ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2003-й

Великая Отечественная война на Дону

РОСТОВ ПОД ТЕНЬЮ СВАСТИКИ

Из воспоминаний очевидцев оккупации Ростова 1942 г.

Ростов-на-Дону входил в число городов, наиболее пострадавших в годы Великой Отечественной войны. Фашисты расстреляли 40 тысяч мирных жителей, 53 тысячи угнали в Германию. Материальный ущерб исчислялся громадной суммой — 3 миллиарда 100 миллионов рублей. Были разрушены почти все промышленные предприятия, культурно-бытовые учреждения, около 12 тысяч домов было уничтожено полностью. А как же жили люди в оккупированном городе? Рассказывают очевидцы.

А. Агафонов (журналист). Во вторую оккупацию немцы были в Ростове почти семь месяцев. Многие думали: будь что будет. Но я бы не сказал, что это была обреченность. Люди как-то приспосабливались. Не случайно все запасались продуктами. Думали как выжить.

В. Котлярова (инженер). Вторая оккупация немцев тоже была внезапной. Самые первые впечатления, а мне в 1942-м было 8 лет, врезались в память. Немцы купаются у нас во дворе. День был жаркий, и они плескались у колонки голые. Нисколько нас не стеснялись. И еще запомнились их огромные лошади. Они их тоже мыли. Потом они поставили в Кировском сквере деревянные настилы для уборной. И тоже их не закрыли. Усядутся, выставят голые задницы. Немцы нас вообще за людей не считали.

Л. Григорьян (поэт). По всему городу были расклеены афиши, подписанные доктором Лурье, по-моему. Немцы выбрали уважаемого человека из наших, чтобы ему поверили. Поневоле ли он на это пошел, по согласию ли — не знаю. Его, в конце концов, тоже расстреляли. Так вот в этих афишах был призыв собираться евреям на особых сборных пунктах, якобы для переселения в другое место. Приказывалось взять с собой белье, ценные вещи, а квартиры запереть. Вот важная деталь: мне рассказывали, что в Бабьем Яру расстреливали евреев не немцы, а украинские полицаи — всегда такие люди находятся. Немцы только отдали приказ. То же самое было и в Ростове. Я видел только русских в немецкой форме. В нашем доме выдали всех евреев. А некоторые шли от безнадежности, вот так пошла и моя бабушка по линии матери. Я сам видел одну такую колонну. Охрана была небольшой, убежать можно было запросто или просто затеряться среди прохожих. Но люди шли обреченно, а ведь многие знали куда их гонят. Я узнал в колонне соседа по дому. Молодой человек, красивый, высокий. Он нес на плече ребенка лет трех. Он шел, как на демонстрацию. Мою мать, она была еврейкой, мы прятали в подвале, где нас не знали. А потом ее прятали две старушки очень верующие, совсем ей незнакомые. Они понимали, что рискуют жизнью, но прятали ее, наверное, месяц. А потом маме удалось выбраться из города по фальшивому паспорту.

Н. Королева (пенсионер). Сын Сергей, мальчишкой везде лез. Однажды он видел как вели колонну наших людей. Он пошел за ними следом, потихоньку сзади крался, не показываясь. Их привели в Змиевскую балку, поставили перед рвом, а потом он спрятался в лесопосадке. И когда стали стрелять, испугался и вернулся другой дорогой. Но домой не пошел, а зашел к товарищу и все ему рассказал. А мне ничего не говорил, боялся, что после этого не буду его выпускать из дома. Я от него все потом узнала. Еще он рассказывал о таком случае: колонну наших военнопленных положили на землю и пустили по головам танки. Он слышал хруст костей. Когда он стал поэтом, о войне практически ничего не писал. Она оставила в его памяти очень тяжелый след, но одновременно усилила и чувство гордости, справедливости.

М. Вдовин (краевед). Старики, которые знали немцев по первой оккупации, а в 1918 году они были в Ростове полгода, рассказывали: это были совсем другие немцы. С теми можно было поговорить по-человечески, общаться как с людьми. Эти же были звери в человечьем облике. Вот так их смог «перевоспитать» Гитлер.

