ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 32-й

Гражданская война на Дону

Е. П. Высоцкая

ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

Выбор – одна из немногих привилегий, данная каждому из нас. От того, по какой дороге человек предпочтёт идти, зависит не только его жизнь, но и судьба близких людей. Особенной остроты проблема выбора достигает в пограничную эпоху, когда определяет свой путь страна. Для героев моих прошлых статей – Сарандинаки [1, 2], Сабо [3], Бондаревых [4] – часом «Х» стала Гражданская война в России, водоразделом прошедшая через сотни тысяч людских судеб.

Помещики Сарандинаки и их родня

Богатые земельные аристократы Сарандинаки всегда старались дать детям хорошее образование. Молодёжи предоставлялась возможность сделать военную карьеру или поступить в университет. Если во втором поколении Сарандинаки являли собой типичных помещиков-крепостников, то представители третьего поколения выросли на либеральных реформах Александра II и не были чужды демократическим идеям. Однако события, порождённые октябрём 1917 года, поставили большую семью перед выбором. Власть большевиков грозила гибелью традиционных патриархальных ценностей и распадом страны. Ради спасения отечества мужчины из семьи Сарандинаки присоединились к Белому движению. Последовавшая победа Красной армии поставила под угрозу жизни участников вооружённого сопротивления, и отъезд из России виделся как спасение.

К марту 1918 года на Дону из морских и сухопутных частей сложился Добровольческий корпус. Под началом капитана 2-го ранга Е. Н. Герасимова была создана Донская флотилия, в которую помимо речных судов вошёл Азовский морской отряд и морские железнодорожные батареи. Девять дивизионов морской тяжёлой артиллерии были оснащены размещёнными на железнодорожных платформах 6-ти и 8-ми дюймовыми скорострельными пушками Канэ. «Морские организации Дона шли во главе таковых в Добровольческой армии как по числу выставленных на фронт боевых единиц, так и по количеству и калибру орудий» [5].

Николай Георгиевич Сарандинаки получил образование в Одесском кадетском корпусе, но после его окончания не служил, а продолжил учиться в Петроградском политехническом институте. С началом Гражданской войны он в чине прапорщика вступил в 8-й дивизион морской тяжёлой артиллерии, был ранен, но продолжил воевать [1, с. 190–191]. После победы Красной армии подпоручик Сарандинаки вместе с женой Еленой Марковной Лакиер эвакуировался из Севастополя и добрался до Белграда [6]. Няня чудом смогла вывезти из Советской России их сына Александра. Дальше путь семьи лежал через Париж в Аргентину.

Александр Николаевич Сарандинаки. 1930-е годы. Из личного архива П. А. Сарандинаки

Сергею Николаевичу Сарандинаки была идейно близка выведенная в 1833 году графом С. С. Уваровом формула «православие-монархия-народность», и компромисс с большевиками был невозможен. В Гражданскую войну он в чине подпоручика служил в интендантском управлении Новороссийской области [7]. Затем Сергей уехал в Болгарию, где примкнул к радикальным кругам беженцев. Он участвовал в работе Общества единения русских и в Объединении русских организаций и союзов и представлял русских эмигрантов из Болгарии в 1938 году в Сремских Карловицах (Югославия) на Втором Соборе русской зарубежной православной церкви [2, с. 75].

Увлечённый орнитолог, мечтавший заниматься сельским хозяйством, Юрий (Георгий) Георгиевич Сарандинаки [1, с. 189–190] вступил в Добровольческую армию А. И. Деникина, но оружия в руки не брал. В 1919 году подпоручик Сарандинаки заведовал Николаевскими огородами управления снабжения Новороссийской области [8]. В эмиграцию Юрий Сарандинаки уехал один, без семьи, – сначала в Аргентину, затем перебрался в США. По сведениям, полученных от близких, он скончался в 1933 году в возрасте 49 лет [9]. На родине остались жена Мария Васильевна Гудима и сын Олег. О. Г. Сарандинаки посвятил себя науке и работал в Институте газа АН Украинской ССР.

Примеру Юрия последовал его родной брат Григорий. Студент Петербургской консерватории Григорий Георгиевич Сарандинаки летом 1919 года, находясь в Ростове-на-Дону, вступил в Отдельный Донской студенческий батальон [10]. После поражения Белого движения он вынужден был покинуть родину. На чужбине Григорий Георгиевич зарабатывал игрой на фортепиано в развлекательных заведениях. Сохранился его портрет работы художника-эмигранта Николая Зарецкого[2][11]. Подпись под рисунком гласит: «Сарандинаки, музыкант, бывший донской помещик». Портрет выполнен на бумаге акварелью и чёрным карандашом. Рисунок сделан в 1921 году в Константинополе, где пересеклись дороги Григория Сарандинаки и Николая Зарецкого. Г. Г. Сарандинаки скончался в США в 1937 году [12].

Григорий Георгиевич Сарандинаки. 1920-е гг. Худ. Н. В. Зарецкий. РГАЛИ. Ф. 2416. Оп.1. Д. 5. Л. 2.

