ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 1997-й

Гражданская война на Дону

Г. П. Чеботарёв

РОССИЯ — МОЯ РОДНАЯ СТРАНА

III. В белом партизанском отряде

Хоперский остановился у своих родственников в Новочеркасске. Я отправился к своему прежнему командиру батареи Николаю Упорникову и был сердечно принят им самим и его семьей. Они жили в собственном большом одноэтажном каменном доме в центре города. Я наслаждался возможностью расслабиться в относительной роскоши и рассказать о своих приключениях. Весть, что Чернецов взял Каменскую и заставил бежать ее гарнизон из примкнувших к большевикам казаков, пришла на следующий день и вызвала общую радость в городе. Но вскоре последовали очень плохие известия.

Чернецов попытался быстро развить успех, однако его противники получили подкрепление и сконцентрировались под командованием казачьего полковника Голубова в районе станицы Глубокая.

В ходе происшедшего там боя Чернецов покинул свои поезда и лично возглавил фланговую атаку пехоты. Там капитан Чернецов был окружен и взят в плен. Бывший подхорунжий нашей гвардейской батареи Подтелков лично зарубил его шашкой, после того, как он сдался. Офицеры, сопровождавшие Чернецова, также были убиты. Не могу не благодарить судьбу за мои растертые в кровь ноги. Если бы не это, я был бы вместе с Чернецовым и на этот раз Подтелков не упустил бы меня. Я слышал, он был вне себя, когда узнал, что мне удалось бежать из-под ареста в Каменской.

После несчастья с Чернецовым многие офицеры-казаки в Новочеркасске считали своим долгом заполнить эту брешь и отправиться в степь. Один из них — капитан Иван Григорьевич Конков, решил сформировать добровольческий артиллерийский взвод; его заместителем стал лейтенант Зиновий Краснов. Оба — бывшие офицеры нашей гвардейской батареи.

Я присоединился к ним и был назначен наводчиком одного из двух трехдюймовых орудий, принадлежавших взводу. Эти орудия и зарядные ящики установили на двух открытых грузовых железнодорожных платформах в голове поезда, дальше следовали: открытая грузовая платформа с двумя пулеметами, два пассажирских вагона, служивших жилыми помещениями, паровоз и, затем, три или четыре вагона с лошадьми.

Никогда не забуду отправление «на фронт» из Новочеркасска. После того, как мы погрузили орудия и лошадей, наш состав перегнали к пассажирской платформе, на противоположной стороне которой стояли несколько открытых грузовых платформ с телами чернецовских партизан, убитых накануне. Тела замерзли в тех позах, каких их застала смерть и были сложены в кучу, как сучковатые бревна. Это зрелище, конечно, произвело тяжелое впечатление на добровольцев, большинство из которых были недавними студентами и школьниками и видели трупы впервые в своей жизни. Я уверен, поезда специально поставили у одной платформы один напротив другого приверженцы большевиков, которых было много среди железнодорожников — они никак не могли найти локомотив, чтобы увезти их, вплоть до нашего отправления на север.

Маленькая группа горожан молча наблюдала за нашими приготовлениями к отъезду. Скромно одетая пожилая женщина внезапно подошла ко мне и сунула мне в руку сложенный листок бумаги. «Это будет защищать тебя,» — сказала она и ушла. Я не знаю кто она была и почему именно мне она дала его.

Это оказалась написанная от руки старинная молитва, которую, вероятно, казачки когда-то давали своим уходящим в поход мужьям в качестве амулета. Я был глубоко тронут поступком старой женщины, особенно учитывая обстоятельства, при которых она совершила его. Я носил эту молитву с собой до самого конца гражданской войны. Я и сейчас ее храню...

