|
Е. П. ВЫСОЦКАЯ
РОСТОВСКИЕ МАЛЬЧИШКИ ВОЕННОЙ ПОРЫ
Памяти моего отца П. А. Молявко-Высоцкого
Мысль написать статью о детских и отроческих годах отца и его друзей в военном Ростове пришла, когда я прочитала книгу Ю. Г. Щербакова «Картинки войны». Издание вышло в 2005 году в Ростове тиражом в 100 экземпляров и для большинства ростовчан прошло незамеченным. Воспоминания школьного товарища отца я решилась дополнить подробностями, известными мне от других свидетелей событий военных лет. Рассказ о том, как сложилась судьба четырёх друзей после войны, подтверждает известную истину: все мы родом из детства.
Став москвичом, в Ростове Пётр Александрович Молявко-Высоцкий бывал очень редко. Отгулять военному строителю очередной отпуск удавалось не каждый год: часто запланированный отдых прерывался приказом начальства. О родном городе отец никогда не забывал. Только теперь друзья детства встречались в Москве.
Его одноклассник Юрий Гаврилович Щербаков (1927–2009), увлечённый геолог из Новосибирска, бывал в нашем доме с начала шестидесятых. Отец относился к нему удивительно тепло и называл его Юрочкой. Для меня, дошкольницы, папин друг детства тоже был Юрочкой Щербаковым.
Капитан 1-го ранга Александр Алексеевич Кондратович (1927–2002), двоюродный брат и самый близкий отцовский товарищ, служил в Ленинграде. Его приезд к нам превращался в настоящий праздник: дядя искрился жизнерадостностью и весельем.
Поддерживал дружбу с отцом в Москве ростовчанин Геннадий Михайлович Никольский (1929–1982). Для друзей он, как в детстве, остался Хеной. Никольский, признанный авторитет в астрофизике, жил с семьей в подмосковном Троицке и работал в Институте земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн (ИЗМИРАНе).
Пётр Александрович Молявко-Высоцкий (1928–1976) был замечательным рассказчиком, но о войне говорил мало и сдержанно. Ушёл отец из жизни рано, не дожив до сорока восьми лет. После его кончины Александр Алексеевич Кондратович записал для нас с мамой воспоминания о ростовском детстве и юности [1]. Спустя три десятилетия Юрий Гаврилович Щербаков прислал мне свою книгу о годах, проведённых в военном Ростове [2]. В память о встречах ростовчан в Москве у меня сохранилась шутливая фотография 1976 года: (слева направо) капитан 1-го ранга А. А. Кондратович, доктор физико-математических наук Г. М. Никольский, инженер-полковник П. А. Молявко-Высоцкий.
***
Дед Шуры и Пети Константин Александрович Кондратович, начав службу земским врачом, после переезда в Ростов работал сначала в Николаевской городской больнице, затем в больнице Северо-Кавказской железной дороги и имел большую частную практику. Потомок древнего польско-литовского рода исповедовал либеральные идеи, отличался прямым и благородным характером, был твёрд и непоколебим в своих жизненных и общественных взглядах.
В доме «Житомирского» на Малом проспекте, 21 (теперь улица Чехова, дом не сохранился) под крылом патриарха семьи дети и внуки пережили революционные события 1917 года, Гражданскую войну, трудности становления советской власти. Воевавший в рядах Добровольческой армии старший сын Александр погиб от ранения в бою под Александровском-Грушевским (ныне город Шахты). Первый внук был назван в память о нём.
В отдельную квартиру на Пушкинской улице, 111/113, Петины родители переехали в начале тридцатых годов. Отец Александр Петрович Молявко-Высоцкий, эстет и блестящий эрудит, получил образование в Бельгии и после революции служил инженером в советских учреждениях. Его судьбе посвящена статья «Аристократ» [3]. Окончившая курсы иностранных языков в Петрограде и практиковавшаяся во французском языке в Гренобле, мама Нина Константиновна работала делопроизводителем в райздраве.
Шурины родители трудились на ниве народного просвещения. Отец Алексей Константинович Кондратович, выпускник историко-филологического факультета Московского университета, обладал хорошими административными и организаторскими способностями и был назначен директором 23-й школы на Никольской улице. Мама Ольга Николаевна преподавала в этой школе французский язык. Мягкий и любящий человек, она посвятила себя мужу и детям.
Что такое сиротство, Хена Никольский узнал в двенадцать лет. В 1937 году его отец, главный инженер Московского Дорогомиловского химического комбината, Михаил Семёнович Никольский был арестован и расстрелян, мать Ксения Ивановна как «социально-опасный элемент» приговорена к восьми годам исправительно-трудового лагеря и отбывала срок в посёлке Долинка, «столице» Карлага (Карагандинского исправительно-трудового лагеря).
После ареста родителей Хена жил в Ростове у бабушки, с Высоцкими по соседству. Его дружба с братьями Петей и Шурой началась до войны. Мне запомнился забавный рассказ о том, как в одну из зим, когда в Ростове, к удивлению горожан, выпал обильный снег, трое ребят, взгромоздившись на лыжи, двинулись кавалькадой от Богатяновского до Будённовского и обратно. На «допотопных» коротких «лыжиках» мальчишки с упорством осваивали незнакомый вид спорта. Урок запомнился. В зрелые годы Геннадий Михайлович Никольский отлично катался на горных лыжах. Отец любил прогулки по снежному лесу на «бегунках». В начале 1970-х пришедшийся на февраль отпуск друзья провели вместе на спортивной базе Терскол в Приэльбрусье.
В прошлом моряк, Гаврила Иванович Щербаков работал в Ростове главным бухгалтером фабричного цеха. Скончался он в 1938 году. Юрина мама Татьяна Николаевна, микробиолог по специальности, до войны заведовала лабораторией в ростовской привокзальной поликлинике. Жили Щербаковы на улице Горького, 121. Дружба Юры и Пети началась в сентябре 1943 года, когда мальчишки стали одноклассниками.
Должность директора школы в советские времена считалась номенклатурной. Для продвижения по службе Шурин отец вынуждено вступил в партию. Этот шаг брата, воспитанная в духе дворянских ценностей и приверженности традициям, Нина Константиновна не одобрила. Правила новой жизни давались с трудом; горечь от гибели любимого брата в Гражданскую войну с годами не притупилась.
В июле 1940 года Алексей Константинович Кондратович получил предложение возглавить в Улан-Удэ школу для детей советских работников и дипломатов. В долгое и сложное путешествие в Монголию он отправился вместе с тринадцатилетним Шурой. Позже к ним присоединились жена Ольга Николаевна и дочка Маша. Вернулись Кондратовичи в Ростов в 1943-м, когда закончилась оккупация.
Начало войны в семье Высоцких совпало с трагическим событием. Инженер Александр Петрович Молявко-Высоцкий 26 июня 1941 года был арестован по доносу. Из Москвы поддержать заболевшую от переживаний мать срочно приехаласредняя дочь Татьяна. До суда Александр Петрович не дожил: согласно выданным семье документам он скончался через месяц после ареста в тюрьме Управления народного комиссариата государственной безопасности (УНКГБ) Ростовской области.
23 июня 1941 года Юре Щербакову исполнилось четырнадцать лет; известие о начале войны застало его в доме отдыха в Макопсе. Вернувшийся с каникул мальчик родного Ростова не узнал: окна в косых крестах, во дворах щели и противотанковые рвы. С плакатов на стенах домов призывно взывала «Родина-мать, по улицам маршировали призывники, воздух разрезали тревожные гудки сирен. Скоро появились очереди за хлебом, и в город хлынули беженцы.
Хотя фронт приближался катастрофически быстро, 1 сентября 1941 года начался как обычно. Дом, в котором жили Щербаковы, стоял на углу Будённовского, и Юра с друзьями наблюдали, как день ото дня менялся один из главных городских проспектов. Сначала в сторону переправы шли небольшими группками советские солдаты, и лошади тащили военные повозки. Потом поехали подводы с ранеными, заспешили доверху наполненные домашним скарбом машины городского начальства. В городе возникло ощущение паники.
