ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2012-й

Природа и сельское хозяйство

М. И. ГРЕКОВ

В Манычских степях: Из воспоминаний о Доне М. И. Грекова 1878-1879 гг.

Коневодство на Маныче

Часть 5

А степь ровная, ровная.

Заржал жеребец Матвея Григорьевича, он его дернул за повод, боясь, чтобы не дал знать о них злым людям, которых в том месте очень много рыскает; ищут кого-нибудь ограбить. Как из земли выросли два всадника в черных кафтанах и поехали молча с обеих сторон наших посланных, у которых по спине холод пробежал.

— Михайло, спроси у них чего им нужно и кто они таие?", - сказал Матвей Григорьевич. Михайло по-калмыцки к ним обратился, но в отвьт получил гробовое молчание. Нечего делать, нужно было продолжать путь с номыми компаньонами. Проехали переменными алюрами еще приблизительно верст 30; поперек крутая балка, это в степях часто встречается, равнина вдруг пересекается крутым оврагом. Таинственные всадники остановились и, наконец, промолвили, обращаясь к нашим посланным.

— „Вот ваши лошади, берите", - указывая в овраг, где в ночной темноте еле-еле можно было заметить белое пятно.

Матвей Григорьевич с Михайлой слезли с лошадей, чтобы спуститься в овраг. Таинственные всадники предложили подержать их лошадей, но наши не доверили, тогда один из незнакомцев говоритъ: „Не бойтесь передать своих лошадей, те лошади, которыя там в овраге, так быстры, что на них вас вся дербетская орда не догонитъ".

Каково они узнали наших лошадей! Когда наши подошли к лошадям, то они имели ужасный вид: у них были ноги связаны так, как вяжут овецъ, а когда их развязали, то ноги были порезаны до крови тонкими ремнями (торочинами). Когда наши выехали из оврага, то таинственных всадников и след простыл. Но лошадей, которых им поручили держать, они не взяли; лошади наши настолько были истощены, что только на вторую ночь привели их на зимовник моего тестя. Несколько дней дали им отдохнуть и привели ко мне. Здъсь Матвей Григорьевич с Сирком, виновником пропажи, расправился по степному и так его колотил, что тот больше никогда не воровал, а я больше этих лошадей не пускал на волю в табун, а держал их в конюшне.

Прошло лето. Настал и конец осени, начал по временам попархивать снег, вся степь пожелтела; нужно было осмотреть зимние пастбища, так как в тех местах лошади и зимою ходят на подножном корму, пока не обледенеет поверхность снега, тогда уже лошадь не в состоянии пробить снег и разгрести его до травы.

Рано утром я верхом с тремя калмыками выехал в местность, под назвашем „углы", у берега Маныча. Это нечто в роде заливов, которые в летнее время высыхают и так как никто не топчет траву, то она там вырастет вышиною до аршина — „пырей" и «типица» или „тонконожка" мохрастая и настолько крепкая, что лошадь, разгребая снег, хотя и ударяет по ней, но не может ее отбить от корня, а только мо-жет сгрызть зубами. Так как эти места в 30-ти верстах от меня, то, не разсчитывая возвратиться в тот-же день, я взял с собой вьючнаго верблюда, на котораго положил продовольствие и джулун. Джулун это конусообразный верх кибитки, поставленный на землю без боковых решеток. Когда все это было наложено и увязано на вербюда, то образовалась какая-то гора; казалось, что верблюд от этой тяжести и не поднимется, так как для того, чтобы все это присспособить, нужно было его положить, но при слове „цог-цог" он с ревом поднялся на ноги, а калмык взял его за повод и повел за нами; он пошел, качаясь иноходью, поворачивая голову вправо и влево, и жуя свою нескончаемую жвачку.

Доехали мы до Городищенскаго кургана; долина Маныча тянется у подошвы этого кургана, а когда посмотреть направо и налево, то начинаешь убеждаться, что р. Маныч была действительно когда-то проливом, соединявшим Азовское с Каспийским морем, и когда образовался перешеек, то Маныч остался в своем русле.

Даже вода в нем горько-соленая, морская, и вся низменность покрыта солончаками, а два озера — Старо-Маныцкое и Грузсковское — осаждают в изобилии мелкую соль, которую добывают все казаки и соседние владельцы зимовниковых участков. Грузсковское озеро своими грязями считается, как самое сильное лечебное средство от золотухи и ревматизма, говорять даже сильнее „Славенских" грязей, но к сожалению, оно лежит далеко от города, хотя вблизи его теперь и проходит железная дорога. Бывший атаман Хомутов устроил там домики для больных, построил православный храм, даже начал насаждать большой сад, следы котораго еще и теперь уцелели, но последующее войсковое начальство не поддержало; так все и осталось забытым. Жаль и очень жаль. Я знаю своих знакомых и родных, которые положительно исцелились в этих грязях. Теперь пора было-бы обратить внимание на эти целительныя грязи. На Городищенском кургане как-то было найдено золотое кольцо, полтора вершка в диаметре и конец половинки удилъ; нужно думать, что это следы роскоши татар, которые когда-то здесь владычествовали.