Капитан Конков просил, чтобы его отряд был послан на любое операционное направление, кроме Каменской, так как ни он, ни лейтенант Краснов, ни я не хотели стрелять по своим бывшим солдатам с гвардейской батареи. Его желание было легко удовлетворить, так как основная угроза сейчас исходила со стороны Дебальцево и западных шахтерских районов, откуда наступал отряд Красной гвардии, занявшей станцию Гуково. Тем самым он угрожал станции Зверево и тылам остатков чернецовских партизан, располагавшихся севернее, в районе между Лихая — Каменская. Давление на них ослабло. Как мы узнали позже, акция против капитана Чернецова и его жестокое убийство Подтелковым потрясли многих вначале симпатизировавших большевикам казаков, большинство из которых после этого случая разошлось по домам, предоставив воевать Красной гвардии... Этим же вечером мы прибыли в Зверево. На рассвете необходимо было оказать артиллерийскую поддержку наступлению на Гуково эскадрона юнкеров Новочеркасского кавалерийского училища. Мы должны были стрелять из наших полевых орудий, установленных на открытых грузовых платформах. То же самое нам предстояло делать в течение следующих трех недель боев, ни разу не выведя из вагонов наших лошадей. На этот раз, однако, нам даже не пришлось стрелять. Гуково был взят в ходе внезапной предрассветной атаки пеших юнкеров. Поэтому наш поезд просто подъехал к станции, перрон которой был усеян трупами неприятеля и представлял собой ужасное зрелище.

К нашему удивлению, все они были одеты в форму австро-венгерской армии. Этот отряд красных состоял из военнопленных, большое число которых примкнуло к большевикам, образовав несколько, так называемых, интернациональных батальонов. Следует отметить, что они составляли передовой отряд красного наступления. В то время все придерживались мнения, что это было сделано по секретному приказу Австро-Германского генштаба, чтобы не допустить изгнания большевиков какой-либо симпатизировавшей Антанте группировкой и тем самым предотвратить дальнейшее участие России в войне с Центральными державами. Этот отряд выглядел, по-моему мнению, как подразделение регулярной армии — два зарубленных офицера носили боевые ордена, а почти все солдаты — ленточки за участие в военных кампаниях, прикрепленные к фуражкам, за Изонзо и тому подобные. К несчастью, никого не оставили в живых, чтобы допросить — Российская гражданская война становилась чрезвычайно жестокой.

...Один акт жестокости становился причиной следующего, вызывая то, что сегодня мы назвали бы «эскалацией» взаимного террора.

...Наши поезда медленно продвигались на запад от Гуково.

Следующая станция Провалы была занята нами вскоре без сопротивления. Там мы провели ночь. Утром мы двинулись вперед, но вынуждены были остановиться, не доезжая до станции Должанскон. Конная разведка донесла, что красная пехота развернулась перед станцией, поэтому наши поезда с пушками на передних платформах остановились примерно в 400 ярдах за невысоким холмом, скрывавшим Должанск. Сойдя с поезда, около 150 пехотинцев — весь наш наличный состав, выдвинулись на вершину холма. Их встретил винтовочный и пулеметный огонь.

Зиновий Краснов отправился вместе с пехотой, неся полевой телефон, в то время, как один из солдат быстро разматывал по земле провод. Мы начали стрелять через холм, а Зиновий Краснов корректировал наш огонь, тем не менее красные — несколько сот добровольцев, рабочих с близлежащих угольных шахт, продолжали удерживать свои позиции перед Должанском.

Вскоре показались ряды красной пехоты, двигавшиеся на нас и с левой и с правой стороны. Мы были полностью блокированы с флангов, и наша пехота получила приказ отступить к поездам как можно быстрее. Красные перед Должанском немедленно перешли в контрнаступление. Мы видели это по все сокращавшимся значениям дальности, передаваемым нам по телефону лейтенантом Красновым. Какое-то время мы стреляли наугад, после того, как Краснов вынужден был уйти с вершины холма вместе с последними пехотинцами. Вскоре первые красные показались на гребне и мы смогли стрелять по ним прямой наводкой. Обе наши пушки непрерывно били по гребню, чтобы обеспечить прикрытие нашей отступавшей пехоте, но остановить шквал винтовочного огня не могли. Благодаря качеству стали, из которой был сделан щит орудия, многочисленные винтовочные пули, ударяясь в него, оставляли вмятины, но не пробивали насквозь. Лишь один из моих артиллеристов — шестнадцатилетний мальчик был легко ранен в предплечье пулей, выпущенной с большого расстояния красными, приближавшимися с левого фланга.