Л. Григорьян. Началась обычная страшная жизнь. Мне-то что — 11 лет. Возраст бесстрашия. Я ходил совершенно спокойно по городу с ребятами. Воровали тогда в городе по-черному. Появилась всякая шваль и нечисть. Чтобы завладеть чужой квартирой и имуществом соседей убирали мгновенно. И невероятно просто. Донос — и все. Везде были развешены портреты Гитлера. Был и такой плакат: гигантский немец, настоящий викинг, сапогом бьет под задницу трех крошечных красноармейцев. Те — с такими вот горбатыми носами карикатурными, жиды-политруки. Вообще взрыв антисемитизма в наше время начался с немцев. Он где-то до этого, наверное, дремал. А война многое перевернула в некоторых людях. Поднялись чисто зоологические инстинкты. Продолжалась полоса доносов, которые культивировались у нас в тридцатые годы. Я уверен, что те же самые люди и наших фашистам выдавали. Самое страшное впечатление оставили те, кто работал на немцев или прислуживал им.

В тоже время почти все люди стали верить в Бога. К кому же еще обращаться за помощью, если тебе на голову сыплются бомбы? При немцах открыли собор. Там раньше до этого была конюшня и склад. Я тоже тогда верил в Бога. По городу разбрасывали религиозные листовки, молитвы бросали в почтовые ящики. Сама жизнь давала импульс вере. Причем такая вера — искренняя, безоглядная не повторилась. Помню я говорил тете: «Я не умею молиться!». А Она: «Ты молись своими словами». И я стоял ночью в кровати, обливался слезами и лепетал: «Николай Чудотворец, сверши чудо — спаси моего папу!».

В. Бондаренко (пенсионер). Постепенно мы успели осмотреться. Венгры часто насиловали, румыны обирали. Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это подчеркивали. У нас жил на постое военный врач. Он, хотя и плохо, но говорил по-русски. Часто приходил вечером угрюмый и пил шнапс. Раз он наклюкался так, что мы испугались. Он взял в руки два яблока, с силой ударил одно о другое так, что они разлетелись вдребезги, и сказал: «Голова Сталина, голова Гитлера — войне капут!»

Н. Рыбникова (пенсионер). Я видела в городе и наши листовки. Одну такую прочитала на заборе. В ней писалось о том, что фашистов скоро разобьют и к нам придет освобождение, что молодежи нужно скрываться от угона в Германию. Эти листовки вселяли уверенность в победе. То, что они расклеивались под носом у немцев, уже говорило о многом: что люди не сломлены, что они сопротивляются, и это всем остальным поднимало дух.

Т. Хазагеров (профессор). В городе выходила немецкая газета «Голос Ростова». Сначала наши люди проявили к ней какой-то интерес. Она стоила рубль, но и вывешивалась на улицах. Газета была небольшая — один лист. Думали из нее хоть что-нибудь узнать о положении на фронте. Но там информация шла со стороны немцев, и мы ей не верили. Я сам читал «Голос Ростова» раз пятнадцать, но ничего интересного там не нашел.

В. Лемешев (художник). Отца выдали дворовые. Его забрали в тюрьму и потом там расстреляли, хотя он был инвалидом. Мама ушла на менку и пришла только через два месяца. Нужно было жить самому. Так началась моя самостоятельная жизнь. Мы с моими закадычными друзьями: Ваней Селигениным, Володей Чеботаревым ходили на промыслы. Началось у нас добывание еды, и мы везде шастали в ее поисках. У нас ребят была коммуна. Все вместе добывали и ели вместе. Дома нас никто не ждал. В глубине нашего двора, Дома энергетиков на Семашко, была будка. Это был наш штаб. Из рогаток убивали воробьев. Иной раз и голубь перепадал. На штыках их жарили. Варили кашу. Получался роскошный харч. Нас спасала находчивость. У нас были гранаты и толовые шашки, и мы ходили на реку, на Заречную, глушить рыбу. Правда, несколько ребят из-за неосторожности погибло, покалечилось. Взрывчатка — вещь не для детей. Но учились — жизнь заставляла. Я все научился делать своими руками.

Ю. Турбина (пенсионер). Биржа была на Большой Садовой, в здании Госбанка. Всем молодым людям надо было встать на учет и ходить на регистрацию. На учет, по-моему, брали с 14 лет. Мне было 15, и я стояла на учете. Мне подсказали как можно было избежать угона в Германию. Я на правую руку капнула соляную кислоту, а затем положила в ранку чеснок. И растравила руку. Она стала сильно болеть, и заживления практически никакого не было, организм ослаб и не мог сопротивляться. Но все равно на бирже надо было появляться. Там был врач по фамилии Селезнева. Она многих отправляла в Германию без жалости. Работала на немцев с полной отдачей. И мне она на комиссии сказала: «Ничего страшного, по дороге заживет». А у меня рана уже до кости — до сих пор шрам.