Самые младшие в семье братья Всеволод и Маргарит Сарандинаки остались в России. В 1920 году, когда советская власть окончательно утвердилась на Дону, Всеволод попытался порвать с прошлым и, скрыв происхождение, записался в РККА [2, с. 77–79]. После демобилизации он в 1931 году переехал к матери Надежде Всеволодовне и сёстрам в Москву, женился, увлёкся философией, поступил в институт Красной профессуры. Но укрыться от прошлого ему не удалось. В 1938 году В. Н. Сарандинаки был арестован за шпионскую деятельность и участие в философском кружке, освобождён в 1942 году и реабилитирован в 1955 году. Судьба его единственного сына неизвестна.

Маргарит с детства страдал душевным заболеванием, однако болезнь не помешала бдительным чекистам считать его живущим на нетрудовые доходы [13, л. 2]. В 30-х годах он был помещён на лечение в Москве в психиатрическую больницу [2, с. 79].

Помимо Маргарита Сарандинаки на ветхом листке чудом сохранившегося в ГАРО документа  карандашом написаны имена «бывших помещиц» сестёр Елизаветы Григорьевны Сарандинаки,1886 года рождения, и Зинаиды Григорьевны Лебедевой, 1888 года рождения, проживавших в Ростове на улице Энгельса, 110 [13, л. 2].

Елизавета своей семьи не имела и много сил отдавала благотворительной работе. В 1909 году «потомственная дворянка» Елизавета Сарандинаки была «награждена золотой медалью для ношения на груди на Аннинской ленте» [14]. Медалью «За усердие», как правило, отмечали гуманитарную деятельность на поприще Красного Креста. Заслуги Е. Г. Сарандинаки новые власти не впечатлили. Елизавета Григорьевна ошибочно была объявлена владелицей парохода «Роза» и совладелицей консервного завода на Темернике [13, л.  2]. Двоюродный брат сестёр Михаил Николаевич Сарандинаки возглавлял в Феодосии метеостанцию. Одна из экспедиций по исследованию Чёрного моря и южного берега Крыма, организованная профессором зоологии С. А. Зерновым при его поддержке, проходила на буксирном пароходе «Меотида», принадлежащем министерству промышленности и торговли Российской империи [15]. В годы Гражданской войны «Меотида» числилась посыльным судном в белогвардейском флоте, а затем была захвачена частями РККА и включена в состав Азовской флотилии как сторожевой корабль. В 1921 годах пароход из «Меотиды» был переименован в «Розу Люксембург». Первая в истории Ростова-на-Дону консервная фабрика действительно была построена предпринимателем Гуляевым (в записке он именуется Гуляевским) в 1908 году на Темерницкой улице, дом 2, но документы, подтверждающие собственность Е. Г. Сарандинаки части предприятия, не обнаружены. 

В деле также указано, что сёстрам Сарандинаки принадлежала «бывшая гостиница напротив Старого базара ныне Дом крестьянина» [13, л. 2]. Согласно «Описи и оценке недвижимого имущества жителей г. Ростов-на-Дону» за 1913 год дом на Тургеневской улице, 32 находился в совместном владении М. Ахмед Эфенди, Елизаветы и Зинаиды Сарандинаки [16, с. 190]. На первом этаже небольшого оштукатуренного кирпичного здания располагались торговые лавки; второй этаж был жилым. Скромный фасад, декорированный в стиле неоклассицизма, органично вписывался в разновремённую застройку площади Старого базара. С торца к дому 32 примыкает бывший доходный дом товарищества Анпеткова К. К. и Унанова А. Е., превращённый в первые послереволюционные годы в Дом крестьянина, а затем в гостиницу «Колос» (современный адрес Тургеневская улица, 30) [16, с. 190].

Бывший доходный дом М. Ахмед Эфенди, Е. и З. Сарандинаки. Ростов-на-Дону, Тургеневская ул., 32. (Проект зон охраны Ростова-на-Дону, 1993. Т. 2. Кн. 3. С. 29)

Помимо этого Зинаида Григорьевна была названа владелицей московской золотопрядильной фабрики, на которой «брат мужа работал управляющим» [13, л. 2]. В «Списке фабрик и заводов Москвы и Московской губернии» за 1916 год есть «галунная, золотопрядильная фабрика товарищества на паях «Первухин П. и Лебедева А.» [17]. На различие в инициалах составители документа внимание не обратили.

Но самым серьёзным фактом, повлиявшим на дальнейшую судьбу Зинаиды Григорьевны, стало её замужество. Супругом З. Г. Сарандинаки являлся член Государственной думы от Области войска Донского Юрий Михайлович Лебедев[3].