Однако наши пехотинцы несли тяжелые потери в то время, пока они бегом или быстрым шагом отступали к поездам — почти половина из них погибла.

…Бой около Должанска подтвердил то, что уже три месяца назад показала битва при Пулково: отряды Красной гвардии, состоявшие из добровольцев-рабочих, могли великолепно сражаться, и невозможно было разгромить их в поле, если они имели численное превосходство. Поэтому наша тактика приняла характер чисто сдерживающих акций.

От Должанска через Провалы мы отступили к Гуково, взорвав по дороге несколько мостов. Там получили подкрепление. Но красные в то же время получили настоящий бронепоезд с пушками, установленными в бронированных вращающихся башнях, которые могли стрелять почти под любым углом по направлению железнодорожного пути.

Наша импровизированная установка пушек на открытых грузовых платформах не давала возможности открытой дуэли с этим поездом. Поэтому мы пытались стрелять с запасных путей позади пакгаузов станции Гуково. Лейтенант Краснов с вершины водонапорной башни по телефону корректировал огонь. Но до того, как мы смогли причинить какой-либо ущерб, красная шрапнель, вероятно случайно, разорвалась справа от моего вагона как раз там, где сидели телефонисты, убила их всех, разнесла телефон и в довершение убила артиллериста из моей команды.

Вскоре после этого пришла весть, что наши войска оставили Лихую и вот-вот сдадут Зверево под давлением красных с севера. Чтобы избежать окружения, мы вынуждены были немедленно направиться в Зверево и, соединившись там с партизанскими отрядами, продолжать постепенно отступать на юг.

Мы по очереди брали двухдневный отпуск для короткого отдыха в Новочеркасске.

Во время моего пребывания в Новочеркасске я, взяв у Упорниковых гражданскую одежду, отправился на толкучку и купил старую солдатскую шинель и такую же потертую меховую шапку. После тщательной дезинфекции своих приобретений, я вернулся «на фронт», одетым в них, оставив свою дубленку и другую офицерскую одежду у Упорниковых.

Было опасно носить бросавшуюся в глаза офицерскую форму, тем более, что я, практически, исполнял обязанности рядового. В качестве дополнительной меры предосторожности я с помощью доктора санитарного поезда обзавелся фальшивым свидетельством, что я являюсь санитаром передвижного госпиталя. Прискорбно, но скоро все это очень пригодилось.

Значительное численное превосходство красных легко позволило бы им окружить нас ночью, и лишь нежелание их необученных войск сражаться в темноте какое-то время спасало нас.

Мы продолжали постепенный отход к югу с боями под Заповедной и Каменоломнями-Шахтами. Гаубичный осколочный снаряд попал там в один из наших вагонов, убив всех лошадей и трех солдат. Были и другие потери.

Приблизительно в это время стало известно о самоубийстве атамана Каледина (29 января [11 февраля] 1918 г.). Он был страшно подавлен полным разложением регулярных фронтовых казачьих частей: ни одно подразделение не согласилось сражаться с красными под его командованием, хотя именно для этого он был избран. Тяжелые потери, понесенные молодыми добровольцами, откликнувшимися на его призыв, усугубили ситуацию, казалось, до безнадежности. Это сломило его дух — прекрасный старый солдат выстрелил себе в сердце.

Донским атаманом стал генерал Назаров. Одним из первых его действий было присвоение следующего воинского звания всем офицерам, сражавшимся в тот момент с красными. Так я стал хорунжим или младшим лейтенантом.

Другим, весьма зрелищным действием атамана Назарова стал сбор в Офицерском собрании множества «кабинетных» офицеров, пребывавших вдали от войны, на разнообразных административных должностях. Их построили в колонну и заставили маршировать с эскортом на вокзал, откуда отправили прямо на «фронт», даже не разрешив позвонить домой.

Так я получил замену своему убитому артиллеристу в лице средних лет полковника интендантской службы, никогда в своей жизни не бывавшего под огнем. Как и его «коллеги», он показал свою полную непригодность в первом же бою.

