ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 29-й

Великая Отечественная война

В. А. МИНОРАНСКИЙ

ГОРОД, ПЕРЕЖИВШИЙ ВОЙНУ

Вместо предисловия

Всё меньше остаётся людей, живших во времена Второй Отечественной войны. Сегодня уже редко встретишь ветеранов с боевыми орденами и медалями.

Когда я смотрю некоторые современные художественные фильмы о военном Ростове, Одессе, Сталинграде, вижу, что многие события гипертрофируются, приобретают выдуманные политические и прочие оттенки.

С интересом читаю военную литературу, слушаю ветеранов, смотрю правдивые фильмы. К таковым отношу и снятый по повести Мустая Карима «Радость нашего дома» фильм «Сестрёнка» режиссёра Александра Галибина, отражающий жизнь детей и матерей во время войны. Премьера состоялась 19 сентября 2019 года, а на телевидении «Сестрёнку» показали в апреле 2020-го. Я смотрел и вспоминал события, эпизоды, факты своего детства, своего города...

Мне не пришлось участвовать в военных действиях (в 1941-м году мне всего лишь исполнилось четыре года). Я воспринимал происходящие события довольно спокойно, ведь иной жизни не знал. Все трудности, связанные с войной, переживания, эмоции испытала мама, основной заботой которой было сохранить сына и семью.

Детская память свежа и остра, и о некоторых событиях, которые она хранит, я хочу рассказать.

Время мирного труда

Мой отец Аркадий Михайлович, будучи с двумя братьями и сестрой сиротой, зарабатывал на жизнь, меняя места работы. По окончании школы он приобрёл профессию экономиста. Работал в Управлении заготовок объединения «Крайживсырьё» и в других структурах Ростова. Читая его трудовую книжку, обращаю внимание на серьёзную военную подготовку и переподготовку, что было характерным в довоенные годы для гражданских специалистов.

 С 22 октября 1928 года по 23 августа 1929-го отец – курсант 132-го Донецкого полка в Житомире, потом до 23 ноября 1929-го – командир стрелкового взвода 131-го Багунского полка (там же).

Семья Миноранских. Май 1941 г.

С 15 июня по 5 июля 1930-го – операция в Закавказье; с 1 мая по 5 июня 1931-го – сборы в Каменских лагерях Северо-Кавказского военного округа (Каменск-Шахтинский), с 13 августа по 2 октября 1936-го – сборы переподготовки курсов усовершенствования командного состава (КУКС СКВО) в Новороссийске; с 1 мая по 10 сентября 1940-го – лагеря-сборы для переменного состава СКВО в Аксайских лагерях в должности командира стрелкового взвода.

Первое воспоминание об отце – поездка с мамой в Аксайские военные лагеря.

Мама, Мария Васильевна, в довоенные годы училась в медицинском институте; однако свои знания в дальнейшем использовала только в своей и соседских семьях. Замуж за отца вышла 4 августа 1933 года, в девятнадцатилетнем возрасте. До войны периодически работала в Ростоблпотребсоюзе и с 24 сентября 1940-го по 2 апреля 1941-го – экономистом Управления заготовок. В послевоенные годы несколько раз (с 3 марта 1946-го по 1 февраля 1947-го, с 2 февраля по 25 июля 1959-го, с 3 декабря 1968-го по 3 ноября 1969-го) трудилась экономистом в Управлении статистики Ростовской области. После моего появления на свет 1 февраля 1938 года полностью посвятила себя сыну.

До войны мы жили на углу переулка Подбельского (Соборного) и улицы Малюгиной (5-я улица) в доме, построенном дедушкой, работавшим мастером на заводе «Смычка». В 20–30-е годы здесь была городская окраина с холерной больницей (современная ЦГБ) и Братским кладбищем, на котором хоронили жертв эпидемии холеры и иных болезней. Рядом с нами располагались ликёро-водочный завод и НИИ гигиены и эпидемиологии. В частных домах с большими по нынешним временам участками жили работники этих предприятий.