Лебедев Ю. М., член Государственной думы Российской империи IV созыва от Области войска Донского. (Художественный фототипический альбом с портретами и биографиями. Изд. Н. Н. Ольшанского. СПб., 1913. Табл. 11)

Юрий Михайлович Лебедев происходил из дворян Казанской губернии, высшее образование получил в Петербургском технологическом институте и в Шарлоттенбургском политехникуме в Берлине. В качестве инженера по испытаниям материалов и оборудования в 1899 году он работал в механической лаборатории при Институте путей сообщения. Лебедев являлся членом партии конституционных демократов в Думе и входил в Прогрессивный блок. Во время Первой мировой войны он избирался в Особое совещание по перевозке топлива, продовольствия и военных грузов. Лебедев поддержал Февральскую революцию и в ночь на 2 марта 1917 года был направлен Временным комитетом Государственной думы в Лугу для восстановления регулярного железнодорожного сообщения. Он также входил в Особую комиссию по выработке Устава о службе на железных дорогах. Одной из его последних миссий была поездка в порт Романов-на-Мурмане (в настоящее время Мурманск) с целью подготовки условий для переправки императора Николая II с семьёй за границу. 21 апреля 1917 года Ю. М. Лебедев был командирован на Румынский фронт в качестве комиссара Временного комитета Государственной думы (ВКГД) и Временного правительства в 6-й армии [18]. После этого следы его теряются.

Зинаида Григорьевна Лебедева (Сарандинаки) была отправлена «в 1920–1921 году в концентрационный лагерь» [13, л. 2]. В созданные по инициативе Льва Троцкого в 1918 году трудовые лагеря (лагеря для принудительных работ) направлялись на перевоспитание классовые враги и их приспешники.

17-й год застал кузенов маргаритовских помещиков Константина, Александра и Василия Сарандинаки в действующей армии.

Старший из братьев военный инженер Константин Константинович Сарандинаки окончил Александровский кадетский корпус и Николаевское инженерное училище. Первым местом службы стал 5-й понтонный батальон. В 1900 году Сарандинаки был включён в число офицеров, направленных для обучения в Николаевскую инженерную академию. Местом практики для него стал Туркестанский военный округ: Чарджоуская инженерная дистанция – Андижан – крепость Кушка – Красноводск – Ташкентская и Семиреченская инженерные дистанции. В 1905 году Константин Сарандинаки был переведён в распоряжение начальника инженеров Варшавского военного округа. В Варшаве он служил «обер-офицером для проверки смет и счетов»; в 1-ой Привисленской инженерной дистанции – производителем работ Радомского района. С 1914 года подполковник Сарандинаки отвечал за снабжение в управление строительных работ Брест-Литовской крепости. Через два года он был командирован в Ивангородскую крепость и возглавил хозяйственный отдел управления начальника инженеров 4-й армии. В том же году К.К. Сарандинаки произвели в полковники. Его наградами стали два ордена Св. Станислава 3-й и 2-й степени, орден Св. Анны 2-й степени. Российское общество Красного Креста (РОКК) удостоило Константина Сарандинаки медалью за участие в благотворительной деятельности в 1904–1905 годах. В 1916 году он получил высочайшее благоволение за «отлично-усердную службу и труды, понесённые о время военных действий» [19].

Тучный и флегматичный по характеру Константин Константинович не был удачлив в семейной жизни. В 1904 году, в период службы в Туркестане, он обвенчался в церкви 262 пехотного резервного Сальянского полка [20, л. 7] с 19-летней воспитанницей генерал-майора В. А. Браккера[4] Марией (она же Тамара), дочерью жителя селения Ланчхути Озургетского уезда Кутаисской губернии Давида Цинцадзе. Поручителями по жениху стали сослуживцы капитан Н. Г. Проценко и подпоручик В. П. Гасабов, по невесте – великобританский поданный Малькольм Малькольмович Маккларен и подпоручик Сальянского полка Г. П. Сагайдановский. Через четыре года совместной жизни жена подала на развод, обвинив Константина Константиновича в супружеской измене.

На начало разбирательства К. К. Сарандинаки проживал в казармах инженерного ведомства в Радоме, небольшом городке в 100 км от Варшавы, и дело поступило на рассмотрение в Варшавскую духовную консисторию. Мария Давидовна лично участвовать в процессе отказалась, а поручила представлять свои интересы присяжному поверенному И. Я. Софийскому. Поверенный приложил к делу медицинское свидетельство врача больницы Св. Рока в Варшаве, по которому Мария – Тамара, будучи крайне хрупкого телосложения и страдая от кашля и горловых кровотечений, вынуждено уехала на родину в посёлок Сочи. К делу были также приобщены показания свидетелей, офицеров Н. Малинина и В. Фирсова, которые, не поскупившись на пикантные подробности, рассказали, как в середине августа 1908 года во время совместного кутежа в варшавском ресторане «Корсо» Сарандинаки уединился в кабинете с неизвестной им женщиной [20, л. 36]. Духовная консистория в лице протоиерея Луки Цыбика попыталась примерить супругов, но безуспешно. Выслушав «пастырские увещевания», К. К. Сарандинаки заявил: «Вследствие крайних несогласий и недружной совместной жизни с женою моей, я остаюсь при своём мнении о необходимости расторжения нашего брака» [20, л. 6]. После обращения Варшавской духовной консистории при посредничестве Ставропольской духовной консистории в Сухумскую епархиальную канцелярию священник сочинской церкви Александр Ильинский предпринял попытку убедить Марию Давидовну отказаться от развода. Однако и он потерпел фиаско. М. Д. Сарандинаки категорично ответила письмом: «Примириться с мужем моим капитаном К. Сарандинаки для меня неприемлемо. Я по-прежнему пребываю в неуклонном намерении расторгнуть свой брак» [20, л. 7]. Консистория посчитала иск Марии (Тамары) Сарандинаки доказанным. Святейший Синод по раппорту консистории постановил в июле 1910 года брак расторгнуть. Истице было дозволено вступить в новый брачный союз, ответчик мог снова жениться только после семи лет исполнения епитимьи [20, л. 50]. Константин Константинович решением остался доволен и апелляцию подавать не стал.