Немцы-мотоциклисты появились 21 ноября. На следующий день начались активные артобстрелы. В квартале от дома Щербаковых, возле гостиницы «Ростов», оккупанты расположили батарею и открыли огонь по Батайску. В ответ из Батайска заработали тяжёлые дальнобойные морские орудия. Снарядом оторвало ногу знакомому мальчику. Вместе с соседями Щербаковы укрылись в полуподвале своего дома.
В первый раз немцы пробыли в Ростове недолго, всего восемь дней. Советские части, несмотря на сильнейший огонь врага, смогли переправиться по тонкому льду через Дон и овладеть городом. Утром, стоя на углу Сенной и Будённовского, ребята заметили передвигающегося перебежками и стреляющего нашего бойца. За ним показались другие солдаты. Началась зачистка близстоящих зданий. Из дома на Пушкинской вывели троих эсесовцев, не успевших покинуть город. На глазах у школьников их расстреляли в упор.
Ростовчане энергично принялись освобождать улицы от завалов. Вокруг Ростова возводили оборонительные укрепления: фронт проходил всего в сорока километрах, в районе Самбека. Зимой-весной 1942-го город почти не бомбили, и занятия в школах продолжались. Когда немцы начали готовиться к новому летнему наступлению, бомбардировки ужесточились. Самая страшная случилась 6 июля 1942 года, в день, когда школьникам вручали аттестаты. С этого момента германская авиация громила Ростов непрерывно две недели, сначала только днём, а потом и ночами, методично забрасывая город снарядами, фугасами и бочками с нефтью. Сирены больше не работали, жители метались между убежищами и подвалами, но надёжной защиты не находили нигде. В переполненных бомбоубежищах воцарились страх и отчаяние. Несмотря на июльскую жару, люди бежали прятаться в верхней одежде с узлами и сумками. Зачастую смерть настигала там, где пытались укрыться. Под гостиницей «Интернационал» на Будённовском проспекте погибло от прямого попадания крупной бомбы много народу.
Высоцкие укрывались в убежище городского парка. Оно представляло собой штольню с двумя выходами и досками для сидения вдоль стен и было рассчитано человек на пятьсот. В действительности в него набивалось несколько тысяч. С потолка текла и капала вода, пахло гнилью и грязными телами. «Дышать нечем. В полумраке, при слабом освещении редких лампочек, блестят потные лица людей, стиснутых как в часы пик городского транспорта. Удары воздушных волн в этом подземелье страшнее, чем снаружи. От близкого взрыва тухнет свет. Паника. Свечи от недостатка кислорода часто гаснут. Люди с нездоровым сердцем удушья не выдерживают» [2, с. 21].
12 июля Щербаковы вместе с соседями ушли за Дон и оттуда наблюдали, как немцы уничтожали Ростов. Когда вечером решили возвратиться, Будённовского моста уже не было. Город лежал в руинах, пахло гарью.
 Однажды бомба попала в здание Музыкального театра, в подвале которого прятались Юра с мамой, но старинные перекрытия выдержали. Бомбометание сменил шквальный артиллерийский огонь. В перерыве между очередями мальчик поднялся в фойе театра и тут же был оглушён взорвавшейся миной. Его товарища ранило в руку. Когда слух вернулся, Юра услышал немецкую речь: по улице шли вражеские солдаты. «Некоторые солдаты, как на прогулке, обнажены по пояс, но все в касках, во рту сигареты. <…> Размеренным шагом идут дальше вперёд и стреляют. У тротуара стоит несколько мотоциклов с пулемётами и танкетка» [2, с. 27].
Огонь смолк, и Щербаковы решились вернуться домой. Во дворе у стены лежал труп немецкого солдата. Напуганные соседи наспех собрались в подвальной квартире обсудить, что делать. «В разгар спора сверху доносится стук подкованных железными гвоздями сапог: по деревянным ступеням, тяжело ступая, спускаются к нам двое солдат. Они останавливаются в дверях, поддерживая направленные в комнату автоматы, и с фонариком разглядывают сидящих на стульях, кроватях и на полу людей. Один солдат показывает пальцем по очереди на всех четырёх мужчин, находящихся в комнате, затем, внимательно осмотрев ребят, показывает на меня – самого старшего из них.
Und Du! (И ты!), – говорит он и зовущим жестом приглашает нас к выходу. – Kommen Sie heraus, los, los! (Выходите, живо, живо!). <…> Солдаты молча сопровождают нас, через дорогу мимо подбитого танка и сгоревшего трамвая ведут вдоль фасада театра к следующему огромному серому зданию – как-то уцелевшему штабу СКВО (Северо-Кавказского военного округа). Ставят нас возле стены, где на ней крупными буквами мелом написано: «Heil Hitler!». Сами переходят на противоположную сторону 6–7-метровой ширины тротуара и щёлкают автоматами. Мы молча стоим по одному в ряд вдоль стены. Я стою крайним. Солдаты поднимают оружие в нашу сторону и целятся. Мне кажется, что всё происходит очень, очень долго. Я засовываю правую ладошку за пазуху под дырявую курточку. “Если, думаю, пуля попадёт в грудь, то сначала в руку, а до сердца, может быть не достанет”. Ни страха, никаких других острых ощущений у меня в этот момент нет. <…> Память фиксирует всё это с фотографической чёткостью. Солдаты, стоящие на краю тротуара с поднятым оружием, обмениваются короткими фразами, но тихо, что я их не понимаю. Один из них произносит “Los!” – и раздаётся автоматная очередь. Мы продолжаем стоять у стены. Пули бьют у нас над головами. Сыплется от стены на плечи сухая краска и кирпичная пыль. Автомат стрелявшего опускается, солдаты закуривают сигареты» [2, с. 29–30].
К Юре подбежала мама и успела передать метрическое свидетельство. Солдаты повели только что избежавших смерти заложников в один из соседних дворов. В каменном мешке, образованном уцелевшими стенами домов, немцы собрали человек двести мужчин, женщин, подростков. Следующие сутки люди провели без воды и еды, на волосок от смерти. Один из мальчиков попытался совершить побег и был незамедлительно расстрелян. Взмахнув руками, беглец упал навзничь. На глазах у заложников хладнокровный немец выстрелом в голову убил пленного русского лейтенанта.
Но на этом ужасы дня не закончились. Неожиданно из-за развалин выскочили человек двенадцать в форме войск НКВД с винтовками, прицелились в толпу и открыли огонь. Люди в ужасе начали кричать и падать. В панике никто не заметил двух операторов с камерами: немецкие кинодокументалисты снимали постановочный фильм о расстреле коммунистами гражданского населения. Подъехавший на легковом автомобиле офицер зачитал по громкоговорителю на русском языке обращение к жителям «освобождённого от большевистского ига» Ростова. После чего заложников поделили на группы, и счастливцам с документами разрешили идти домой. Юру Щербакова тоже отпустили – у него было метрическое свидетельство.
Татьяна Николаевна ждала его на том же углу, где накануне они расстались. Глядя на сына, потрясённая мать прошептала: «Юра, боже мой, сколько у тебя седых волос!».
Когда Юрий Гаврилович Щербаков первый раз пришёл к нам в гости, ему было тридцать с небольшим и он был как лунь седой. Причину ранней седины я узнала много позже, прочитав его книгу.
Освоились в Ростове немцы быстро: разместили тыловые службы, устроили госпиталя; во главе города поставили бургомистра; в районных отделениях провели перепись и регистрацию документов граждан. Проверять на улицах документы немецкой полиции помогали русские полицаи. Была объявлена всеобщая трудовая повинность, и заработала биржа труда. Хлебные карточки работающим отоваривали 100-200 граммами в день. Хлеб, испечённый из сгоревшего на элеваторе зерна, имел ржавый цвет и вкус гари.Работе в немецком госпитале Татьяна Николаевна Щербакова предпочла детский туберкулёзный диспансер. Благодаря этому медицинскому учреждению удавалось не только поддерживать жизнь больных ребят, но и по фиктивным справкам спасать подростков от отправки на работы в Германию.
Петина сестра-студентка Татьяна вынуждена была пойти работать на дезинфекционную станцию. Хлеб для мамы и брата она зарабатывала, борясь с утра до вечера с солдатскими вшами. Можно представить, чего стоило бабушке Хены Никольского не погибнуть с внуком от голода.