Военные дороги отца

Война для нас, как и для многих ростовчан, началась с 27 июня 1941 года, когда мы с мамой проводили отца в военкомат. Помню большое количество скопившихся родителей, матерей и детей, плач и объятия женщин, оптимизм успокаивающих их призывников.

Отца мобилизовали в качестве командира взвода мотострелкового полка НКВД.

С 1 сентября по 15 декабря он служил помощником начальника штаба 12-го учебного полка НКВД в Свердловске.

Потом были стрелковый полк Волховского фронта в Тихвине (с 15 декабря 1941-го по 10 июня 1942-го), академия имени К. Е. Ворошилова (слушатель химического факультета), химбатальон Сталинградского фронта (с 15 сентября по 1 ноября 1942-го), ранение и Московская дивизия особого назначения, Ленинградский (с 28 января по 27 мая 1944-го) и Центральный (с 27 мая по 20 июня 1944-го) фронты, опять ранение. В 1944 году отец вернулся в Ростов, где до 1962-го, будучи инвалидом (потерял в боях слух и жил со слуховым аппаратом), работал в управлении МВД.

А. М.Миноранский. 29 июля 1943 г.

В периоды, когда Ростов не был оккупирован, отец, где бы он ни находился, часто присылал нам тёплые, с заботливым, оптимистическим содержанием письма (в конвертах и в виде треугольников). Иногда обращался к маме и ко мне персонально.

Перед вторым захватом фашистами города отец сообщал, куда пойти и с кем связаться для получения помощи при эвакуации, а к кому-то и сам обращался с этой просьбой. Его особенно беспокоили наше здоровье и материальное состояние.

21.08.43 г. «Здравствуйте дорогие дети! Жив, по-прежнему, о Вас вспоминаю, о старом милом гнёздышке, об уюте нашем, о тепле, о Вас. Время идёт и мы все стареем не по дням, а по часам. 10 лет – ровно десять, а как всё пролетело, как будто бы было только что, недавно – вчера. На твои рассуждения о прошедшем я только могу ответить взаимностью, и вполне разделяю твоё мнение о прошедшем времени. Как мы всё же мало ценим себя в лучшее время для нас. Целую Вас крепко. Аркадий» (фотография красивой девочки).

Вместе с письмами папа посылал открытки с репродукциями картин из ленинградских музеев, нередко патриотически-любовные стихи разных поэтов. Мне предназначались обычно виды детей, пейзажей, кораблей.

7.12.43. Здравствуй дорогой Витик! Когда я был, ты просил нарисовать пароход! Так вот я тебе посылаю готовый и самый настоящий только что он гудеть не может. Целую Ваш Аркадий. (фотография: Броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков»; Всеволожский 1905).

О трудностях на фронте, о боях, об отступлениях и наступлениях наших отец умалчивал, разве что по отдельным намёкам можно было об этом догадаться. Когда отец впервые в 1944-м постучал в нашу калитку, я его не узнал и не пустил, заставив ждать прихода мамы.

Фронтовики обычно не любили вспоминать о войне, о её ужасах. Вероятно, они стремились о них забыть и переключиться на новую жизнь. Лишь иногда я слышал об отдельных событиях и фактах, о которых отец говорил маме. Вспоминал блокадный Ленинград, его мужественных жителей, их патриотизм, интеллигентность, доброжелательность и – гибель от истощения, бомбёжек и снарядов, единые для мужчин и женщин бани раз в неделю, многое другое, что сегодня трудно представить. Замёрзший Ленинград 1941 года и трупы жителей, сражения на руинах Сталинграда, первые залпы катюш под Оршей и Москвой, другие события иногда упоминались в разговорах... А мы, мальчишки, особо этим не интересовались – жили своими заботами, трудности преодолевали самостоятельно или с помощью родителей, прежде всего матерей. В то же время дети – прежде всего мальчишки – участвовали в военных играх, подражали фронтовикам.

В начале войны

После мобилизации в армию на нашей улице, как и на других, остались старики, женщины и дети. Лозунг «Всё для фронта, всё для победы» относился ко всему населению во всех сферах деятельности.