После развода на Марию Давидовну Сарандинаки обратило внимание Министерство внутренних дел. В 1911 году она фигурировала в деле «об убийстве в Тифлисе помощника директора городского трамвая» [21], а в 1914 году «бракоразведённая супруга военного инженера» Тамара Викторовна Сарандинаки – теперь она носила второе имя и отчество опекуна – проходила по делу 5-го департамента в связи с депортацией из Петрограда «её сожителя Леонида Вишневецкого» [22, с. 19 об.]. «Сожитель» госпожи Сарандинаки был арестован охранным отделением по обвинению в военном шпионаже. В прошении на имя товарища министра внутренних дел Вишневецкий подробно описал свою жизнь и в том числе указал, что летом 1914 года гостил в Сочи в доме генерал-лейтенант В. Браккера, опекуна своей гражданской жены [22, с. 13 об.]. После обыска дело Вишневецкого было прекращено. Невольно возникает вопрос: «А не подстроена ли была ситуация в ресторане Варшавы, повлекшая за собой развод супругов Сарандинаки?».

В Гражданскую войну К. К. Сарандинаки уехал на Дон, в Новочеркасск, и в конце 1918 года поступил в Управление начальника военных инженеров Всевеликого войска Донского (ВВД), где отвечал за отделы автомобильный и радиотехнический (телеграфная и телефонная связь) [23, л. 2 ]. В первые месяцы 1919 года он временно замещал начальника полковника В. К. Манохина [23, л. 8 а]. С Василием Карповичем Манохиным он был знаком со времён службы в Варшавском округе.

После победы Красной армии полковник К. К. Сарандинаки эвакуировался в Константинополь, откуда прибыл в Белград и смог устроиться работать по профессии. В 1942 году он являлся членом Союза русских инженеров и техников в протекторате Чехии и Моравии [24].

Александр Константинович Сарандинаки начал службу в 1897 году вольноопределяющимся в Дорогобужском полку. Через три года он был переведён в 188-й пехотный Красноставский полк и командирован в Санкт-Петербургское юнкерское училище, по окончанию которого вернулся в полк.

В 1910-м вспыльчивый по характеру Александр оказался замешен в драке. Сарандинаки не потерпел оскорбления от сослуживца и с кулаками набросился на него. Оба участника потасовки были наказаны: капельмейстер уволен из полка, а Александр Константинович за рукоприкладство отправлен в 4-х месячный отпуск «впредь до приискания себе другой службы» [25]. В середине 1910 года он поступил в 24-й Симбирский полк, потом в чине штабс-капитана был зачислен в запас армейской пехоты по Самарскому уезду и, наконец, в 1911 году, в связи «с мнением Государственного совета об увеличении состава земской стражи в губерниях Царства Польского» назначен офицером земской стражи Люблинской губернии. В этом же году А. К. Сарандинаки приказом варшавского генерал-губернатора был назначен исправляющим должность начальника земской стражи Яновского уезда. Войну он встретил уездным начальником в Радоме. В июле 1915 году приказом главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта «за отличную службу и труды» Александр Константинович был награждён орденом Св. Станислава 3-й степени [26]. Женился он на сестре своего сослуживца по Красноставскому полку поручика Владимира Андреевича Бржезовского. Покинув родину в Гражданскую войну, Любовь Андреевна Бржезовская проживала в США [27]. Возможно, Александр Константинович эмигрировал вместе с женой.

Поручик Александр Константинович Сарандинаки. Фото начала 1900-х годов. Лот на аукционе в 2015 г.

И, наконец, младший из братьев Василий Константинович Сарандинаки окончил Суворовское кадетское училище в Варшаве и Алексеевское военное училище. Первый офицерский чин он получил в 1914 году. Его местом службы стала дислоцированная в Брест-Литовске 65-я отдельная сапёрная рота [28].

Женился поручик Василий Сарандинаки на Милице Бурылиной, дочери известного текстильного фабриканта. Тесть Дмитрий Геннадьевич Бурылин был личностью незаурядной во многих отношениях. Основатель «Товарищества мануфактур в Иваново-Вознесенске» и «Товарищества Шуйско-Егорьевской мануфактуры» с капиталом в полмиллиона рублей заслуженно носил звание потомственного почётного гражданина города Иваново-Вознесенска. Гласный Городской думы на протяжении 28 лет, Бурылин активно занимался общественной деятельностью и слыл щедрым благотворителем – организовывал бесплатное питание для детей из небогатых семей и выделял средства на помощь нуждающимся. Рьяный коллекционер редкостей и древностей, он не единожды совершал поездки в страны Европы и Азии и намеревался посетить Новый Свет, купив билет на «Титаник», но, не воспользовался им.