Город Ростов, к юго-западу от нас, еще удерживался добровольцами генерала Корнилова, а нас красные уже оттеснили к Персиановке — первой железнодорожной станции севернее Новочеркасска. Было приказано предпринять контратаку, чтобы замедлить продвижение красных. Ее предстояло осуществить силами пешей сотни казаков-партизан полковника Семилетова при нашей артиллерийской поддержке. Наши поезда подошли на расстояние видимости к станции, кажется, это были Каменоломни. Станция удерживалась красными. Пехота, сойдя с поезда, развернулась и выдвинулась вперед по глубокому снегу тремя или четырьмя рядами по обе стороны от железной дороги. Вскоре фонтаны снега и замерзшей земли стали взлетать к небу от разрывов красных снарядов, которые, судя по их размерам, принадлежали 4,8 дюймовым, а возможно даже 6-дюймовым гаубицам.

Красные стреляли с «открытых» позиций. Может быть, их вынудило к этому отсутствие полевых телефонов. Во всяком случае, через свой оптический прицел я отчетливо видел две гаубицы, которые вели непрерывный огонь по нашей наступавшей пехоте.

По какой-то причине, уже не помню, вторая пушка у нас не могла стрелять в тот день. Мы находились в невыгодном положении еще по двум причинам: во-первых, кончились снаряды, а осталась лишь противопехотная шрапнель — она не могла пробить стальные щиты гаубиц, во-вторых, орудия неприятеля располагались слева, за изгибом железнодорожного пути, что значительно снижало возможности стрельбы из-за примитивной установки орудий. Сошник нашего орудия, обычно опирающийся на грунт и передающий на него силу отдачи при выстреле, сейчас упирался в деревянную железнодорожную шпалу, лежавшую поперек грузовой платформы и закрепленную к ее поверхности. Все было хорошо, пока мы стреляли строго вперед. Но когда приходилось стрелять под углом к оси поезда, то лишь край сошника орудия касался деревянной шпалы, отдача вызывала вращательное движение вокруг вертикальной оси; при этом колеса пушки соскальзывали в сторону, сбивая установку прицела после каждого его выстрела. Мы должны были хвататься за оба колеса и под мой счет: «Раз, два, три!» одновременно тянуть их в сторону. Требовалось три или четыре таких рывка, чтобы поставить пушку приблизительно в прежнее положение. Грубая наводка осуществлялась полковником-интендантом с помощью металлической трубы, прикрепленной к концу ствола. Глядя в оптический прицел, я рукой показывал ему направление. Дальнейшая точная установка направления выполнялась мною путем вращения колесика на лафете пушки. К несчастью, эта неизбежная процедура настолько снижала скорость нашей стрельбы, что через короткое время красные смогли накрыть нас своими снарядами.

Поезд, подобный нашему, организованный полковником Николаем Упорниковым, пытался помочь нам, двинувшись вперед по правому пути — мы были на левом. Однако снарядом снесло угол крыши его вагона с боеприпасами в тот момент, когда он двигался мимо нашей платформы. Упорников вынужден был спешно повернуть назад.

Небольшое удовольствие было выскакивать из-под прикрытия стального щита и толкать пушку под звуки приближающихся снарядов и беспрерывных взрывов вокруг нас. Но моя команда действовала великолепно. Вдруг в канаве у невысокой железнодорожной насыпи, как раз напротив нас, со страшным грохотом разорвался гаубичный снаряд, осыпав нас снегом и кусками замерзшей земли. После этого на мои установочные сигналы ответа не последовало, и, оглянувшись, я увидел, что интендант-полковник лежал на платформе скрючившись, с глазами полными ужаса. Я знал, что он не ранен и закричал на него, чтобы заставить вернуться на свой пост, но это не произвело впечатления. Я пнул его ногой в спину, а когда и это не помогло, схватил лежавшую на платформе пику и использовал ее в качестве рычага, уперевшись в него острым концом и толкая его вверх. Это заставило его сесть, но мне пришлось приставить револьвер к его виску и пригрозить разнести ему мозги, чтобы он, наконец, поднялся и вернулся к своим обязанностям у ствола пушки.