В октябре 1941-го началось форсированное строительство тыловых оборонительных рубежей, которыми занималось гражданское население, работавшее и днём и ночью. Оно продолжилось весной и летом 1942-го. Оборонительные линии сооружались по окраинам Ростова, однако большие работы непрерывно велись и на центральных улицах, и всё это несмотря на капризы погоды, бомбёжки, недостаток инструментов. Рядом с нашим домом переулок Подбельского перегородили двойными кирпичными стенами, поставили противотанковые ежи, бетонные плиты, а около завода «Смычка» – зенитные орудия. В других местах города копали рвы, маскировали здания. Люди были голодными, уставшими, злыми на фашистов...

В ноябре, перед первым захватом немцами Ростова, мама увезла меня в станицу Крыловскую на Кубани. Вспоминается массовая эвакуация по дорогам населения на юг, поездки на открытых товарных платформах поездов, приютившая нас радушная кубанская казачка. Яркие впечатления остались от казачьей части, стоявшей в парке. Кавалеристы катали ребят на лошадях, подкармливали, доброжелательно шутили, вспоминая свои семьи, детей, любимых девушек.

Перед вторым захватом немцами города (июль 1942-го) улицы и переправы через Дон заполнились отступающими войсками, беженцами с телегами, самодельными тачками и колясками. Гремели бомбёжки, горели дома и кварталы. Мы не успели уехать.

С мамой и другими горожанами я видел на проспекте Будённовском колонны голодных, измученных пленных красноармейцев. Город обстреливали орудия всех калибров. Особенно бомбили вокзал, мост через Дон, заводы и фабрики, крупные здания на Садовой, Ворошиловском и Будённовском.

Иногда по несколько суток мы с мамой проводили в погребе, слушая звуки самолётов, разрывавшихся бомб, канонаду.

Ночью, когда мама иногда выходила из погреба, я видел лучи прожекторов, языки пламени на зданиях, светлое небо от горящего спирта на ликёроводочном заводе.

Помню взрывы эшелонов с боеприпасами, стоявших на путях в Рабочем городке и на станции Ростов-Товарный. Часами ночное небо озарялось фейерверками бомб и снарядов. Один из осколков упал на крышку погреба и сильно её прогнул, появилась трещина в расположенном рядом колодце.

Несколько раз бомбы падали рядом с домом, одна из них попала в булыжную мостовую в переулке Подбельского и выбила стёкла. Другая бомба угодила в земляную дорогу улицы Малюгиной, образовав огромную воронку, а мы вместе с домом и его подвалом подпрыгнули.

Оккупация

Невозможно описать жизнь оставшихся в оккупированном городе стариков, женщин, детей. Ранее существовавшие порядки, нормы общественной жизни были разрушены, оккупационные не приживались. Деньги, работа и многое другое для населения отсутствовали. Захватчики смотрели на ростовчан как на обслуживающий персонал. В нашем доме останавливались немецкие солдаты и офицеры, а мы с мамой ютились в подсобном помещении. Среди оккупантов были разные люди: от относительно нормальных до типичных нацистов. Время от времени я сталкивался с ними, когда самовольно забегал в дом. Запомнилось, как они ели мёд со сливочным маслом из нашего таза, смеялись, зло шутили, а я с горящими глазами и текущей слюной, стоя недалеко, вспоминал кубанских казаков в Крыловской.

В одном из наших походов с мамой по городу меня около Госбанка (ныне площадь Советов) испугал вид бородатых и усатых, в высоких чёрных шапках румын, варивших на кострах в огромных котлах еду. На обратном пути, проходя по проспекту Ворошиловскому мимо ограждённого верёвкой входа в гестапо (сейчас отдел полиции № 3 Кировского района), я выскользнул из руки мамы, поднырнул под верёвку и оказался в руках огромного гестаповца в чёрной форме. Он поднял меня за шиворот и понёс к дверям. Мама слезами вымолила у немца, чтобы меня не занесли в двери, из которых неблагонадёжные для немцев люди уже не выходили.