Среди собранных им многочисленных археологических, этнографических, нумизматических экспонатов была даже египетская мумия. Бурылин коллекционировал иконы, редкие книги, ордена и медали, картины и гравюры, украшения и одежду. Его масонская коллекция в советское время пополнила собрание Государственного Эрмитажа. Уникальные экспонаты Бурылин разместил в специально построенном музейном здании. Возведённый в стиле неоклассицизма помпезный трёхэтажный особняк торжественно принял первых посетителей в 1914 году. С тех пор и до наших дней музей Бурылина является одним из самых значительных провинциальных российских музеев [29].

Пикантность семейного положения Дмитрия Геннадиевича Бурылина заключалась в том, что старовер по происхождению, дважды вдовец, он последние годы жил в гражданском браке со вдовой, матерью зятя Апполинарией Дмитриевной Сарандинаки [30].

После Октябрьской революции никто из детей Дмитрия Геннадиевича Бурылина родину не покинул: авторитет главы семьи в Иваново казался незыблемым. Но в 1919 году принадлежащие Д. Г. Бурылину фабрики и музей были национализированы, дом перешёл городу, а сам он вынуждено довольствовался местом главного смотрителя собственного музея и вместе с семьёй ютился в полуподвале своего бывшего особняка. Через несколько лет коллекционера обвинили в сокрытии ценных музейных экспонатов. До ареста Д. Г. Бурылин не дожил и скончался в 1924 году. Его кончину до сих пор окружают легенды.

В июле 1918 года Василий Константинович Сарандинаки по мобилизации вступил в Рабоче-крестьянскую Красную армию (РККА) и начал работать в военных структурах. В январе 1919 года он был принят на службу в военно-инженерное управление Ярославского военного округа сначала делопроизводителем, затем младшим инженером группы снабжения Шуйского авто-технического склада, после помощником военного комиссара в Иваново-Вознесенском уезде. С 1925 года В. К. Сарандинаки командовал взводом 1-го автомотополка (моторизованный полк на автомобильном транспорте).

Первый раз Василий Сарандинаки и Милица Бурылина стали родителями в 1918 году. Молодая семья проживала в Иваново «в квартире в доме Бурылина по улице Советской». Восприемниками при крещении младенца Ирины были записаны «купец Дмитрий Геннадиевич Бурылин и его гражданская жена Аполлинария Дмитриевна Сарандинаки» [30]. В 1923 году семья снова пополнилась – новорожденную девочку назвали Валерией [31]. Третья дочка, названная в честь мамы, появилась на свет в 1925 году [32]. К концу 20-х годов Василий Константинович получил должность командира взвода электротехнического батальона в Москве.  Казалось, Сарандинаки удалось удачно интегрироваться в советскую жизнь. Но в 1935-м маховик репрессий докатился и до него. В. К. Сарандинаки был осуждён Особым совещанием при НКВД СССР за шпионаж на пять лет лишения свободы [33]. Что послужило поводом для ареста – греческая фамилия, офицерское прошлое или место рождения польский город Седлец – неизвестно. В 1940 году В. К. Сарандинаки был освобождён, в 1957-м  – реабилитирован военным трибуналом Ленинградского военного округа.

Владимир Иванович Сарандинаки, в отличие от своих родственников, не только принял новую власть, но и удостоился в СССР генеральского чина.

Благодаря его отцу начальнику арсенала Ивану Васильевичу и матери Софье Максимовне фамилия Сарандинаки попала в русскую литературу. Генерал И. В. Сарандинаки возглавлял на протяжении 13 лет Брянский арсенал [34, л. 90–93 об.] и, без сомнений, был фигурой в городе заметной. Знавшие генерала, отзывались о нём как о «человеке труда, учившимся, читающем, интересующимся» [35, с. 115]. Константин Паустовский описал Брянск и его обитателей в автобиографической «Повести о жизни», в главе «Артиллеристы». Осенью 1908 года 16-летним подростком будущий писатель приехал в Брянск к дяде Н. Г. Высочанскому и прожил у него год. Высочанский, военный инженер, служил на заводе «Арсенал», производящем артиллерийское оружие. В один из дней Константин встретил на базаре сослуживца дяди штабс-капитана Иванова. Иванов на время лишился денщика, и юноша вызвался помочь капитану довезти до дому купленную снедь. Погрузив покупки на извозчика, Иванов вместе с Паустовским поехали по центральной Московской улице. Управляться с бытовыми делами самостоятельно, без помощи денщика офицеру было зазорно. Навстречу им попадалось много знакомых. «Встретился даже ехавший в пароконном экипаже начальник арсенала генерал Сарандинаки. Завидев нас, знакомые усмехались, но Иванов прямо смотрел им в глаза. Под этим взглядом они смущались, переставали усмехаться и в конце концов даже приветливо нам кивали. А Сарандинаки остановил экипаж и предложил Иванову прислать к нему своего денщика. Но Иванов вежливо отказался, заметив, что он прекрасно справляется с этой несложной работой. Генерал поднял брови, слегка толкнул кучера в спину шашкой в чёрных ножнах, и серые генеральские лошади с места пошли рысью» [36].

