ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 28-й

Великая Отечественная война

М. А. МЕЛЬНИК

НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА

Краевед Дмитрий Иосифович Адамов (1919–1992), преподаватель русского языка и литературы, завуч средней школы в селе Троицком Неклиновского района, прошедший застенки Бутырки и сталинские лагеря, записал воспоминания Михаила Андреевича Мельника, старого израненного солдата с искалеченной рукой.

– До сих пор мы всей горькой правды о войне не знаем. Пишут и говорят всё больше о героизме, стойкости и бесстрашии советских солдат. А надо бы чаше писать о реках крови, о тяжких страданиях и озверении человеческом на войне.

Попал я на фронт уже в сорок третьем. На второй день после освобождения полевой военкомат уже призывал нас на фронт.

Мне было только семнадцать. Пришлось обмануть – прибавить год. Взяли нас двести человек, в основном молодых.

Уже 3 сентября были в Таганроге в учебном полку. Нас учили только ходить в строю, а мы не умели даже разобрать и собрать винтовку, не говоря уже о тактике бойца. Через неделю, ночью, по тревоге полк подняли и повели в Новоазовск. Там обмундировали в синюю милицейскую форму из-за неимения армейской. Пилоток не было совсем, и мы остались в домашних фуражках. Выдали винтовки СВТ, не винтовки, а дерьмо. Попадет в затвор песчинка или снег – уже и стреляет. Патронов к ним не дали.

Появились «покупатели» из фронтовых частей й стали разбирать нас, кого в пехоту, кого в сапёры или артиллерию. Я попал в полковую артиллерию 309-го стрелкового полка 109-й гвардейской дивизии. На другой день уже был на фронте, который держали немцы по реке Молочной под Мелитополем.

У немцев три линии окопов, отрытых в полный профиль, колючие заграждения, минные поля, противотанковые рвы и доты.

Наши не одну неделю ежедневно ходили в атаки, но несли большие потери и откатывались назад. Вся ничейная полоса была усеяна убитыми.

Ночью выкопали ровик для пушки, получили десяток снарядов и стали ждать первого боя.

Рано утром получили первый фронтовой паёк: сто грамм водки, кашу-«шрапнель» и по куску хлеба. Кормили плохо. Хлеб со скрипом на зубах да ежедневная «шрапнель», или перловка. Горохов вый суп был праздником. Спасибо нашим людям, помогали чем могли.

Часто солдаты складывались и покупали у населения картошку или мясо. Ну, а когда перешли свою границу, стало получше, помогали трофеи и американская тушёнка.

Часов в десять утра, после жидкой артподготовки пехота поднялась в атаку. Нам приказали идти в боевых порядках, и мы лямками потянули по грязи нашу 76-миллиметровую пушку за наступающими.

Жилы рвутся, пушка вязнет на каждом шагу, а противник ведет убийственный огонь.

Наконец затащили ее в кукурузу, развернули и открыли стрельбу. Стреляли без целей, лишь бы в сторону немцев.

Вот справа уже горят наши танки. Снарядов у нас больше нет, и в это время пехота побежала назад, а на пути ее встали заградотряды из НКВД. Стреляли в своих.

Всё смешалось. Сплошной гул взрывов, крики людей, ржание лошадей, стоны раненых...

Противник не преследовал отступающих и ежедневно выбивал нашу живую силу и технику, не неся существенных потерь сам. Так повторялось по несколько атак каждый день.

Я так солдатским умом думаю: можно было, ведь не в лоб наступать, а обойти с флангов. Почему же надо было целый месяц, изо дня в день вступать на мощные укрепления – до сих пор не пойму. Вот и пришлось четырем армиям прорывать оборону немцев на Молочной с 26 сентября по 23 октября. Сколько там уложили солдат и техники...

Последние дни перед прорывом стало нечем дышать. Между нашими и немецкими позициями всё изрытое поле было усеяно вздувавшимися труппами людей и лошадей. Запах разложения тошнил живых. Только под ударами «катюш» немцы все-таки, дрогнули и стали отступать.

Помню, как под Николаевым атаковал нашу дивизию румынский кавалерийский корпус. Мы изготовились на прямую наводку. И когда вал конницы закрыл горизонт и задрожала под нами земля, командир батареи крикнул: «Ребята! Вот случай чудеса делать! Шрапнелью беглый огонь!»

И мы ударили. Незабываемая тяжкая картина. Всё огромное пространство покрылось убитыми людьми и лошадьми. Странно мне, что некоторые люди видят в этом героику. Наверное, это те, кто не истекал кровью и не умирал на поле брани.

В Румынии крестьяне долго прятались, боялись наших солдат. Один из них, осмелев, снял с меня шапку и ощупал голову: «А нам говорили, что у Советов роги», – сказал он серьёзно.

Лучше других принимали нас в Югославии и Венгрии, делились последним.

Я часто думаю: если бы не проворонили и подготовили как следует Красную Армию к сорок первому году, миллионы жизней были бы сохранены, а страна не подверглась бы такому опустошению. Но кто за ротозейство был наказан? Не знаю, не слышал.

22 апреля 1945 года под Прагой немецкий снаряд разорвался рядом. Учителя истории Мамедова из Азербайджана мелким осколком в голову убило на месте, а мне иссекло осколками всю левую сторону и перебило руку. Истекающего кровью, меня притащили в сарай, переполненный ранеными. Я упал в лужу крови и потерял сознание. Раненые часами ждали обработки, многие умирали. Медперсонал не справлялся – шли последние; торопливые, жестокие бои за Прагу.

В венгерском госпитале, куда я попал, кормили по заказу. Но вскоре нас перевезли на родину, в Харьков. Сразу стало холодно и голодно. Каждый день один рассольник. Вода, в ней сварены солёные огурцы. От плохого питания и ухода, от недостатка лекарств стали опять открываться раны.

Стали мы потихоньку, не закончив лечения, отпрашиваться домой.

В феврале 1946 года вырвался и я. Приехал. А дома почти голод. Трудодень оставался пустоднём. Все, что будто бы начислят за год работы от зари до зари, отдай в заём, на налоги и за борщ, который ел в бригаде.

Дома оказалось не легче, чем на войне. И всё же скажу так: лучше полуголодный мир, чем кровавая бойня. И лучшего блага, чем мир и свобода, на земле нет.

Опубликовано в газете «Приазовская степь» (Неклиновский район) от 23 июня 1990 года. С. 2–3.