Нередко хуже немцев вели себя полицаи и прислужники фашистов. Они старались угодить новой власти и становились более жестокими, коварными, мстительными, чем немцы. К сожалению, эта грязная пена всегда бывает в обществе, но наиболее ярко она проявляется в трудные периоды его жизни. Расцвели бандитизм, жульничество. При мне на Старом базаре жители города избили, а потом убили продавца, в холодце которогопокупатель обнаружил фаланги детских пальцев.

Воровство, грабежи, насилия, убийства были обычным явлением. Одно время мы жили около ботанического сада, на последней вдоль железной дороги улице, а рядом с нами, за низкий дырявым частоколом, стоял дом, в котором без родителей жили брат и сестра четырнадцати-шестнадцати лет. У них собиралась банда Колесникова, известная всему району своей жестокостью. Грабежи обычно заканчивались смертями и инвалидностью, причём банда била людей утюгами, топорами и другими попавшими под руку предметами. Мама этих нелюдей знала, как и они её, поэтому нас не трогали. Лишь иногда по вечерам во время пьянок некоторые перепившие заходили к нам во двор и пытались заговорить. Так как мы жили вдвоём, маме приходилось всё время быть готовой к приходу непрошенных гостей.

Конец банды, как и ряда других, был закономерен. После освобождения Ростова её арестовали и в 1945-м более пятнадцати человек расстреляли. Уцелели только принимавшие их наши соседи – сестра, оставшаяся в этом доме, и брат, которого посадили на длительный срок. Вернувшись из мест заключения, брат уехал в город Шахты, стал передовым шахтёром.

Трагично жители переживали отправку девчат в Германию. На нашей улице таких было более десятка. Часть их погибла, некоторые после освобождения вышли замуж и остались в Европе, другие вернулись в Ростов, но злоключения в Германии отложили отпечаток на их дальнейшую жизнь. Наша соседка, стройная, красивая, окончившая школу с золотой медалью, вернулась в 45-м с повреждённой психикой. Через несколько лет она стала буйно-помешанной пациенткой психиатрической больницы.

Были в городе оставленные нашей властью подпольщики, не успевшие отступить красноармейцы и мирные жители. Боролись с фашистами партизанские отряда и группы сопротивления. Много неприятностей немцам доставляли мальчишки старшего возраста.

Был расстрелян брат отца Евгений Михайлович, который не смог эвакуироваться и жил за железнодорожным вокзалом. До войны он работал в тресте ресторанов города, а во время эвакуации попал в окружение и вынужден был вернуться в Ростов. Изредка проведывал нас, приносил еду. После его длительного отсутствия мама со мной пошла к нему домой, в район близ современного Лендворца. Соседи и рассказали нам, что после очередного ночного рейда партизан, скрывавшихся в донской пойме около станицы Гниловской, немцы утром выгнали из домов всех мужчин (включая несовершеннолетних ребят) и расстреляли на железнодорожных путях. Мы с мамой видели эту груду тел, в которой наш родственник находился сверху. Убирать трупы не разрешалось.

Денег и продуктовых запасов у населения не было. В период оккупации и после освобождения города процветали рынки и толкучки, натуральный обмен. Самой дешёвой и доступной была рыба (осетровые, сазан, лещ, тарань, сельдь и другая), но не было хлеба, сахара, масла. Нередко женщины на открытых платформах, подножках, крышах вагонов, на другом транспорте добирались до различных селений области и Кубани, чтобы обменять свои вещи на продовольствие. Несколько раз и я участвовал в таких поездках с мамой. На этих же поездах ездили и «лихие» люди, грабившие, избивавшие и сбрасывавшие на ходу неугодных им пассажиров. Однажды в какой-то кубанской станице продавец, увидев на руке мамы обручальное кольцо, предложил поменять его на мешок муки. Мама отказалась. До сих пор у меня лежит это кольцо.

Война и связанные с ней трудности породили дружность, доброжелательность, взаимопомощь у коренных ростовчан. Оставшиеся молодые женщины с детьми, редкие старики минимум в радиусе квартала знали друг друга, ежедневно общались и жили одной большой семьёй. При возможности они делились между собой продуктами, лечебными средствами (многие, и особенно дети, болели), инструментами, другими необходимыми вещами. Бескорыстно помогали в присмотре за соседскими детьми, в их воспитании, в ремонте предметов обихода и строений.