А что такое дорога — телятники. В них в Германию увозили. Но я была везучая: заморочила голову работнику регистрации, стащила свою учетную карточку. Наш староста на 32 линии, армянин Сандавчиев, был человеком добрым и меня «прикрыл», а вскоре мне удалось с подругой уехать в деревню.

В. Семина-Кононыхина (литератор). Сценки поведения наших людей были очень любопытны. Был у нас на улице один тип — Савва. Он ждал прихода немцев и говорил: «Это культурная нация, они научат нас жить правильно». А воды у нас не было и ходить за ней было далеко — целая мука. Немец дает Савве ведро. Говорит: «Иди за водой». Тот принес. Его еще раз послали и еще. Он с утра до вечера таскал немцам воду. И потом больше никогда о них не говорил ничего хорошего. На менку ходили все — жить-то надо было как-то. Мать, тоненькая, хрупкая, а мешки по два пуда носила. Золотой материал для обмена в деревне было мыло, спички, нитки, керосин, потом шла одежда, а взамен, естественно, продукты. Садились в поезд или машину и — куда судьба забросит.

В. Турбин (участник освобождения Ростова). Немцы после краха под Сталинградом резко изменили свое поведение. Одни стали бояться возмездия, другие — еще больше зверствовать, как бы мстя за своих.

А. Карапетян (инженер). Перед уходом из Ростова в 43-м немцы согнали в тюрьму много наших людей. У них заранее были составлены списки. Старосты составляли эти списки по квартирам: где живут руководители предприятий, коммунисты, активисты. В одном из таких списков, как мы узнали позже, была и моя мать, кандидат в члены партии. Людей выдавали сотрудники по бывшей работе, соседи. Система эта работала по-немецки четко. И вот всех арестованных согнали в Богатяновку. Там было расстреляно около 1500 человек. Мы бегали туда смотреть. Стоял морозец, и кровь буквально парила. Все камеры были завалены трупами. Идешь по коридору, а кровь под ногами так и чавкает. Моя мама уцелела можно сказать случайно. Немцы спешили и не всех успели разыскать. Человек ко всему привыкает: к трупам, к крови. Война вообще губительно действует на психику людей. А жизнь в оккупации калечит человека.

От автора. Во время оккупации волею судеб над огромным количеством людей был поставлен жестокий эксперимент. Люди из одной тоталитарной системы за короткое время попадали в другую, прямо противоположную по своей пропаганде и идеологическим установкам. Еще вчера страшно даже было подумать что-то плохое о Сталине, а сегодня на заборах и стенах висели карикатуры на него. Еще вчера красовались плакаты с красноармейцем, утверждавшим, что ни пяди родной земли мы врагу не отдадим, а сегодня бравый немецкий солдат разгонял красноармейцев сапогом под зад. Что происходило в душе человека? Как переживал он эту фантастически изменившуюся реальность?

Люди были брошены на произвол судьбы. Приходилось выживать в невероятно трудных условиях. Конечно, были герои, бравшие в руки оружие. Но большинство людей вынуждено было выживать, опираясь на собственные силы. Некоторые ломались, не выдерживали таких испытаний. Одни надеялись на освобождение, другие теряли эту надежду. Приспосабливались ко всему. Не будем спешить осуждать тех, кто проявил слабость, кто думал только о себе и своей семье. Но проклянем тех, кто выдавал невинных людей из-за мести, злобы, шкурнических интересов, за господскую подачку к холуйскому столу. Кто добровольно служил палачам, проявляя при этом еще и рвение. Поклонимся тем, кто выстоял в этом аду, кто был предан Родине, хотя бы тем, что не забыл о ней в тяжелую годину.

В этом испытании войной проверялась природа человека, его стойкость, его дух, его нравственные качества. Человек оказался сложнее, чем долдонили в идеологическом угаре некоторые пропагандисты, упростившие жизнь до минимума, чтобы ей было легче распоряжаться и управляться людьми. Иногда — и страшнее, чем мы думали. Поэтому будем помнить: война губительна не только тем, что несет смерть и разрушение. Она еще растлевает души, оставляет глубокие рубцы на сердце человека, а порой разжигает его низменные, звериные инстинкты. Потому что люди не рассчитаны природой на такие испытания.