Мы напоили у подошвы кургана из криницы лошадей и спустились на ровную низменность, которая тянется до самаго Маныча. Безотрадная картина! сплошные солончаки, даже трава не растет; в жару здесь бывать несносно, — будто в воздухе какая-то мгла колеблется.

А эту безплодную местность, я слышалъ, войсковое начальство предлагало коннозаводчикам занять потому, что ныне ими занимаемыя земли могут гораздо более дать дохода войску, чем то, что платят коннозаводчики; конечно, эти последше должны будут ликвидировать свои дела, а в безплодную степь не перейдут; многие уже это и сделали, продавши свое коннозаводство барышникам, которые все распродают, лишь-бы выручить затраченные капиталы, конечно, с барышом

Вдали проскакало стадо сайгаков спугнутых нами; сернистый запах веет с соляных озер. За все время встретился только один калмык верхом, с трубкою в зубах, он приподнял свой лисий треух, поздоровался с моими калмыки: „мендэ,. (здравствуй), „мендатэ" (добраго здравия), ответили они.

К вечеру мы были у озера „Гудила". Поставили джулун, потреножили лошадей, заварили на треножнике полевую кашицу с мелко нарезанными кусочками баранины, засыпанную пшеном.

Правильнее говоря, „Гудило" не озеро, а расшиpeниe Маныча. Говорят, что окружность этого расширения девяносто верстъ, название же оно получило от того, что средина его почти никогда не замерзает, и при волнении слышен шум, если же и замерзает, то образует волнистую поверхность льда и когда подъезжаешь к нему, то издали кажется, что там какой-то огромный город, видны какие-то пирамиды и церкви.

Когда же подъедешь совсем близко, то тогда видно, что это просто льдины нагромоздились одна на другую, образуя даже какие-то гроты, из которых зачастую выскакивают испуганные волки и лисицы. В народе живо предание, что в одну из суровых зим на это „Гудило" наскочил табун лошадей в 600 голов, принадлежавших знаменитому коннозаводчику В. Д. Иловайскому. Этот табун был угнан зимним ураганом и, несмотря ни на какие усилия табунщиков, косяк ускакал и пошел по этому льду, а дошедши до незамерзающей глубины оз. Гудилы весь погиб в пучине его.

При зимних ураганах табунщики-калмыки стараются весь табун направлять против метели и тогда он роет снег и пасется, но как только передние повернулись или, так сказать, дали тыл, то уже никакие человечесюя силы не могут его остановить. В озере вода постоянно волнуется и действительно, мы ночью слышали какой-то шум. Много было туристов, рисковавших ездить по нем на лодке и одна из этих компаний поплатилась жизнью; лодку закружило, перевернуло и втянуло в пучину, не доказательство-ли это того, что это уцелевшая морская воронка? На берегу этого озера не раз находили корабельные смоляные доски и толстые смоляные мopскиe канаты, выброшенные на берег.

Поужинали кашей, настлали мне, вместо кровати, сухого сена, обложили мое ложе седлами, чтобы какая-нибудь ядовитая змея не подползла. А так как ночь была холодная, разложили посредине джулуна костер, и когда прогорали кизяки (коровий сухой навоз, тут же в степи собранный, который в сухом виде дает сильный жар), то закрыли верхушку джулуна, и мне так было тепло спать, как бы в комнате с хорошо натопленной печкой. На другой день я осмотрел степь; оказалась много подножного корму и местность защищена от северных ветров горами. Поздно вечером я был дома. На утро встаю, взглянул в окно и что же? - настоящая зима, вьюга со снегом и надуло его порядочно. Вот наш „бич маныцкий", как покойный отец говорил.

— Редко бывают на Маныче зимы, но ты не верь этому и каждый год готовь корм для животных, потому что одна зима и весь запас будет съеден да еще и недостанет, а если недостанет то весною будут они гибнуть безпощадно; при потере зимней шерсти животные слабеют, а тут еще недостача корма. Одим словом, такое в этой местности хозяйство, как карточная игра — все на счастье. Что я заметил еще в продолжении долговременного заведывания хозяйством, так это если лошади всю зиму проходили в степи на подножном корму—всегда были весною сытые. И это понято, лошадь разгребает снег, ест подснежную траву сколько угодно и тут же вместо воды берет в рот снег. На сухом же корму она получает по порциям, а апетит у лошади не ограничен, она все только бы жевала; если нечего взять, тогда он друг у друга грызут хвосты и гривы, а если уже и с этим покончили, то жрут свой же навоз. Вот и причина того, что в кавалерии наши степные кони приобретают привычку прикусывать: так как на службе лошадь получает известную дачу—10 фунтов 33 золотника овса и 10 фунтов сена, до четырехлетняго же возраста она ест сколько угодно. Рогатый скот, когда наелся, то стоит или лежит и пережовывает, или, как хохлы говорят, ремыгает.