Важными источниками пищи были дворы с плодовыми деревьями и кустарниками. Они росли и перед домами на улице. Здесь же женщины пытались выращивать картошку, овощи, лекарственные культуры, а курящие – табак. Мама где-то приобрела козу, которая снабжала меня молоком, а если что-то оставалось, передавала соседским детям. А нашим колодцем с пресной водой, вырытом дедушкой в довоенные годы, пользовались все соседи.

Теперешнее поколение не знает таких колодцев. Они представляли из себя обложенную кирпичом и забетонированную цистерну, к которой с железной крыши домов была подведена труба; во время дождей в неё собиралась вода.

О событиях на фронтах узнавали по «сарафанному радио», друг от друга, по письмам воевавших отцов, мужей и других родственников. Когда выгнали фашистов, каждый день женщины с волнением ждали почтальона и эти треугольнички, и боялись плохих вестей. Весточки строго контролировались военной цензурой, были политически «обтекаемыми», но они были родными. Их содержание обычно становилось доступным большому числу соседей. Радовались, если даже они приходили из госпиталей, куда периодически попадало большинство воевавших. А трагические известия переживались также всеми соседями. Это помогало выживать.

После освобождения

Город представлял страшное зрелище. Почти все многоэтажные и многие одноэтажные здания были разрушены, от железнодорожного вокзала и многих предприятий остались руины. На улицах, покрытых обломками зданий и мусором, лежала брошенная военная и гражданская техника (часть танков, броневых машин, зениток, миномётов, пушек врагов свезли на аллею северной стороны городского сада имени Максима Горького, где проходила их выставка). На месте нахождениясовременного Донского государственного технического университета и его Студенческого парка росла большая роща, где после ухода воинских частей осталось значительное количество разбросанного оружия, патронов, снарядов. Мы с отцом приходили сюда за дровами, которые увозили на самодельной тачке. К сожалению, это место привлекало и всех мальчишек. Трудно сказать, сколько моих ровесников погибло или получило увечья от этих «игрушек» войны. Мой школьный сосед по столу (парт ещё не было) потерял от взрыва запала пальцы на руке. Мальчишки и в это время оставались беспокойными детьми.

Однажды, купаясь в бомбовой воронке на пустыре, я порезал стеклом колено, что заставило маму три недели носить меня на руках для лечения и перевязки в военный госпиталь в четырёх кварталах от нашего дома.

Когда мы жили около ботанического сада, очень любили встречать и провожать воинские поезда. Особенно радовались вместе с матерями и соседями эшелонам с военными, которые возвращались с войны. Мальчишки не понимали, почему после победы над Германией эшелоны с военными и техникой пошли по дорогам в обратную сторону. О войне с Японией мы имели слабые представления.

На улицах то и дело встречалось большое количество мужчин, вернувшихся икомандированных, в военной форме с орденами и медалями – обычно подтянутых, бравых, энергичных. Много было инвалидов с костылями, в колясках... Мы, дети, ходили в перешитой матерями одежде взрослых, гордились передаваемыми нам отцами сапогами и военными сумками. Появлялись доступные для населения товары. За хлебом меня посылали в пять утра в ларёк при хлебозаводе (на улице Социалистической, напротив Госбанка), где приходилось отстаивать длинную очередь и получать его по карточкам. Сложности у населения были с жильём, деньгами...

Отцу в 1945 году в переулке Ткачёвском (ныне Университетский) в большом дворе с четырьмя хозяевами на месте разрушенного сарая выдели участок, помогли со строительным материалом. Он построил квартиру (по нынешним временам сарай), где мы и жили многие годы. Повсюду было много нищих и беспризорных детей, одетых в чём бог послал, просящих хлеб и другую еду. Они воровали хлеб, пирожки, конфеты. На Старом базаре, вокзале, улицах было много цыган, живших таборами за Доном.