Несмотря на оккупацию, ростовский базар процветал: во множестве открывшихся лавочек можно было купить всё, начиная от антиквариата и кончая строительными материалами. В спекуляциях активно участвовали немцы и румыны, хитроумно преодолевая запрет на появление на базаре. Военные продавали не только свои пайки, но и награбленное добро.
Нина Константиновна Молявко-Высоцкая решилась попробовать себя в торговле. Купив у спекулянтов стакан сахарина, она фасовала его для перепродажи на порции размером в чайную ложку. Заработок был мизерный, но и он имел значение.
За продуктами ростовчане устраивали вылазки в сёла под Таганрогом и Мариуполем. Форма торговли – обмен. За городом многие жители разбили огороды.
Тринадцати-пятнадцатилетние ребята в школу не ходили. Немцы считали вполне достаточным пятиклассное образование. Свободные подростки пытались помочь семьям достать еду. Подрабатывали носильщиками на вокзалах, чистили сапоги немцам, самые отчаянные воровали то, что можно поесть. На глазах у Юры немец застрелил на вокзале мальчишку, укравшего булку. Петя, Юра и Хена снабжали семьи дровами и водой. Дрова собирали в разрушенных домах, выламывая рамы и двери. Воду носили с реки. Петя помогал младшему таскать тяжёлые брёвна до квартиры. Нина Константиновна по-матерински жалела Хену и старалась его подкармливать.
В октябре Юра Щербаков с товарищами отправились прогуляться по Будённовскому в сторону Садовой. На углу Пушкинской их остановили полицаи, потребовали документы и повели на биржу труда. На бирже ребята узнали, что есть распоряжение провести дополнительную мобилизацию в Германию. Громкоговоритель прокричал их фамилии, мальчишек погрузили в машину и повезли. К счастью, недалеко, в госпиталь, расположившийся в здании Ростовского инженерно-строительного института.
Вместо отобранных метрик ребятам выдали удостоверения и показали фронт работы. Щербакова поставили в котельную. С семи утра до семи вечера он таскал отработанный шлак из кочегарки и ссыпал в яму во дворе, в промежутках рубил дрова для кухни. Напарником Юры был выздоравливающий после тяжёлого ранения немецкий офицер, антифашист по убеждениям, разжалованный и отправленный в штрафбат за то, что вместо расстрела отпустил на все четыре стороны группу евреев под Симферополем.
Трудовая повинность продолжалась три месяца: не явиться на работу значило лишиться метрических свидетельств. Наконец ребятам вернули документы и заплатили несколько десятков марок. После этой истории Юра Щербаков сидел дома за книгами и лишь изредка совершал вылазки за дровами.
Однажды в январе 1943-го Татьяна Высоцкая собралась в Таганрог выменивать продукты. Спустившись во двор, она попросила Петю сходить за водой. В ответ брат неожиданно сказал: «А ты больше не вернёшься». Его слова сбылись. С тех пор вестей о дочке Нина Константиновна не получала. Годы спустя, находясь на военной службе, отец в анкетах о сестре писал: «Пропала без вести». Счастливая новость о Татьяне Александровне Молявко-Высоцкой пришла в Москву через ростовских знакомых в конце 1950-х. К тому времени она жила в Нью-Йорке, была замужем, имела сына. Её история драматична и заслуживает отдельного рассказа. Железный занавес не позволил Татьяне повидаться с мамой: Нина Константиновна ушла из жизни в 1969 году. В первый и единственный раз брат и сестра встретились в 1974-м, когда Татьяна Александровна с сыном приехала в СССР с группой американских туристов.
Писатель Григорий Месняев [4] назвал свою троюродную сестру Нину Константиновну героиней семейной истории. «Она не героиня в прямом значении этого слова, совершающая невиданные подвиги, а незаметная русская женщина, которых много на Руси, изо дня в день совершающая подвиг терпения и любви и ведущая упорную и неравную борьбу с жестокой и суровой жизнью за свою семью, за своих детей и, следовательно, за те устои, на которых зиждется нация. Эта моя героиня, в своей борьбе перенеся так много неописуемого горя и трагическую смерть мужа, и разлуку с Таней, с долгим тягостным неведением о ней, продолжает эту борьбу и теперь, вдалеке от нас, ибо наши жизненные пути разошлись» [5, с. 84].
К концу осени 1942 года число немецких войск сократилось. По Будённовскому проспекту теперь ехали тыловые машины. Участились ночные бомбардировки советской авиации; бомбили, не целясь, с большой высоты. Урон немцам был небольшой, бомбы падали в основном на улицы и жилые дома.
На открытие построенного военнопленными моста через Дон приехал кондукэтор (вождь, предводитель) Румынии Антонеску. Но скоро отношение немцев к союзникам-румынам изменилось. Их обвиняли в том, что они бросили позиции под Сталинградом. Чтобы не мешать движению боевых частей к фронту, потрёпанные отступающие румыны переходили Дон по льду: на мост имени Антонеску их теперь не пускали. Вдобавок румын сняли с продовольственного обеспечения, и они вынужденно меняли свои пожитки на еду.
В один из осенних дней по Будённовскому проспекту провели огромную колонну советских военнопленных. «Такого ещё прежде мне видеть не приходилось, и, дай Бог, чтобы не довелось ни моим детям, ни внукам, ни правнукам. Пленные брели по широкой мостовой по 10–12 человек в ряд. Уставшие, измученные, давно небритые. На каждую почти тысячу человек шагает один конвоир с автоматом и овчаркой. Люди плетутся угрюмо, на лицах апатия, подавленность. Вот одному помогают идти товарищи, поддерживают другого. Опустевшие в дни оккупации тротуары Будённовского быстро заполняются ростовчанами. У края тротуара, как в дни парадов, скопились женщины, дети, старики» [2, с. 51].
За отступлением германских войск южного фронта после разгрома группировка фельдмаршала Паульса Юра Щербаков следил со своего обычного наблюдательного пункта на углу Будённовского и улицы Горького. Войска двигались в одну колонну, мощно гудели тяжёлые дизели, неприкрытые тентами грузовики везли трофеи с Кавказа – скот, мешки с продуктами. Солдаты мёрзли на морозе, порой прикрывая уши платками. Часовые на перекрестках стояли в одетых на сапоги огромных, плетённых из лозы, ботах. На ночь отступающие войска размещались во дворах в машинах со включёнными двигателями. Немцы теперь охотно шли на контакт с ростовчанами и в разговорах сетовали на поражения и бесцельность жертв.
У Высоцких поселился румынский офицер. Человек он был неплохой, жалел и делился продуктами. В новогоднее застолье к Щербаковым присоединились квартировавшие этажом ниже два немецких офицера. Немцы были потрясены количеством книг в маленькой квартире. Главный тост незваные гости предложили за окончание войны и дружбу с Россией, как это было во времена наполеоновских войн.
Немецкая пропаганда распространяла слухи о жестоких репрессиях в случае возвращения советских войск. Поддавшись на агитацию, многие жители, вынужденно сотрудничавшие с оккупантами, решались уходить из города. Активизировались местные мародёры. Пекарня, расположенная во дворе дома Щербаковых, притягивала негодяев. Немцы, решив навести порядок, занесли все мешки с мукой к Щербаковым, а через день сами начали продавать по 1–2 мешка муки за золото и ценности.
Для тех, кто пережил немецкую оккупацию Ростова, 14 февраля 1943 года вошло в календарь красной датой.
С утра день ничем не отличался от обычного. После долгих уговоров мама отпустила Юру за водой с условием немедленно вернуться, если он почувствует опасность. Не доходя до Никольского переулка, мальчик увидел идущих навстречу по Сенной немецких солдат. Пройдя ещё немного, Юра, к своему изумлению, заметил на Никольской русских бойцов, в полушубках, касках, с винтовками. Его охватила радость: наконец-то он увидел своих, не жалких, бегущих к Дону, а настоящих солдат-защитников. Ещё через минуту Юра Щербаков стал свидетелем встречи русских и немцев. Застыв на мгновение от неожиданности, противники без единого выстрела разбежались каждый в свою сторону.