В Киеве, где Иван Васильевич Сарандинаки начинал военную карьеру, он встретил будущую жену Софью Острянскую [34, л. 98]. Её подругой по институту благородных девиц была Вера, дочка писателя Николая Лескова. Через несколько лет после окончания института приятельницы встретились в Петербурге. И. В. Сарандинаки в это время в чине полковника возглавлял Артиллерийскую школу в Киеве. Молодожёны Вера Лескова и Дмитрий Нога устроили в номере гостиницы вечеринку. За чаем «бойкая и бывалая мадам Сарандинаки, проявляя актёрский темперамент и наблюдательность, рассказывает, как последней зимой ездила на святки по узкоколейке к родным в Старую Руссу, и какой-то жёлчный господин на все уговоры взять с сидения его чемодан коротко бросал: “Не желаю”» [35, с.115]. В Руссе пассажиры собирались привлечь нелюбезного попутчика к ответственности, но к их удивлению он был почтительно встречен местными чиновниками. Оказалось, что “жёлчный” господин большая персона, а чемодан был вовсе не его. Через три года в искусной обработке Н. Лескова история воплотилась в хорошо развёрнутый весёлый рассказ «Путешествие с нигилистом».

Софья Максимовна не только обладала живым нравом, но и отзывчивым сердцем. С 1899 года на протяжении семнадцати лет госпожа Сарандинаки возглавляла Брянский комитет РОКК [37]. Брянский «Красный крест» возник на основе местного Общества попечения о раненых и больных. Комитет ежегодно проводил компании по сбору средств на помощь нуждающимся. Сами члены Комитета не оставались в стороне и делали пожертвования, подавая согражданам пример. Одной из основных целей Комитета была поддержка малоимущих и нуждающихся. Комитет содержал бесплатную амбулаторию и народную столовую, роль которой была особенно ценна в голодный 1892 год. В русско-японскую войну 1904–1905 годов Комитет снабжал бельём и тёплой одеждой воинов на Дальнем Востоке. Семьи погибших получали от него материальную помощь, вернувшимся с фронта – деньги шли на лечение, в серьёзных случаях раненых отправляли за счёт благотворителей в московские госпитали. С началом Первой мировой войны задачи, стоящие перед Комитетом, возросли в разы.

Владимир, единственный сын Ивана Васильевича и Софьи Максимовны Сарандинаки, окончил курс Александровского кадетского корпуса и был принят в Михайловское артиллерийское училище юнкером рядового звания. По окончанию училища по 2-му разряду в 1894 году он в чине подпоручика поступил в 20-ю конноартиллерийскую батарею, затем был переведён в 21-ю батарею. В 1900 году Владимир был зачислен в Офицерскую кавалерийскую школу. Продолжая обучение, он был переведён в 15-ю батарею и произведён в штабс-капитаны. По окончанию школы назначен заведующим учебной командой 8-го конноартиллерийского дивизиона, с 1905 года командовал 23-й конноартиллерийской батареей, а затем 21-й батареей [38].

К началу правления Николая II русская артиллерия состояла из полевой, включающей 52 бригады, конной в составе 28 батарей, резервной, парковой, крепостной и запасной. Численность личного состава в артиллерии в 1902–1903 годах превышала 150 тысяч человек. Бригады делились на дивизионы, дивизионы – на батареи. Орудиями конной артиллерии служили 4-х и 9-ти футовые пушки старого образца и пушки-трёхдюймовки, получившие в годы Первой мировой войны прозвище «коса смерти».

Над артиллерийскими бригадами шефствовали члены императорской семьи. Император Николай II, прошедший службу в гвардейской артиллерии, стал после Петра Великого первым императором-артиллеристом. Служба в конной артиллерии помимо профессиональных знаний и хорошей физической подготовки требовала умения отлично держаться в седле.

В 1909 году 21-я конноартиллерийская батарея под командованием капитана В. И. Сарандинаки входила в 14-й дивизион и стояла в городе Кельцы в 170 км от Варшавы. Первую мировую войну Владимир Сарандинаки встретил в чине подполковника. 14-я дивизия была разбросана на большом пространстве Варшавского округа: 21-я батарея размещалась в самой Варшаве и из-за отсутствия в 13-й кавалерийской дивизии своей артиллерии поддерживала её тоже. С началом боевых действий батарея подполковника Сарандинаки вошла в состав Юго-Западного фронта, а в сентябре 1914-го – в Конный корпус генерала А. В. Новикова 2-й армии Северо-Западного фронта. В 1916 году Владимир Сарандинаки был произведён в полковники и накануне Октябрьских событий 1917 года принял 12-й дивизион.

За годы службы Владимир Иванович неоднократно удостаивался наград – трижды становился кавалером ордена Св. Станислава, один раз был представлен к ордену Св. Владимира, четырежды награждался орденом Св. Анны, в 1916 году с надписью «За храбрость» [39].

