ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 1994-й

Произведения донских писателей

Р. П. Кумов

ПРОРОЧЕСТВО

(рассказ)

Лет за пять до смерти знаменитый профессор московского университета Ключевский, однажды читая в университете лекцию о древних летописцах, вдруг на некоторое время задумался, опустив свою строгую подвижническую ученую голову, потом взглянул из-под серебряных очков маленькими впивающимися глазами-точками на слушателей и неожиданно заявил:

— Кто знает, — быть может, и в наши дни где-нибудь в степных пустынных балках, в деревянных церковушных амбарушках наследники прежних летописцев делают в тиши прежнее отеческое дело — запись российских судеб.

Помедлил еще по своей неторопливой стариковской привычке и проникновенно:

— Запись российских судеб — не только прошлых, но и будущих.

Вероятно, большинство из тогдашних слушателей не поняло этого намека профессора на неведомых летописцев, на пустынных балках делающих заповедное отеческое дело. Но я и один мой товарищ по факультету знали, куда метнул свой острый взгляд знаменитый русский историк. Накануне этого дня мы с товарищем сидели у профессора и за гостеприимным профессорским чаем с «клюквой-ягодкой» из Охотного ряда рассказывали ему об одном стареньком священнике из нашей донской станицы, который изо дня в день «клал заметы на бумагу», как он выражался, «по некоторому послушанию от отцов». Старик-летописец необычайно заинтересовал нашего профессора, и он с оживлением расспрашивал, где именно находится хутор летописца и какова дорога к нему. К сожалению, мы тогда с товарищем сами знали немного об этой сохранившейся достопримечательности в наших степях,— знали лишь, что хутор этот где-то на границе Донской области и Воронежской губернии, что священника-летописца христианское имя Никанор, и что он не первый в своей линии летописничает, а это как бы послушание всему его роду — от отцов...

Ключевский взял со стола, от письменного прибора, клочок почтовой бумаги и записал все эти наши сведения очень тщательно.

Разговор этот был поздней весной, при окончании учебного года. А на осень, когда мы опять увиделись, профессор вдруг и заявляет:

— И как вам не стыдно, други, так напутать! Говорили: хутор летописца на границе Донской области и Воронежской губернии, а оказалось на границе Донской области и Тамбовской губернии (В. О. тоже тогда сказал неточно: хутор летописца, как потом оказалось, находится на границе Донской области и Саратовской губернии. Это хутор Дупляков. Дальнейшая судьба летописца неизвестна. Как известно, на этой границе происходили в текущую гражданскую войну жестокие бои и возможно, что этот редкий и своеобразный памятник степной старины погиб безвозвратно).

— Да вы разве ездили к летописцу, профессор?

— Это уж мое дело,— хитро смеется, весьма довольный, Василий Осипович. — Ездил, не ездил, а только вот — клад. Он с торжеством постучал но старенькой бумажной коричневой папке. — Материалец! Эх, если б мне, други, да ваши зеленые лета! На основании этого материала можно было бы заново переписать русскую историю. Вы додумайте только, други, есть в летописи намеки на времена татаровья!

И все время довольный старик срывается со своего места и ходит около нас гоголем, с таким видом — эх, вы, мол, молодые — зеленые!

— Настоящий летописец! Настоящий! — продолжает Василий Осипович в упоении.— Сначала и на версту к себе не допускал. «Дело отеческое, любопытству тут быть не надлежит!» Потом отмяк и кое-что открыл из своих сокровищ!

Профессор вынимает из старенькой папки несколько продолговатых писчих листиков, исписанных его характерным угловатым живописным почерком.

— «О сени и гаданиях»,— прочитал он раздельно и торжественно название рукописи. — Это как бы провещание о будущих судьбах российских,— пояснил он.— Спрашивал я своего далекого собрата там, на балках: откуда это провещание? А он отвечает преточно: «Ты видишь звезды днем?» «Не вижу»,— говорю ему. — «А я вижу», — возражает летописец. «И тут так же: у вас, в городах, еще не слышат, а у нас, на степных балках, уже чутко!»

— Так вот, послушайте отеческое слово от степных донских балок насчет российских будущих судеб,— продолжает торжественно Василий Осипович.— Возьмите стульчики и садитесь поближе к огоньку. И начал читать нам великий русский историк степную запись о будущих судьбах России.

Начало было странное и страшное, какая-то мелкодонная степная речка Бултак однажды ночью вдруг густо покраснела — как бы от великой крови, и вылилась из берегов и затопила самые высокие стенные места. И было указано потопа кровавого срок — год и восемь месяцев. И запустела русская земля как во дни при поганой татарве. И волчец поднял главу свою над теми равнинами, где некогда стоял золотой колос. И завыли немногочисленные оставшиеся люди по-звериному, погибая от крови, голода и мора...

— «По сем же бысть перемена, — продолжает наш профессор напряженным взволнованным голосом, подставляя рукопись поближе под желтый огонек, — и вошла кровь в землю и выросла зеленая трава, как при отце нашем, великом патриархе Афдаме. И зацвели цветы белые и по скатам глинистых степных оврагов. И тогда пошел со степной речки Бултак на Москву велик крестен ход с милией народа, и зазвонили сами собой колокола на Москве, и в Киеве, и на Почайне, и у Черкасска, и на хуторах. И была в тот год Пасха среди лета...»

— Непонятно? — сльшу я через некоторое время голос профессора.

— Да, непонятно,— пожимаю я плечами.

— Нет, тут все понятно, — решительно говорит он после долгой суровой задумчивости. — И кровавая русская речка Бултак и Пасха среди лета... Вот вопрос только о сроках,— когда будет это?

— А как вы думаете — все-таки, профессор, на этот счет? — спрашивает мой товарищ.

— Так, лет через пятьдесят, други,— как-будто нерешительно и нехотя отвечает Василий Осипович.— Лет через 50 Россию ждет величайшее потрясение, какого она не испытывала еще за всю свою историю.

***

Великий профессор ошибся тогда. Таинственная степная речка Бултак наполнилась кровью до своих высоких глинистых разрезных краев раньше, чем «через 50 лет». Но, вероятно, гораздо ближе к нам и заповедные сроки нечаянной русской Пасхи среди лета. И, кто знает, быть может, там, на пустынных балках, неведомые летописцы уже слышат тонким ухом торжественный грохот грядущей русской радости и вопиют ей на своих гремящих, зеленоватых от древности, летописных страницах: «Осанна! Осанна!»

Донская волна (Ростов н/Д).— 1919. — № 10 (38). — С. 1-2.