Продолжив путь, Юра добрался до Темернички. Из проруби торчали женские ноги в стоптанных сапогах! Делать нечего, он набрал ведро воды, дотащил его обратно в горку до Сенной, отдышался и направился к дому. Сразу за Доломановским переулком дорогу преградила группа немецких солдат, склонившихся над машиной в попытке её завести. Один из немцев подозвал Юру, взял у него из рук ведро с водой, напился через край, передал товарищам, а потом вылил остатки воды к себе в канистру. Пришлось возвращаться к проруби. Из неё теперь торчали те же ноги, но без сапог. Мальчик набрал воды, отдышался и понёс воду к дому. Со стороны главного вокзала послышалась энергичная стрельба. Там, где некоторое время назад немцы реквизировали воду, собралась толпа. Подойдя ближе, Юра увидел расстрелянных немцев, так и не успевших завести машину. Вернувшись домой, рассказывать маме он ничего не стал.
После освобождения Ростова занятия в школах возобновились. В марте Юра Щербаков получил повестку в военкомат. Пятнадцатилетних подростков врачи проверяли на годность к воинской службе. Убедившись, что со здоровьем всё в порядке, ему велели явится спустя четыре дня с ложкой и кружкой.
В оставшееся до призыва время Юра продолжал ходить в школу. В один из дней воздушная тревога привычно прерывала занятия. Когда разрывы бомб затихли, ребята выскользнули на улицу: сначала в школьный двор, затем на Соборный, потом в городской парк. Неожиданно снова засвистели бомбы. Самого взрыва Юра не услышал, но почувствовал, как будто оторвало полголовы. Заломанная за спину правая рука не двигалась. Однокласснику осколки попали в бок. Остальные приятели отделались испугом. Ранение руки оказалось сложным, и в армию Юра Щербаков не попал.
В следующие дни немцы бомбили Ростов с ожесточением.
Измотанная страхом бомбёжек, бессонными ночами, духотой бомбоубежищ Татьяна Николаевна Щербакова приняла решение уехать с сыном на некоторое время в Зерноград.
За те полгода, что Щербаковых не было в Ростове, город потихоньку начал залечивать раны. С улиц исчезли сгоревшие трамваи, пустые глазницы выбитых дверей и окон заложили собранными из развалов кирпичами. Уцелевший Дом Советов был превращен в лагерь для военнопленных. По утрам пленные немцы большими группами отправлялись на починку дорог, разбор остовов домов.
Пропустивший несколько месяцев занятий Юра Щербаков в сентябре 1943 го присоединился к 9-му классу своей 49-й школы. Помимо старых друзей, в классе появились новые мальчики. «Петя Молявко-Высоцкий, очень милый, спокойный, рассудительный и добрейшей души человек. Жил он, как и я, только с мамой Ниной Константиновной на Пушкинской улице. Его квартира обставлена старинной мебелью красного дерева с уютными секретерами XVIII века, бронзой и хрусталём, которые сохранились, правда, в малом количестве, т. к. другого источника средств при немцах, да и после них, у Высоцких не было. Служила Нина Константиновна кассиром сберкассы, и считала только чужие деньги» [2, с. 115–116].
Война сделала доступным оружие. Хотя в 9-м классе 49-й школы его не было только у Юры Щербакова и Пети Молявко-Высоцкого, друзья частенько принимали участие в опасных развлечениях. Тир устраивали в подвале или на чердаке школы. Мишенью служила чья-нибудь фуражка. Несколько раз администрация школы вызывала милицию, но всякий раз, когда появлялись стражи порядка, оружие бесследно исчезало. В конце концов директор пошёл на крайние меры и однажды вошёл в класс в сопровождении военрука и человека в штатском. Нарушителей отвели в кабинет директора, поставили носом к стене и приказали сдать оружие. Послушались не все. Самых упёртых отвезли в отделение милиции, продержали сутки и отпустили тогда, когда оружие из домашних схронов было доставлено в милицию.
В военном Ростове для неокрепших душ было много опасных соблазнов. Начиная с оккупации, на базаре процветали азартные игры: один шаг отделял наблюдение за игрой от втягивания в опасную затею. «Там, имея деньги, – вспоминал А. А. Кондратович, – можно было купить поесть (а есть мы всегда и очень хотели), достать немецких сигарет, либо папирос или табаку-самосаду, приобрести продукты домой, купить все, что заблагорассудится. Торговля шла очень бойко. А денег-то у нас с Петей не было. И доставали мы деньги, да простит нас Господь, не очень-то честными способами. Ну, во-первых, мы делали попытки спекулировать билетами в кино. Для этого я составлял липовую заявку от школы на покупку большого числа билетов, якобы для похода школьников, и тискал на эту заявку печать школы, которая хранилась у отца, как директора. Потом мы с Петей эти билеты продавали дороже. Естественно боялись быть пойманными милицией. Был ещё один способ, который мы несколько раз использовали. Родители мои привезли из Монголии, сколько могли, продуктов питания, в том числе сахарный песок. Так вот мы с Петей, пока этот сахар ещё был, отсыпали 2–3 стакана в мешочек, несли на базар перекупщикам и выручали звонкую монету. Куда же тратили мы столь трудно заработанные деньги? Все на этом же базаре мы спускали на еду и табак. Причём по 5 рублей покупали мы кукурузники – этакие лепёшки из отварных и размолотых на мясорубке зёрен кукурузы. Поджаривались эти лепёшки, естественно, без какого-либо масла. Ну, да что поделаешь, мы очень хотели есть» [1, с. 20–21].
Шура Кондратович, к счастью, избежал жизни в оккупированном городе. После приезда из Монголии он пошёл в десятый класс той же школы, где учились Петя Молявко-Высоцкий и Юра Щербаков. Единственная в военном Ростове 49-я мужская школа-десятилетка располагалась на углу улицы Горького и Газетного переулка (Сенной и Казанского). В ней был только один десятый класс с тринадцатью учениками и два девятых. В старшем классе учились болезненные ребята, негодные к воинской службе. Шуре не было семнадцати лет, но по сравнению с тщедушными мальчишками, пережившими оккупацию, он выглядел настоящим здоровяком.
Школа зимой не топилась, окна были забиты фанерой, в классах не хватало света. Ученики сидели на уроках в пальто, шапках и перчатках. Писали на серой шершавой бумаге. Однако на обед в школе дети получали дополнительную еду – маленькую булочку, вроде пряника. Эта булочка голодным мальчишкам казалась удивительно вкусной.
Одеты все ростовские мальчишки были неважно. Шура среди них казался франтом: из заграничной командировки ему привезли кое-какую одежду и настоящие боксёрские перчатки. На зависть приятелям на ногах Пети красовались добротные немецкие солдатские кожаные ботинки со стальными подковами и множеством шестигранных шипов на подошве. Сносу этим ботинкам не было. Петя очень гордился своей обувью, содержал её всегда в порядке, доводил щёткой и бархоткой до идеального блеска.
Алексей Константинович Кондратович после возвращения из Улан-Удэ получил должность директора 35-й школы на проспекте Энгельса. Как-то раз он дал возможность сыну с племянником немного подзаработать физическим трудом. «Задача была простой, надо было закладывать кирпичом оконные проёмы здания школы, так как вставить туда рамы и стёкла было невозможным, их просто не было во время войны. А вот кирпича от разрушенных зданий было сколько угодно. Мы взялись за эту работу, не задумываясь и надеясь дело сделать быстро и хорошо. Но все оказалось не так просто. Надо было наносить много кирпичей, глины, песка, воды, отбивать от старых кирпичей извёстку. Работать следовало довольно аккуратно, а то кладка в один кирпич для заделки высокого окна норовила рухнуть. Нашли способ халтурить: клали кирпичи друг на друга без раствора, а потом сверху забрасывали стенку глиной и разравнивали. Но даже при таком “стахановском” способе смогли за день сделать только 4 окна. Устали ужасно, и получили наличными по 100 рублей. Правда, больше заделывать окна кирпичами не брались» [1, с. 21].