Прошло еще несколько дней, а зима все усиливалась и наконец, началась метель, продолжавшаяся 16 дней — небывалое явление. После трех дней ветра, мой маленький домик буквально был занесен снегом так, что пред входными дверями пришлось копать коридор вроде тонеля.

Господи, какая безотрадная местность! гладкая равнина, пелена снега, нет предмета, на котором мог бы остановиться глаз; конечно, ветер свободно гуляет и несет целые облака снега. Между тем меня ужасно безпокоили мои лошади, рогатый скот и овцы. Получили известие, что овцы, благодаря походному загону, устраиваемому из складных решеток с навешанными на них длинными брезентами, где-то нашли себ тихую балку и остановились. Надежный старший чабан (пастух), за которого я был покоен, надеясь на его долголетний опыт, собаки дружные и злые, и достаточное продовольствие у людей успокоили меня... Скучный, длинный вечер. Книга лежит раскрытая... я дочитался до того, что черныя пятна в глазах заходили—нужно ходить по комнате.

А вьюга завывает на разные тоны. На воздух показаться нельзя, лепит глаза снегом.

— Козьма, — позвал я своего стараго слугу, — что на дворе? — спрашиваю.

— Там, барин, такая ужасная мятель, что свету Божьего не видно, — отвечает Козьма. — Горько гем людям, которые теперь в степи, — добавил он и снова ушел в свою конуру. Через четверть часа входит опять и докладывает, что старший пастух рогатаго скота калмык Абуша пpиехал.

— Зови скорей его.

Буквально влезла какая-то черная масса, занесенная снегом, с длинными по плечам черными волосами, как принято носить у калмыков. Когда я взгянул на его лицо, так оно от холода положительно было черное и опухшее. „Бачка, всю скотину упустил, не в силах был удержать", говорит мне Абуша, а сам плачет: „У!., юхлеб, юхлеб!" (мой Бог, мой Бог).

Я его успокоил, так как сам вижу, что человек не может бороться с такой бурной погодой.

В этих необитаемых степях мы при экономиях держали как бы на пенсии старых служащих калмыков, которые подчас были весьма нам полезны своими советами, основанными на долголетней их практике. Вот за таким то калмыком Сараном я послал. Саран сейчас же пришел и с удивлением посмотръл на Абушу, который еще стоял тут же. Перебросившись с ним несколькими фразами по калмыцки, он обращается ко мне и говорит.

— Не беспокойся, бачка, скотина далеко не пойдет, она будет возле базков. Ничего решительно я из этого не понял и уж пoлеi долгих объяснений, наконец разобрал в чем дело: оказывается, что рогатый скот также бежит по ветру, но до перваго какого-нибудь препятствия, т. е. обрыва, занесеннаго снегом, и когда несколько из них, не разглядевши под снегом, обвалятся в такой обрывъ, то остальные со страхом остановятся и не пойдут дальше, хотя бы их совсем заносило снегом.

Вот потому то он так и успокаивал меня, что узнав от Абуши направление, по которому пошел рогатый скот и, зная хорошо местность, он решил, что по этому направлению есть обрывистая балка, и значит скот ее не перейдет и будет стоять около, что и оказалось впоследствии верным.

— На конюшне у нас бачка, есть сильный овсяный джирга (значит плодовый жеребец, которых мы зиму держим на конюшне), позволь его оседлать и дай еще двух человек, я сам поеду, говорит он мне. Я поблагодарил его за усердие, но сомневался в его старческих силах.

— Я еще не такой старик, чтобы лежать и даром хлеб есть, обидчивым тоном отвечал он. Нужно заметить, что ему в то время было 70 лет. Нечего было думать и терять время, я сейчас же назначил двух русских молодых работников с ним ехать и седлать лошадей, и когда они совсем будут готовы в путь — приказал мне сказать. Сборы их продолжались недолго. Вышел я на крыльцо и меня чуть не сшиб с ног ветер. Снет сверху падал, а снизу его подхватывал ветер и вертел перед глазами.