Мы, должно быть, сделали около десяти выстрелов, пока определили точные координаты красных гаубиц, все это время их снаряды взрывались вокруг нас. К счастью, никто не был ранен, хотя деревянные обшивки нашего и соседнего вагонов были в дырах от осколков. Неожиданно звуки приближающихся снарядов исчезли. Посмотрев в оптический прицел, я увидел черные точки на снегу позади гаубиц — это убегали красные артиллеристы. Капитан Конков их также увидел в свой полевой бинокль и слегка увеличил дальность стрельбы, чтобы прибавить им скорости. Затем он приказал нам прекратить огонь. Я закурил: никогда ни до, после этого боя выкуренная сигарета не доставила мне столько удовольствия.

Наша пехота быстро продвигалась вперед и скоро заняла поселок, на окраине которого стояли две брошенные гаубицы. Когда красные получили подкрепление и заставили нас отступить, солдаты сняли и забрали с собой оптические прицелы и затворы с этих орудий.

Мы возвращались в Персиановку. В углу вагона удрученно сидел полковник-интендант, стыдясь за себя, хотя об инценденте не было сказано ни слова. Должно быть многие лейтенанты-фронтовики мечтают пнуть ногой полковника-интенданта. Но меня это не радовало. Полковник вышел на станции в Персиановке и не вернулся. Мы с ним больше не встретились, а о его дезертирстве не доложили.

Под сильным давлением красных с запада и юго-востока 9 (22) февраля 1918 года крупный промышленный и портовый город Ростов-на-Дону был оставлен белыми добровольцами генерала Корнилова. Они отступили на север к железнодорожной станции Аксай, расположенной примерно на середине пути до Новочеркасска. Там должны были соединиться с донскими белоказачьими отрядами и направиться на восток в открытую степь.

Общая стратегия этого маневра состояла в том, чтобы переждать время в степи, насколько возможно дальше от железных дорог, где Красной гвардии будет сложно нас преследовать. Была надежда, что казаки скоро восстанут против неизбежных красных реквизиций зерна и продовольствия и примкнут к белым. Последующие события подтвердили правильность этой стратегии.

Между тем, наш отряд, включавший в себя примерно сотню бойцов и два полевых орудия, должен был удерживать красных как можно дольше под Персиановкой севернее Новочеркасска.

Утром, числа 12 (25) пли 13 (26) февраля красные начали выдвигаться к Персиановке под прикрытием артиллерийского огня из бронепоезда. Они скоро отсекли нашу пехоту и вынудили нас отступить на станцию Перснановка. Телефонные звонки оттуда в Новочеркасск, где находился штаб, остались без ответа.

Полковник, командовавший отрядом, приказал нашему поезду на полной скорости следовать в Новочеркасск, останавливаясь лишь за тем, чтобы взорвать два моста по дороге. Прибыв в Новочеркасск, мы обнаружили, что он был оставлен нашими войсками. По какой-то ошибке мы несколько часов тому назад не получили приказа отступать. Тогда мы еще не знали, что донской атаман генерал Назаров отказался покинуть свой пост и остался в городе, не пытаясь скрываться. Вскоре он был казнен красными.

Телефон в Аксае также не отвечал. Возможно, Аксай уже был занят красными. Наш полковник выстроил весь отряд на железнодорожных путях рядом с поездом и объяснил ситуацию. Мы были полностью окружены. Кривянская, крупная казачья станица к востоку от нас, была занята большим отрядом красной казачьей кавалерии под командованием перебежчика полковника Голубова, того самого, который разбил и взял в плен Чернецова. С того времени его солдаты не принимали прямого участия в боях с нами, однако постоянно угрожали нашему правому флангу. Полковник объявил, что распускает отряд. По его мнению, у нас не было шанса выйти из окружения в качестве соединения, но поодиночке возможно было просочиться в степь или укрыться в городе. Он предоставил нам самим решать какой из двух путей имеет больше шансов на успех для каждого из нас — с этого момента каждый был сам по себе.

Капитан Конков, лейтенант Зиновий Краснов и я решили вместе направиться в степь. К нам присоединился наш телефонист, молодой мальчик, еще школьник, родом из казачьей станицы, располагавшейся к востоку от Кривянской, который предложил быть нашим проводником, пока мы доберемся до его дома.

См. также: Россия - моя родная страна (Григорий Чеботарёв)
Чеботарёв Г. П. Россия - моя родная страна. Часть 4