Прилежным учеником мой отец не был; сказывалось мягкое материнское воспитание. Зато читал он очень много и с удовольствием делился с друзьям прочитанным. «Именно в это время начинает проявляться его особенный юмор, его умение подмечать в окружающих характерные, порой курьёзные, черты и очень похоже их изображать, пародировать. От мамы Нины Константиновны он унаследовал интерес к анекдоту и умение его рассказывать. Несмотря на все трудности окружавшей нас жизни, мы были очень весёлыми и жизнерадостными ребятами. Остроты, проказы, смех, кутерьма были постоянной атмосферой, окружавшей нас. Мы были необходимы друг другу в это тяжёлое время и много бывали вместе» [1, с. 17].
Зимой 1943–44 года братья увлеклись опереттой. Коллектив Ростовского театра музыкальной комедии первым среди театров возобновил выступления в полуразрушенном городе. Открытие театрального сезона началось постановкой героической музыкальной комедией «Раскинулось море широко». По воспоминаниям А. А. Кондратовича, театр временно размещался на Московской улице близ Казанского переулка. В его репертуаре были непременные «Сильва», «Марица», «Баядерка». Ребята на некоторые спектакли ходили по несколько раз. «Влекла молодёжь весёлая музыка, банальные остроты комиков, хорошие молодые голоса, свет, тепло, принаряженная (естественно, по тем временам) публика. Всё это контрастировало с разбитым, лежащим в руинах голодным городом, без отопления, воды, электричества, без стёкол в окнах. Посещение театра было для нас праздником. Это случалось обычно в субботу. Мы чистились, гладились, так как к этому времени внешний вид уже интересовал нас. Когда шли в театр, бывало ещё светло, а вот возвращались домой мы в кромешной темноте – никакие фонари не горели, а дома вдоль всего пути нашего следования по Казанскому до Пушкинской (мы после театра, как правило, шли ночевать к Высоцким) были разрушены. Мы побаивались этого обратного пути: ходили слухи, что в руинах обитают шайки, которые нападают, грабят и даже убивают. Поэтому мы шли домой быстро по самой середине улицы, чутко прислушиваясь к шорохам, и были готовы в любой момент дать стрекача. Но, слава Богу, никто на нас не напал тогда. К нашему возвращению Нина Константиновна готовила нам угощение: немного хлеба из кукурузной муки, мамалыгу, чай с сахарином. Как это всё было вкусно!» [1, с. 18].
У Высоцких сохранился кабинетный рояль. Дочерей Нину и Таню до войны учили музыке, а Петю нет. Интерес к музыкальному инструменту проснулся у него позже. Он овладел некоторыми навыками и в две руки наигрывал по слуху простенькие мелодии из опереток, солдатские песни и марши. Шура играть на рояле не умел и восхищался Петиным умением.
Несмотря на отсутствие средств, Нина Константиновна очень старалась дать Пете хорошее образование. В конце 1943 – начале 1944 года братья начали посещать дополнительные занятия у старой учительской четы Чефрановых. Со стариком Чефрановым, преподававшим в реальном училище до революции, мальчики занимались математикой, с его женой Петя осваивал химию. Жили Чефрановы бедно, по-нищенски, но являли собой носителей гордого интеллигентского духа. Будущие курсанты были обязаны им отличными знаниями точных наук. Занятия проходили в полутёмной комнате при свете керосиновой свечи-лампады. Это изобретение времён войны освещало жилища многих ростовчан. Ребята, жалея стариков, помогали, как могли, – носили воду, уголь, вернее катышки из мелкого угля (штыбу), кололи дрова.
После десятого класса, летом 1944-го, Шура Кондратович покинул Ростов навсегда, Петя Молявко-Высоцкий уехал через год после него.
9 мая 1945 года шум и громкие крики с Будённовского проспекта «Война кончилась!» застали Юру Щербакова за перечитыванием русской классики. Он готовился к школьным экзаменам на аттестат зрелости, и первым, как было заведено, шёл экзамен по литературе.
В 1946 году освободилась из лагеря Ксения Ивановна Никольская, человек стойкого духа и большого мужества. Вернулась она не одна, а с маленькой дочкой Таней. Сводная сестра Геннадия родилась в ГУЛАГе. Умерший в младенчестве Танин брат-близнец нашёл пристанище на «Мамочкином кладбище» в Долинке. Судьба Ксению Ивановну не сломила, она оказалась настоящим борцом. Не сразу, но нашла работу в Ростове, добилась прописки, невероятными усилиями получила крохотную квартирку из двух шестиметровых комнат.
Несмотря на сложности бытия, Геннадий Никольский блестяще учился и окончил в 1948 году ростовскую школу № 39 с золотой медалью.
***
В детстве мальчишки мечтали о морях и океанах. Но жить пришлось послевоенными реалиями. Выбор Юрия Щербакова пал на геолого-разведывательный факультет Ростовского университета. Профессия геолога казалась не менее романтичной, чем моряка. По окончанию курса наук в 1951 году молодой специалист поехал по распределению в Западную Сибирь. За первые годы работы в геологических партиях Юрий Щербаков прошагал и закартировал площадь более 7 тысяч квадратных километров Горной Шории [6]. В горно-таёжном крае на стыке Саян, Алтая и Кузнецкого Алатау он выявил и установил возраст перспективных рудопроявлений. Работу в геологических партиях Щербаков успешно совмещал с занятиями в заочной аспирантуре Томского политехнического института. После защиты диссертации член-корреспондент АН СССР Ф. Н. Шахов пригласил Юрия Гавриловича в лабораторию геохимии редких элементов Института геологии и геофизики Сибирского отделения (ИГиГ СО). В 1962 году Щербаков сам стал преподавателем и на протяжении тридцати пяти лет читал курс лекций по геохимии в Новосибирском университете. Основным направлением его научной деятельности были вопросы геологии и геохимии золота. Щербаков вместе с Шаховым стояли у истоков развития этой молодой науки не только в СССР, но и в мире. Его научные труды по геохимии золота считаются классическими. Он положил начало применению в нашей стране и за рубежом нейтронно-активационного анализа как метода определения ультранизких содержаний золота в различных геологических образованиях. В 1972 году Юрий Гаврилович защитил докторскую диссертацию по специальности «геология».
 После кончины своего учителя Ф. Н. Шахова Ю. Г. Щербаков возглавил отдел геохимии ИГиГ СО РАН и продолжил заниматься фундаментальными геологическими проблемами. Его статья «Периодичность кларковых отношений и геохимическая эволюция земной коры», вышедшая в 1965 году, стала программной для целого ряда будущих исследований. Создав по сути космогеохимическую систематику элементов, профессор Щербаков стал основоположником нового, ценнейшего с точки зрения науки и практики научного направления, названного им стереогеохимическим анализом геологических систем. Разработанный им вид анализа позволил повысить эффективность прогнозов и оценок рудных месторождений. Вооружённые созданной им систематикой, его ученики осуществили оценку золотоносности районов Горного Алтая и Кузнецкого Алатау, обнаружили перспективное золотоносное месторождение в Горной Шории. Его геологический отряд открыл новое золоторудное месторождение в Монголии и выявил перспективный тип золотоносных латеритов в Северном Вьетнаме. В общей сложности доктор геолого-минералогических наук Ю. Г. Щербаков опубликовал более 200 научных работ и внес серьёзную лепту в науку о Земле.
Юрий Гаврилович в совершенстве владел немецким языком и был желанным гостем в университетах Варшавы, Геттингена, Бонна, Фрайбурга, Мюнхена. Его визит в Западный Берлин в 1968-м журнал германо-советской дружбы сопроводил статьёй «Сибиряк в Западном Берлине» [7]. Статья начинается рассказом о трагических событиях 24 июля 1942 года. А далее говорится, что спустя двадцать пять лет профессор из Новосибирска Юрий Щербаков проявил себя добрым другом немецкого народа. В программу его визита в Западный Берлин входило выступление с докладами в Мейкельне, Вильмерсдорфе и Валдинге, участие в дискуссиях в молодёжном клубе, посещение лапландского архива и чтение лекции в Техническом университете.
За свои заслуги Ю. Г. Щербаков был избран академиком Петровской академии наук и искусств, с 1990-х годах он исполнял обязанности консультанта ООН.