Орден Св. Георгия 4-й степени Владимир Сарандинаки получил за бой в августе 1914 года под городом Красником. Награда не сразу нашла героя. В раппорте от 24 сентября 1916 года командир 7-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенант князь Н. А. Туманов проинформировал командующего 2-й армией генерала от инфантерии В. В. Смирнова о том, что подполковник В. И. Сарандинаки неоднократно представлялся к награждению орденом за отличия в боях под Красником, Стале и других, но безуспешно [40, л. 31–31 об.]. Генерал Туманов обратился к генерал-инспектору артиллерии великому князю Сергею Михайловичу с просьбой о восстановлении справедливости, после чего делу был дан ход

Описание боя под Красником составил начальник штаба конного отряда 4-й армии полковник К. И. Максимович [40, л. 33–34 об.]. С 23 июля 1914 года отряд генерала Туманова в составе нескольких уланских, гусарских, одного драгунского, 9-го Донского казачьего полков, двух пеших сотен Сандомирской бригады пограничной стражи при поддержке 3-й лейб-гвардейской и 21-й конноартиллерийских батарей занял позиции  перед Красником, чтобы перекрыть развёртывание войск 4-й армии неприятеля у Люблина и узла путей сообщения.

3 августа австрийские войска перешли границу и приблизились к российским позициям. Туманов спешил 3 кавалерийских полка, а левый фланг усилил 21-й батареей под командованием В. И. Сарандинаки. Через 10 минут после начала боя из леса выдвинулась австрийская артбатарея и открыла прямой огонь по батарее подполковника Сарандинаки. К 12-ти дня австрийская артиллерия была подавлена русским ответным огнём. После этого австрийцев стали стрелять со скрытых позиций шрапнелью, а 21-я батарея перенесла огонь на пехоту противника и принудила её отступить. Артиллерийская дуэль с двумя неприятельскими батареями продолжалась до 5 часов вечера.

В конце боя части князя Туманова были усилены Белёвским полком и двумя батареями 18-й артиллерийской бригады, одна из которых поддержала 21-ю. Получив сведения от разведчиков о наличие одной из австрийских батарей в балке, 21-я батарея открыла по ней огонь и заставила выйти из укрытия. К вечеру бой утих. Город Красник был удержан, и попытка противника воспрепятствовать сосредоточению и развёртыванию 4-й армии не удалась. По мнению полковника Максимовича 21-я конноартиллерийская батарея подполковника Сарандинаки способствовала успешной обороне города.

Сохранилось также описания битвы под Красником, составленное генерал-майором бароном Карлом Густавом Эмилем Маннергеймом. Согласно его докладу в начале боя 3-я лейб-гвардии конноартиллерийская батарея у кирпичного завода попала под перекрёстный огонь неприятеля, потеряла много людей, одно орудие и вынуждена была замолчать. В критический момент по приказанию князя Туманова 21-я батарея подполковника Сарандинаки выехала на замаскированную позицию и «обрушилась своим метким и чрезвычайно энергичным огнём на правый фланг противника». Попытки неприятеля выйти из леса южнее деревни Пасеки были 21-й батареей сорваны. Искусно перенеся огонь на батарею противника, стоящую у деревни Почекайки, В. И. Сарандинаки заставил её замолчать.

Во второй половине дня австрийцы стали скапливаться в овраге у деревни Подлесье, их возможная атака могла прорвать линию обороны спешенных улан полка Его Величества. Но заметив, что неприятель продвигается по оврагу к северу, подполковник Сарандинаки сосредоточил на овраге артиллерийский огонь и «блестящей работой 21-й конной батареи» остановил продвижения австрийцев. По мнению Маннергейма в том, что лейб-гвардии уланский полк смог в течение дня 4 августа удерживать превосходящие силы противника с тремя батареями «заслуга в значительной степени принадлежит храброй 21-й конной батарее», «поразительно быстрой ориентировке, решимости и инициативе её доблестного командира с беззаветным мужеством под огнём трёх неприятельских батарей руководившего работой её в течение 7-часового Красницкого боя» [40, л. 35 об. – 36]. По мнению Маннергейма оперативно-тактическое значение боя у Красника 4 августа заключалось в том, что провалилась попытка австрийцев развернуть свои войска севернее лесисто-болотистой полосы у реки Сан. Противник был вынужден двигаться южнее по лесу и болоту, что замедлило его наступление. Снова под Красником австрийцы появились через 6 дней.

Битва под Красником являлась составной частью Галицийской операции.

Варшавский военный округ, в котором до начала войны проходил службу В. Сарандинаки, слыл передовым в смысле военно-теоретической работы. «Военная мысль больше работала в Варшаве, нежели в казённом Петербурге», – вспоминал маршал Б. М. Шапошников, служивший в 1912 году адъютантом штаба 14-й кавалерийской дивизии. – «Офицеры округа могли регулярно обмениваться мнениями по вопросам военного дела, чему способствовало наличие единственного в русской армии особого собрания офицеров Генерального штаба. Здесь проходили военные игры, дружеские встречи. При штабе округа издавался небольшой военный журнал. Выходила и своя газета “Офицерская жизнь”, причем её взгляды на тактические и оперативные вопросы военного дела не совпадали со взглядами “Русского инвалида” и “Военного сборника”, отличавшихся консерватизмом» [41, с. 203].