Возрождение города

Жизнь была трудная, но созидательная, перспективная, интересная. Власти вместе с женщинами, инвалидами, а позднее фронтовиками налаживали в городе порядок. Появились распоряжения, заставлявшие всех ростовчан, включая вернувшихся из немецкого рабства и лагерей, в течение короткого срока (семь-десять дней) устраиваться на любую работу. В возрождении города участвовали и пленные немцы – в основном, они занимались разборкой руин, строительством, восстановлением производства. Последние гестаповцы и высшие чины из них уехали в Германию в 1955 году; и я наблюдал их отъезд около тюрьмы в Новочеркасске (я поступал тогда в Новочеркасский зооветеринарный институт).

В три часа ночи всех построили во внутреннем дворе. Они были одеты в военную форму, каждый имел небольшой чемоданчик. Всех посадили в специальный поезд, который без остановок довёз их до Германии.

У большинства ростовчан в те годы сложились хорошие представления о первом секретаре Ростовского обкома и горкома партии Николае Семёновиче Патоличеве, работавшем у нас в 1947–1950 годах. Телевидения в то время не было, и Патоличева мало кто знал в лицо. Две его дочки учились в женской школе № 7 в переулке Ткачёвском (ныне Университетский), в здании бывшей школы сейчас Дворец бракосочетания.

В одном классе с ними учились несколько девочек с нашей улицы и мы, мальчишки, нередко бегали к этой школе, где заглядывали в окна, встречали и провожали домой девчат.

Так как Патоличев жил недалеко – в обкомовском доме (здание современной поликлиники № 10), мы нередко провожали домой сначала его девочек, а затем своих.

Дочки Николая Семёновича в поведении, разговорах, общении ничем не отличались от остальных – разве что повышенной аккуратностью. Отца в разговорах не упоминали.

О его поведении, справедливости, заботе о ростовчанах в городе жители говорили часто.

Население этого района покупало продукты в «милицейском» магазине (история названия мне неизвестна), который располагался по этой же стороне улицы Энгельса (ныне Большая Садовая), перед Ткачёвским. В какой-то период времени в магазине исчезла обёрточная бумага и покупатели должны были о ней заботиться сами. Об этом стало известно Николаю Семёновичу, и он вечером зашёл в этот магазин, купил гречневую крупу. Продавец сообщил: бумаги нет. Патоличев снял шляпу и посоветовал высыпать крупу в эту шляпу, что продавец и сделал. На следующий день в магазине полностью сменился состав продавцов. Уволили и директора – отца моего друга Юры (фамилию запамятовал). Подобная ситуация случилась и на обувной фабрике имени Микояна, где на улице перед главной проходной образовалась большая яма, заполнявшаяся во время дождя водой. Узнал об этом и Патоличев, и после совещания в обкоме предложил директору подвезти его к фабрике. Подъехав к проходной, машина остановилась посредине большой лужи. На вопрос директора: «Как же я смогу перейти через лужу?» – последовал ответ: «Так же, как сотни рабочих переходят каждый день». Через несколько дней лужа исчезла.

Ростовчане жалели о переводе Патоличева в 1950 году сначала первым секретарём ЦК компартии Белоруссии, а позднее – замминистра иностранных дел СССР.

Со временем восстановили железную дорогу и вокзалы, больницы, обувную фабрику; вернулись из эвакуации заводы «Сельмаш» и «Красный Аксай», наладил выпуск военного оборудования завод «Эмальпосуда» на улице Красноармейской, стал ходить общественный транспорт. На улице Энгельса можно было увидеть запряжённые лошадьми телеги и повозки, велосипеды, мотоциклы, автобусы, троллейбусы, легковые и грузовые, гражданские и военные, отечественные и зарубежные машины.

За короткий срок наладилось и школьное образование. В 1945 году я пошел в первый класс. Школой служил частный дом, в зале стоял большой стол с сидящими за ним пятью учениками и учительницей. После нового года меня перевели в школу № 2 на углу улицы Петровской и переулка Журавлёва, там я учился до седьмого класса, потом была школа № 3 на улице Энгельса, около переулков Журавлёва и Крепостного, а закончил обучение в новой, только что построенной мужской школе № 80. В первые годы учились в три смены, в классе числилось чуть больше сорока учеников, были проблемы с учебниками, тетрадями, ручками, одеждой...