Талантлив Юрий Гаврилович был не только в науках. Проявившуюся в юности способность к живописи в зрелые годы он развил и создал целую галерею художественных полотен. Он хорошо музицировал и с удовольствием принимал участие в домашних концертах. С супругой Зинаидой Владимировной, тоже геологом, они прожили долгую и счастливую жизнь. Дети выросли и разлетелись из семейного гнезда: сын профессор-микробиолог преподаёт в Иркутском университете, дочь, филолог, живёт в Архангельске. Один из внуков пошёл по стопам деда и выбрал профессию геолога.
Визитам Юрия Гавриловича в наш дом радовались не только родители, но и бабушка, мамина мама. Вера Ивановна родилась в Томске; её отец профессор И. И. Бобарыков был ректором Томского технологического института в пору, когда в нём учился Ф. Н. Шахов. До переезда из Сибири в Москву бабушка поддерживала с семьёй Шаховых дружеские отношения. Книгу, вышедшую в память об этом выдающемся учёном, открывает статья Ю. Г. Щербакова, в которой автор приводит следующий рассказ: «Феликс Николаевич, очень редко вообще задававший вопросы ненаучного характера, поинтересовался, каким образом я познакомился с этим семейством (Бобарыковых. – Е. В.), казалось бы, не имеющим никакого отношения к югу России, Дону и Ростову, откуда я прибыл в Сибирь только в 1951 году.
– А очень простым: дочь Веры Ивановны, Ляля, замужем за моим другом Петром Александровичем Молявко-Высоцким, ныне полковникоминженером фортификации, с которым мы вместе учились в одном классе в Ростове и с родителями которого были в давних приятельских отношениях мои родители. Мир мал, – закончил тогда я своё объяснение.
Феликс Николаевич, улыбнувшись как-то особенно мягко, дополнил:
– Да, но и, кроме того, “подобное растворяется в подобном”» [8].
Юрий Гаврилович был удивительно светлым, добрым человеком. Верный друг отца, он продолжил дружбу со мной после его кончины. Книгу «Картинки войны», присланную мне в 2005 году, Юрий Гаврилович сопроводил письмом:
Дорогая Лена!
С радостью получил Ваше письмо – обстоятельный ответ на мой вопрос о возможно изменившимся адресе. Очень рад столь благополучно складывающимся обстоятельствам жизни доченьки моего замечательного друга. К сожалению, могу послать лишь первое издание «Картинок», напечатанное в Ростове мизерным тиражом 100 штук, из которого мне досталось всего быстро растаявших пары десятков. Познакомившись с книжкой, руководство нашего Сиб. отд. АН выделило 50 тыс. р. на переиздание её в Новосибирске в количестве 300 экз., которые были розданы в 60-летний юбилей Победы ветеранам, а доставшиеся мне несколько книжек тоже мгновенно разошлись так, что я даже не смог передать книжку А. И. Солженицыну – другу моего дяди Жени. (1 экз. я отправил на адрес его фонда, но до Александра Исаевича она не дошла – он бы обязательно ответил, т. к. его мама служила ещё до революции в одной гимназии Ростова вместе с моей бабушкой, и они были дружны семьями). На днях мне в нашем издательстве обещали дать компьютерный вариант 2-го издания, и я его тоже отправлю Вам, если дадите свой электронный адрес. Тогда его можно будет передать и Петиным сёстрам. Сейчас книжечкой заинтересовалось германское консульство в Новосибирске на предмет возможного её перевода и издания на немецком язык. У нас с супругой заслуживающих описания событий последние годы не происходит. Я продолжаю работать в Институте геологии и минералогии Сибирского отд. РАН, но теперь эта служба не даёт возможности, как прежде, путешествовать или отдыхать в интересных местах. Последний раз провели месяц мы на курорте Лимасол (Кипр) в 1992 году, откуда пароходом путешествовали в Палестину к святым местам. После этого я был лишь в командировках в США, Тайланде, Вьетнаме (в качестве консультанта ООН), во Франции, Германии, Англии. Большой привет Вашему супругу Тамазу и доченькам, столь успешно унаследовавшим характеры своих родителей. Привет и от моей милой супруги Зинаиды Владимировны, разделяющей со мной все радости и печали.
Ваш Юрий Гаврилович.
После чтения «Картинок войны» я открыла для себя два других замечательных качества Юрия Гавриловича Щербакова – справедливость и объективность. Его книга – настоящий гуманистический посыл народам, участвовавшим волей или неволей в самой кровопролитной войне.
Как и Щербакова, Геннадия Никольского в детстве влекла морская романтика. Возможно он стал бы моряком, если бы не учитель астрономии Алексей Алексеевич Батырев. Профессор Ростовского университета, по совместительству преподававший в школе, увлёк способного ученика астрономией не на шутку, и юноша поступил на астрономическое отделение физико-математического факультета Ростовского университета.
 Научная карьера Никольского началась в Киевском университете, куда он перевёлся после закрытия астрономического отделения в Ростове [9]. Его судьба была щедра на встречи с талантливыми людьми. Окончив университет, молодой специалист остался на кафедре астрономии под руководством профессора Сергея Константиновича Всехсвятского. В 1952 и 1954 годах Никольский получил возможность участвовать в университетских экспедициях по наблюдению за полным солнечным затмением. Через год он успешно защитил кандидатскую диссертацию, обобщив полученные материалы о структуре и поляризации в непрерывном спектре и эмиссионных линиях солнечной короны и рассчитав новый индекс сжатия, позволивший количественно определять долю ориентации корональных лучей в общей форме короны. Идею прогноза солнечной короны Геннадий Михайлович в дальнейшем развил; прогнозы солнечной короны по Никольскому стали регулярно публиковаться в «Бюллетене солнечных данных». Следующий этап научной карьеры Никольского пришелся на годы работы в Астрофизическом институте АН Казахской ССР. Здесь во второй половине 1950-х годов он занимался исследованием зодиакального свечения.
Из Алма-Аты Геннадий Михайлович переехал в подмосковный Троицк и с тех пор до конца своих дней работал в знаменитом ИЗМИРАНе, в отделе Солнца. Предметом его совместных исследований с Г. С. Ивановым-Холодным стал переходный слой между хромосферой и короной. Бурное развитие космонавтики дало возможность получать доселе недоступные данные. В 1964 году Г. М. Никольский защитил докторскую диссертацию. Через пять лет увидела свет его первая монография «Солнце и ионосфера». Дальнейшие исследования требовали принципиально новых приборов.
Геннадий Михайлович проявил себя блестящим приборостроителем и создал совместно с Ивановым-Холодным внезатменный коронограф со стационарным высокодисперсным спектрографом. Коронограф был установлен на южной башне института. Следующей ступенью в развитии внезатменных коронографов явилось создание крупнейшего в мире прибора, основанного на совместных разработках Г. М. Никольского и А. А. Сазонова. Уникальный коронограф с объективом диаметром 530 мм «получил прописку» в Горной астрономической станции под Кисловодском. Следующие десять приборов конструкции Никольского – Сазонова установили в Абастумани, Крыму, на Уссурийской станции службе Солнца, в Астрофизическом институте в Казахстане, в обсерваториях Азербайджана, Туркмении, Польши и Венгрии. И опять исследования, продвинувшие вперёд науку о солнечной короне. Авторству Г. М. Никольского принадлежит новый тип магнитографа на основе интерферометра Фабри-Перо для измерения магнитных полей в хромосфере и короне Солнца.
Большие возможности для изучения солнечной короны открылись в начале 1970-х. Вместе с Институтом космических исследований (А. А. Симонов) Геннадий Михайлович разработал проект «Искусственного солнечного затмения». Воплотить задуманное в жизнь предстояло во время совместного советско-американского полёта кораблей «Союз-19» и «Аполлон». Американский космический корабль с астронавтами Томасом Стаффордом, Вэнсом Брандом и Дональдом Слейтоном должен был создать искусственное солнечное затмение, с борта «Союза» космонавты Алексей Леонов и Валерий Кубасов – произвести фотосъёмку внешней короны и «атмосферы» вокруг «Аполлона» во время затмения. 19 июля 1975 года советские космонавты отрапортовали в Центр управления полетов о выполнении эксперимента. Пятьдесят уникальных фотографий обогатили знания астрофизиков о внешней короне Солнца.