Между гем уже вечерело, путники мои были готовы, сидят на сильных жеребцах, которые все опускают головы, как бы пряча глаза от снегу и поворачиваются к ветру хвостами. Pyccкиe, закутанные башлыками, в больших тулупах, в войлочных сапогах, а старик Саран в коротеньком полушубке, в обыкновенных сапогах, но с неразлучной трубкой в зубах. Каков молодецъ.

— Тамха байнэ? (табак есть), кричит ему из кибитки его старуха—жена.

— Байнэ, байнэ, ответил сквозь зубы старик, но настолько тихо, что казалось бы его трудно расслышать, а она наверное слыхала. Их постоянная кочевая степная жизнь развивает сильно слух и зрение.

Двинулись, снег выше колена, лошади едва переступаютъ, - ветер, снег, в 10 шагах ничего не видно, просто жутко как то за них. Степь, ни одного предмета, по которому можно ориентироваться. Всю ночь и следующий день я за них беспокоился. На следующш день, в 8 часов вечера, они возвратились и пригнали несчастных, облепленных снегом животных, их погибло только 8 штук.

Люди не обморозились. Можно только поражаться сметливости калмыков, слушая рассказы русских, которые с ними ездили. Рассказывали они следующее: когда отъехали от жилья на несколько верст, Саран остановился, слез с коня, присел на корточки и стал смотреть во все стороны; затем опять сел верхом и поехал в пол-оборот прежнему направлению; так несколько раз изменял он направление и, наконец, утром они увидели полузанесенный рогатый скот. Как он верно сказал. Мы, говорят pyccкиe, поинтересовались у него спросить: зачем он пpиседает и смотрит? — А затем, отвечает он, что курганчики и зимою видны, так как на них лежит снег, по курганчикам же я раньше приметил всякие направления, куда нужно ехать. Он так разохотился, что начал им объяснять, что летом можно след искать такъ: утром по траве роса будет сбита копытами, а днем, когда роса спадет, то нужно лечь на спину, головою по тому направлению, куда вел утренний след, и смотреть через лоб, тогда увидишь, в каком направлении сломаны былинки травы; так они выслеживают украденных лошадей.

Каковы искатели следов, не уступят индейцам!

Неоцененные разведчики для кавалерии, да еще к тому же природные ездоки, выросшие на лошади. Жаль очень, что все-таки их мало служит в казачьих полках, а если и спужит, то только в некоторых. Да и вообще это племя вырождается.

Вот в эту зиму я узнал, как трудно кормить сухим фуражом животных, когда их много.

В одну ночь табун в 350 голов лошадей съел 20 возов сена, а когда утром я пришел к ним, то нъкоторые продолжали друг у друга грызть хвосты, а другие ели свой навоз.

Приближалось Рождество и мне очень хотелось встретить праздник в кругу семьи. Это представляло очень трудное путешествие. Дорог никаких. Устроили маленькие, легкие сани и цугом четверкой я выехал, взяв форейтором молодого калмыка Бембе.

Первую станцию по степям 25 верст я ехал с 7 часов утра до 6 вечера, буквально шагом и пять раз вытаскивали своих лошадей, вязнувших в снежных наметах.

Второй день был морозный и степь, как брилиантами посыпанная, блестъла так, что глазам больно было смотреть. Этот переезд был длиннее и никакого жилья, а так как стало вечереть, пускаться же дальше слишком рисковано, то я и решил остановиться в калмыцком хутуне (несколько кибиток, вместе стоящих, вроде нашего маленького хутора или деревни).

Один из зажиточных калмыков предложил мн поместиться в его кибитке. Боже правый, какая в ней грязь. Маленькие детишки, совсем нагие, греются у разложенного посредине костра, от которого идет невыносимый смрад. В довершение всего слышу в стороне стон. Оказывается, калмыча пежит в сильнейшей тифозной горячке. Что же делать? Скрепя сердце и притупляя всякую брезгливость, я все-таки решился здесь провести, хотя сидя, ночь. Все-таки лучше, чем на снегу, под открытом небом!

Конечно, никакого чаю.

Рано утром запрягли обмерзших лошадей и даль ше торопились доехать ночевать в Цымлянскую станицу, где мы знали, что найдем хорошую, теплую и чистенькую квартиру.

Безотрадная местность, а зимой еще скучнее, только и слышен скрип полозьев. Снег до того пылит, что передних лошадей еле видно.

На 10-й день еле-еле добрался я в Сариновку — это было под сочельник. Вот как свершилось одно из моих путешествий на Маныч, но это одно из из самых трудных. Весною эти поездки очень приятны. Везде зелень, если и ночь застанет в дороге, так даже приятно в открытом поле устроить себе ночлег.

Продолжение см.: Греков М. И. В Манычских степях: Из воспоминаний о Доне М. И. Грекова 1878-1879 гг. Часть 6.