Заработали средние и высшие учебные заведения. Об этом я знаю из рассказов очевидцев, участников этих событий, моих учителей.

В Ростовский университет на 2-й курс биофака (кафедра позвоночных) я перевёлся из Новочеркасского зооветеринарного, проучившись там два с половиной года. Закончив университет и аспирантуру (1961–1964) у Николая Николаевича Архангельского [1], стал преподавать в университете. Летом возил своих студентов на практику в учебно-опытное хозяйство РГУ в хуторе Недвиговка, где неизменно встречался с С. Е. Белозёровым [2]. На рыбалке, долгими летними вечерами Семён Ефимович, бывший директор нашего университета (1938–1954-е годы) летом жил в комнатке при университетском хозяйстве. Встречались на рыбалке, коротали длинные летние вечера. От него я узнал многое.

Ростовский университет перед захватом Ростова был эвакуирован сначала в Махачкалу, затем в Киргизский город Ош. Ещё 11 октября1943 года вышло постановление бюро Ростовского обкома ВКП (б) о возобновлении работы университета в Ростове-на-Дону, и руководство подготовительными работами возложили на доцента Фаину Николаевну Кучерову [3, с. 341]. Вышел приказ Наркомпроса РСФСР от 20 декабря 1943 года: подготовить реэвакуацию университета, восстановить в городе филиал РГУ иначатьзанятия со студентами с 1 января 1944 г. [3, с. 342].

Кучерова, коммунистка ленинского призыва, участница культурной революции на Северном Кавказе, окончила Институт Красной профессуры.После аспирантуры в Москве у профессора Д. П. Филатова вернулась в Ростов и организовала в университете лабораторию эмбриологии и гистологии. В 1941–1942 годах совместно с ректоратом руководилаэвакуацией университета. Сразу после освобождения Ростова по поручению Ростовского обкома ВКП (б) восстанавливала РГУ, а с ноября по декабрь 1943-го исполняла обязанности ректора. Во время моей учёбы и работы в РГУ студенты уважали Фаину Николаевну как хорошего преподавателя и специалиста, честного принципиального человека. Из Оша сотрудники университета возвратились в Ростов 16 мая 1944 года.Осенью начались занятия, нопроводились они главным образом в общежитии.

О трудностях с восстановлениемвысшего образования можно судить по следующим фактам. Были разрушены почти всездания шести ростовских вузов. От научной библиотеки РГУ (ныне здание универмага на углу Будённовского и Большой Садовой) остался только остов, физмат превратился в руины, в химфак попал снаряд, в главный корпус – бомба,разрушившая пятый этаж, его окна заложили кирпичом и забили досками.Отопительная и канализационная системы не работали, хозяйственное и научно-учебноеоборудование почти полностью исчезло. По актам Государственной комиссии общийущерб, нанесённый университету, составлял свыше 25 миллионов рублей в тех ценах [4].

Подобная ситуация была в Ростовском медицинском институте и других вузах.

Профессор Николай Николаевич Архангельский, мой научный руководитель, активно участвовавший в восстановлении учебной и научной работы вузов города, рассказывал о таком случае. Перед вступительными экзаменами в мединститут уполномоченный по восстановлению института профессор Константин Александрович Лавров попросил будущих студентов принести из дома столы, стулья, банки, бинты, – кто что сможет, – чтобы запустить учебный процесс. За что его вызвали в обком партии и очень ругали: ведь это было похоже на взятку! Из партии не выгнали – по той простой причине, что он не был её членом. Но институт заработал и начал готовить квалифицированных медицинских работников, а в своих клиниках лечить население. Позднее Лаврова наградили орденом Ленина.

А тем временем процветали бандитизм, воровство и другие пороки Ростова-папы. Были здесь домушники, карманники и воры других профилей, спекулянты, мошенники, предатели, дезертиры...

Банда «Чёрная кошка» (о которой снят художественный фильм) действовала и в Ростове, и она была далеко не единственной. Особенно славились богатяновские бандиты. Мы жили в этом районе, знали их. Многие мальчишки стремились подражать ворам в законе. Подражание заключалось в использовании воровского жаргона, некоторых «законов», в мелком воровстве (преимущественно хлеба, пирожков, конфет). Некоторые не учились и не работали, гордились попаданием в тюрьму на короткий срок.