Успех окрылял. Следующий проект Интеркосмоса и Национального центра космических исследований Франции был запланирован на 1982 год. С борта станции «Салют-7» французский космонавт Жан-Лу Кретьен впервые зафиксировал стратисфикацию эмиссий D и E областей и рассчитал высоты этих слоёв. Полученные фотографии являются до настоящего времени лучшими цветными изображениями зодиакального света. Благодаря чётким инструкциям и программам, разработанным Геннадием Михайловичем Никольским, космонавты Г. М. Гречко и Ю. В. Романенко, побывавшие в 1978 году на орбитальной станции «Салют-6», получили фотографии эмиссионного слоя ночного неба, светящегося слоя сумеречного неба, зодиакального света; В. В. Рюмин в 1980 году заснял ночное небо; В. А. Джанибеков в 1982-м сделал снимки солнечной короны на фоне ночного неба, позволившие определить цвет короны и расположение оси зодиакального света.
Не желая отвлекаться на административные вопросы, Геннадий Михайлович отказался от поста заместителя директора института по науке и сосредоточился на работе созданной им лаборатории. У него было много учеников и последователей; он вёл большую просветительскую работу. В течение десяти лет возглавлял совет Дома учёных в Троицке. По его приглашению на встречи с учёными приезжали Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Елена Образцова.
Характер у Никольского был нелёгкий: бескомпромиссный, ершистый; в спорах непримирим, оппонентов не щадил. Порой он позволял критические высказывания в адрес власти: о гибели отца в сталинских застенках, трагической судьбе матери и сестры Геннадий Михайлович никогда не забывал. Власть, в свою очередь, тоже его недолюбливала. Звание профессора Никольский получил лишь через семь лет после защиты докторской диссертации. С 1970 года он был лишён возможности выезжать из страны. Наложенное ограничение препятствовало его участию в научных наблюдениях и экспериментах за пределами Советского Союза, не давало возможности обмениваться мнениями с коллегами на международных конференциях. Сотрудники и ученики уважали его за принципиальность и честность, ценили в нём талант учёного и высокую культуру.
Геннадия Михайловича я воспринимала через призму маминых рассказов. Родители ездили к нему в Троицк, реже Никольский один, без семьи, бывал у нас. Однажды по просьбе Геннадия Михайловича отец и мама принимали участие в крестинах его жены и двух дочерей. Первая супруга, Коммунела Ивановна, работала в ИЗМИРАНе. Перед крестинами батюшка предложил на выбор два имени из святцев: Конкордия и Капитолина. «Победила» Конкордия. Вторая жена Ольга Сергеевна, специалист по древнерусской живописи, была научным сотрудником музея имени Андрея Рублёва. Отец, увлекавшийся русской историей и православной культурой, с энтузиазмом откликался на её приглашения сходить на выставки. С Ксенией Ивановной Никольской мои бабушка и тётя регулярно перезванивались.
Моего отца Геннадий Михайлович пережил ненамного и скончался в возрасте 53-х лет в конце 1982 года. Посмертно ему было присвоено звание Почётного гражданина города Троицка. В 1984-м в Абастуманской астрофизической лаборатории состоялось заседание Всесоюзной научной школы по физике Солнца, посвященное памяти профессора Г. М. Никольского.
***
В 1945 году Пётр Молявко-Высоцкий приехал в Москву к учившейся в аспирантуре старшей сестре Нине и поступил в Институт связи. Специальность, однако, оказалась не по душе; жизнь в общежитии не сложилась. Когда свежеиспечённого студента отчислили, Нина волевым решением определила присланного на её попечение брата в военное училище.
 Об отце я уже писала [3], но в этой статье я хочу рассказать о нём ещё раз. Он был центром, вокруг которого объединялись друзья детства вдалеке от Ростова.
Московское Краснознамённое военно-инженерное училище после реформирования набирало учащихся на первый курс, и сестре удалось зачислить Петра среди года. Так, гуманитарий по призванию, он оказался в Вооружённых силах и через несколько лет в совершенстве овладел профессией военного строителя.
Размещавшееся в подмосковном посёлке Болшево военно-инженерное училище в том же 1946 году передислоцировалось в Ленинград, и братья Петя и Шура снова оказались в одном городе. Александр Кондратович учился на 2-м курсе Военно-морского инженерного училища, учебная часть и казармы которого располагались в Адмиралтействе. Невзирая на суровую воинскую дисциплину, молодые ростовчане старались встречаться как можно чаще. Добираться Шуре в Выборгскую сторону, к брату в училище, приходилось долго, «на перекладных», но путь окупался радостью встречи. Прибыв на проходную, Александр обращался к дежурному офицеру с просьбой отпустить первокурсника Молявко-Высоцкого провести с братом-моряком час-другой вне казарменных стен. Получив разрешение, счастливые курсанты отправлялись насладиться свободой.
В городе на Неве отец пробыл до февраля 1948 года, когда 3-й и 4-й курсы перевели обратно в Москву на только что открывшийся строительный факультет Военно-инженерной академии. Окончив академию имени В. В. Куйбышева в 1950-м, младший лейтенант Пётр Молявко-Высоцкий получил распределение в Военно-строительное управление города Москвы и проработал в нём более двадцати пяти лет.
Первым ответственным заданием в конце 1950-х годов стало строительство в дельте Волги, под Астраханью, Дома приёмов для высших государственных лиц. С тех пор он постоянно строил резиденции для первых лиц и больших военачальников. Один из таких объектов – хорошо сейчас известный государственный комплекс Завидово. По замыслу Н. С. Хрущёва этот загородный дом на берегу главной русской реки должен был стать аналогом американского Кемп-Дэвида. Военные строители старались не зря: сначала Хрущёв, а потом Брежнев с удовольствием принимали в нём почётных гостей. В ведении управления начальника работ (УНР-37), в котором с 1963-го отец служил главным инженером, находились подмосковные резиденции трёх министров обороны – Р. Я. Малиновского, А. А. Гречко, Д. Ф. Устинова, дачи генералитета в в Жуковке и Барвихе, усадьбы Л. И. Брежнева в Заречье и А. Н. Косыгина в Архангельском. Работа на таких объектах требовала не только профессионализма, но и выдержки. Высокое начальство порой проявляло волюнтаристские наклонности и барские замашки.
Пётр Александрович Высоцкий одним из первых осваивал блочное строительство жилых домов. На его счету кварталы новостроек в московском районе Хорошёво-Мнёвники. Под руководством Высоцкого строились спортивно-тренировочная база ЦСК, военный санаторий «Архангельское», бассейн санатория «Фрунзенское» у подножья Медведь-горы в Крыму. Лучшие годы дворца-музея Юсуповых в Архангельском пришлись на время, когда он находился под эгидой военных строителей.
Изначально аэропорт Шереметьево являлся главным аэродромом Военно-воздушных сил Советской армии. В 1954-м его передали гражданской авиации, но от услуг военных строителей не отказались. Для них в соседней Лобне возвели современные многоквартирные дома. Затем военно-строительное управление приступило к сооружению ангара для самолётов, радиолокационной вышки и здания аэровокзала, ставшего на долгие годы визитной карточкой аэропорта.
Инновации и прогрессивные методы строительства начальством приветствовались. Отец был настоящим чемпионом по рационализаторским предложениям и технологическим «внедрениям».
Своим главным объектом инженер-строитель П. А. Молявко-Высоцкий считал Центральный военный госпиталь имени А. А. Вишневского. При разработке проекта архитекторы В. Е. Асс и С. П. Хаджибаранов учли последние достижения отечественной и зарубежной медицины, опыт коллег из ГДР. Место для госпиталя было выбрано в живописном районе Подмосковья. «В августе 1964 года в Красногорск на строительную площадку госпиталя прибыли министр обороны маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, заместитель министра обороны начальник тыла ВС маршал Советского Союза И. Х. Баграмян,<…>в сопровождении большой группы генералов. Этот день следует считать днём начала строительства госпиталя. Министр обороны определил ответственных лиц за выполнение задачи <…> главным инженером подполковник – П. А. Молявко-Высоцкий» [10].