На углу улицы Энгельса и проспекта Ворошиловского, где сейчас жилой дом (недавно тут действовал кинотеатр «Буревестник»), в послевоенные годы находился остов сгоревшего многоэтажного здания, а посредине Ворошиловского, у РИНХа (ныне РГЭУ) располагалась остановка трамвая. Жулики распустили слух о том, что в полночь по самому верхнему карнизу сгоревшего здания в белой одежде ходит привидение. С 23-х часов около этого здания весь Ворошиловский был заполнен жаждущими его увидеть. Пока вся толпа смотрела вверх, жулики очищали карманы и сумки.

Продолжалось это около двух недель, пока милиция не объяснила населению смысл происходящего. Власти приняли жёсткие меры по нормализации жизни. Были введены строгие законы и организован контроль за их исполнение, увеличен штат сотрудников силовых структур, участковые милиционеры регулярно обходили всех жителей и хорошо знали каждого, периодически устраивались облавы на больших территориях. Помню участкового Морозова, который чуть ли не каждый день заходил к нам во двор, беседовал с жителями, был справедливым, предупреждал о различных событиях, помогал, люди его уважали. К сожалению, на пересечении Кировского и Станиславского его убили. Как говорила богатяновская молва, сами же воры нашли и убрали убийцу участкового.

По вечерам вся молодёжь, включая блатных, и часть взрослых, выходила гулять на улицу Энгельса, в городской сад имени Максима Горького. Случалось, милиция устраивала в городе облавы: вечером оцепляла район от Ворошиловского до Будённовского с ближайшими улицами, забирала всех горожан и на машинах доставляла в отделение, где им устраивали проверку. В то время такие меры были вынужденными. К началу 1950-х в городе навели относительный порядок. Но в 1953 году по амнистии, в связи со смертью Сталина, из лагерей и тюрем выпустили большое количество заключённых. Город опять наполнился деклассированными элементами. Однако благодаря налаженной системе правопорядка, через два-три месяца их посадили, и Ростов потерял свою бандитскую «славу».

В послевоенные годы население верило государству и властям, видело положительные результаты своей деятельности и с энтузиазмом участвовало в восстановлении города, его нормальной жизни. Появлялись продукты, в 1947году отменили карточки, ежегодно снижались цены на товары.

Вместо заключения

Яркие, красочные картинки войны делают, показывают и с интересом смотрят, как правило, люди, войну не видевшие и знакомые с ней только по боевикам. Выжившие в этом страшном времени, в большинстве своём, не прожили отведённого им биологического возраста.

Мой отец и мама подорвали своё здоровье и ушли из жизни в 64 года. А мне десятилетиями до пятидесяти лет (и позднее, но значительно реже) часто снились фашисты, жулики и связанные с ними явления, от которых я просыпался в холодном поту.

 ПРИМЕЧАНИЯ

1. Архангельский Николай Николаевич (1896–1984), советский учёный в области энтомологии и защиты растений, член-корреспондент ВАСХНИЛ. См. также: Миноранский В. А. Николай Николаевич Архангельский  : (очерки жизни и деятельности) / Рост.гос. ун-т. Ростов н/Дону, 1989. 71, [1] с.: ил.

2. Белозёров Семён Ефимович (1904–1987), советский учёный и педагог. Специалист в области истории математики. Кандидат физико-математических наук. Директор Ростовского государственного университета (РГУ) в 1938–1954 гг. 

3. Ростовский государственный университет.1915–1965 : Статьи, воспоминания, док. Ростов н/Д. : Изд-во Рост.ун-та, 1965.

4. Белозёров С.  Е. Очерки истории Ростовского университета. Ростов н/Д. : Изд-во Рост.ун-та, 1959. С. 194.

Источник: Миноранский В. А. Город, переживший войну // Донской временник / Дон. гос. публ. б-ка. Ростов-на-Дону, 2020. Вып. 29-й. С. 131–138