С тех пор, как началось строительство госпиталя, отец дневал и ночевал на работе. Нередко случались авралы. Остро стояли вопросы дисциплины: госпиталь строился в основном силами солдат-срочников.
Военные всегда сдавали объекты «под ключ». Руководство требовало высочайшее качество в сжатые сроки. На последней стадии отделочные работы велись параллельно с установкой медицинского оборудования. Принимал объект министр обороны А. А. Гречко. Новый современный лечебно-диагностический центр для лечения генералов, офицеров и членов их семей открыл двери для первых пациентов 20 июня 1968 года.
Инженера-подполковника Молявко-Высоцкого ждала хорошая карьера и новые звёздочки на погонах при условии вступления в КПСС. Однако принципами, воспитанными семьёй, Пётр Александрович не считал возможным поступиться. Для него конформизм был неприемлем.
Большинство объектов, которые строил отец в конце 1960–1970-х, курировал лично заместитель министра обороны по строительству и расквартированию войск А. Н. Комаровский. По долгу службы отец сопровождал его во время инспекций.
За плечами генерал-полковника Комаровского был долгий и неоднозначный путь. Выходец из дворянской семьи, он избрал профессию инженера-гидротехника и в 1931 году был направлен на строительство канала имени Москвы. Весной 1937-го к шлюзу № 4 в районе города Яхрома неожиданно подъехала кавалькада правительственных машин. Обстановку на строительной площадке товарищу Сталину доложил инженер Комаровский. Молодой специалист Сталину понравился. За работу на канале имени Москвы Александр Николаевич получил свой первый орден Ленина. Через несколько лет его перевели в Народный комиссариат водного транспорта и зачислили в кадры Красной Армии. В войну Комаровский руководил строительством оборонительных сооружений, а после её окончания служил начальником Главного управления лагерей промышленного строительства НКВД. В следующие годы его послужной список пополнился Московским университетом и «атомными» объектами. Между генералом Комаровским и подполковником Высоцким сложились откровенные, доверительные отношения. Генерал любил вспоминать о встречах с людьми, имена которых составляют отечественную историю XX века. Отцу Александр Николаевич подарил автобиографическую книгу «Записки строителя», подписав: «На добрую память от старого строителя с искренним уважением».
Ценивший отца за профессионализм и личные качества, Комаровский с пониманием отнесся к его позиции, и вопреки существовавшим правилам беспартийному П. А. Молявко-Высоцкому в мае 1972 года было присвоено очередное воинское звание полковника инженерных войск.
УНР-37 располагался в десяти минутах от стройплощадки госпиталя. Чтобы отец не тратил время на дорогу в Москву, летом мы снимали дачу рядом с управлением. Однажды в субботний вечер я напросилась пойти вместе с ним на объект: этот день был один из самых ответственных – строители заливали навесной, сильно выдающийся козырёк над входом в главный корпус.
Обычно по воскресеньям отец читал мне вслух: совместные чтения вошли в привычку. Мы вместе восхищались мужеством Тараса Бульбы, сопереживали Багрову-внуку, с грустной улыбкой следили за жизненными перипетиями Дэвида Копперфилда, хохотали над похождениями троих джентльменов с собакой в лодке. Для меня он составил список для чтения произведений, выходящих за рамки школьной программы, и многие родительские друзья просили этот перечень для детей. Его интерес к русской истории и культуре передался мне. Мама Вера Дмитриевна, педагог, разделяла отцовскую увлечённость. Душевными качествами родители были похожи и очень любили друг друга.
***
Только у одного из друзей детская мечта бороздить моря и океаны воплотилась. По окончанию Высшего училища имени Ф. Э. Дзержинского Александр Кондратович был направлен во флот. Несколько лет братья Петя и Шура не виделись и даже не переписывались. Радость встреч и общений продолжилась спустя годы. В 1952 году Александра командировали в Московский энергетический институт для получения второго высшего образования. Через девять лет А. А. Кондратович успешно защитил диссертацию и получил звание кандидата технических наук. Сфера его профессиональной деятельности была скрыта даже от близких грифом секретности. Мы только знали, что он работает на оборону. В конце вьетнамской войны дядя несколько месяцев находился в зарубежной командировке. Конечно, переживали за него, ведь военные действия еще продолжались. В 1973 году А. А. Кондратович был представлен к ордену Красной Звезды.
Приехал Александр Алексеевич из дальних краёв с экзотическими подарками. Отцу привёз пробковый шлем, мне – соломенную коническую шляпу нонла.
Офицерская форма капитану 1-го ранга Александру Кондратовичу и полковнику инженерных войск Пётру Молявко-Высоцкому шла к лицу. Глядя на статных и молодцеватых военных, меня охватывало чувство гордости.
Выйдя в отставку, Александр Алексеевич преподавал в Ленинградском кораблестроительном институте и параллельно вёл научную работу. На его счету патенты устройств для моделирования обтекания водой различных плавсредств.
Отставной моряк был мастер на все руки и буквально из ничего построил домик в деревне под Опочкой, в котором отдыхал летом с семьёй. Внуки его обожали. Оптимист по натуре, дядя Шура заряжал весёлостью всех от мала до велика. Но на долю моего жизнерадостного дяди тоже пришлось горе: рано ушёл из жизни сын Константин.
Приехав в Москву в июне 1976 года, дядя Шура остановился у нас. За столом разговор прыгал с темы на тему. Дошла очередь и до бренности человеческого бытия. Александр Алексеевич решил заглянуть в будущее. «Представь себе, Петя, что ты получишь телеграмму из Ленинграда, а в ней известие, что твой брат, Шурка, скоропостижно скончался. Нет его больше! Ты ведь заплачешь, наверное, и скажешь, что очень любил своего брата Шуру, несмотря на то, что он не был ангел» [1, с. 31]. Все присутствующие расценили Шурины слова как шутку: за столом сидели два жизнерадостных, полных сил и энергии мужчины.
Телеграмму о смерти брата Петра Александр Алексеевич Кондратович получил спустя два месяца. В один из июльских дней 1976 года у отца случился острый инфаркт. Госпиталь, реанимация, но спасти его не удалось.
Осенью братья планировали вместе поехать в Ростов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Кондратович А. А. Мой брат Пётр Александрович Молявко-Высоцкий : Рукоп. [1979] // Лич. арх. авт.
2. Щербаков Ю. Г. Картинки войны : (воспоминания ростовчанина) Ростов н/Д : Ростиздат, 2005. 131, [2] с.
3. Высоцкая Е. П. Аристократ // Дон. временник. Год 2010-й. Вып. 18. С. 71–85.
4. Месняев Григорий Валерьянович (1892–1967), русский писатель-эмигрант, автор книг «За гранью прошлых лет», «По следам минувшего», «Поля неведанной земли». В 1920–1930-е годы жил в Ростове.
5. Месняев Г. В. Воспоминания о семье Кондратовичей – Молявко-Высоцких : Рукоп. [1964] // Лич. арх. авт.
6. Юрий Гаврилович Щербаков // Наука в Сибири. 2009. 25 июня (№ 25). Режим доступа: http://www.ict.nsc.ru/win/elbib/hbc/article.phtml?nid=508&id=15
7. Rump F.Siberian in West-Berlin // Deutsch-Sowjetische Freundschaft Zeitschrift. 1968. № 1. С. 21–22.
8. Щербаков Ю. Г.Учёный и эпоха // Феликс Николаевич Шахов : в очерках, ст. и воспоминаниях. Новосибирск, 1998. С. 16.
9. Геннадий Михайлович Никольский (28.09.1928–20.12.1982) // ИЗМИРАН : [сайт]. URL: http://www.izmiran.ru/info/personalia/nikolsky/
10. История создания 3-гоЦентрального военного клинического госпиталя им. А. А. Вишневского // Федеральное государственное бюджетное учреждение «3 Центральный Военный Клинический Госпиталь им. А.А. Вишневского» Министерства обороны Российской Федерации.URL: http://www.3hospital.ru/132/. Дата обращения: 31.05.2016
|