С другой стороны, среди низших чинов и солдат в округе распространялись социалистические идеи. Помощник варшавского генерал-губернатора по полицейской части в ноябре 1907 года докладывал в департамент полиции о том, что в квартирах подпоручиков 21-й конной артиллерийской бригады Калинина и Панькова были найдены экземпляры журнала «Народная Армия», брошюры «Справочный листок, полезный для крестьян», издания «Земля и воля» и другие печатные материалы «преступного содержания» [42, л. 121]. «На кухне под подушкой вестового поручика Калинина – Антона Пашкевича обнаружены две брошюры “Чего требует крестьянин” и “Погром и погромщики” издания “Земля и Свобода”». Офицеры и вестовой были взяты под стражу. В ходе дознания, проводимого товарищем прокурора Варшавского окружного суда Н. К. Чебышевым был допрошен в качестве свидетеля старший офицер батареи Владимир Сарандинаки. Он сообщил, что «Калинин прибыл в батарею несомненно с левым направлением» [42, л. 153], и слабохарактерный Паньков попал под его влияние. На офицерских собраниях батареи постоянно шли дебаты на политические темы «с полным оправданием левых направлений и течений». Подпоручика Калинина поддерживали жена и сын-студент командира батареи подполковника Милькевича. В судьбе Калинина и Панькова сыграл «большую роль также бывший офицер нашей батареи, ныне полковник генерального штаба Залесский, кажется начальник штаба 6-й кавалерийской дивизии, который бывая в лагере в гостях у Милькевича, нравственно поддерживал Калинина, не стесняясь, в присутствии всех собравшихся к Милькевичу выставлял Калинина как представителя и борца за идеи и свободу» [42, л. 154]. Позицию своего командира В. И. Сарандинаки не разделял и старался реже присутствовать на офицерских собраниях. Дальнейшее расследование показало участие Калинина и Панькова в работе Келецкого кружка военно-революционной организации Варшавского округа и их связь с Польской социалистической партией. Прокурор Варшавской судебной палаты возбудил следствие относительно командира 23-й батареи Милькевича «за преступное бездействие власти по политическим убеждениям» [42, л. 224]. Должность командира батареи получил капитан Сарандинаки. Был ли искренен Владимир Иванович на дознании, испытывал ли потом угрызения совести, потомкам знать не суждено. Однозначно можно сказать, что война Сарандинаки сильно изменила.

В период службы в Варшавском военном округе судьба свела Владимира Ивановича с Марией Николаевной Александровой. Очаровательная молодая женщина состояла в браке с военным следователем округа полковником Г. Ю. Фиренкранцем. Вспыхнувшее чувство привело к разрыву Марии Николаевны с супругом, а Владимира Ивановича – с супругой. Официально скрепить отношения влюблённым удалось только в 1924 году.

После Октябрьской революции Сарандинаки вступил в РККА и приказом по 7-му кавалерийскому корпусу от 21 ноября 1917 года был назначен временным исполняющим дела инспектора артиллерии корпуса. В 1919 году он служил инспектором по кавалерии при Тульском губернском военном руководителе, а затем был переведён исполняющим дела инспектора кавалерии Второй армии (позже переименована в Трудовую армию) [39]. В 1923 году он переехал в Москву и до конца 1920-х годов находился в должности начальника Верховной конюшни Народного комиссариата по военным и морским делам. По приказу Революционного военного совета (РВС) СССР № 199 от 28 февраля 1930 года он был откомандирован для работы в Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ) СССР [43] и начал заниматься преподавательской деятельностью. В. И. Сарандинаки учил военным дисциплинам слушателей Военной академии механизации и моторизации имени И. В. Сталина, Высшей школы милиции, студентов Авиационного института, Института цветных металлов и золота.

В дореволюционной России скачки и бега являлись привилегией состоятельной аристократии. Манежный спорт в России получил развитие в ХIХ веке, когда на состязаниях стала оцениваться выездка. Выступление в Петербурге на арене цирка Чинизелли в 1897 году англичанина Джеймса Филлиса произвело в обществе фурор. По приглашению императорской семьи Филлис, возведённый в чин полковника Российской армии, с 1898 по 1909 год преподавал основы искусства верховой езды в Офицерской кавалерийской школе. Кавалеристы отрабатывали навыки в спортивных упражнениях на манеже, в стипль-чезе[5], «лисичке»[6] и пробегах. В отделе низших чинов в Офицерской кавалерийской школе в Петербурге в 1907–1908 годах проходил обучение командированный как лучший наездник полка Семён Будённый. В последствии, благодаря Будённому, в советской кавалерии школа Филлиса использовалась для обучения молодых лошадей.

Владимир Сарандинаки с юности увлекался конным спортом и неоднократно участвовал в состязаниях. Одно из таких соревновательных мероприятий на Рембертовском полигоне[7] в 1898 году закончилось для него травмами. Подпоручик упал вместе с лошадью и получил вывих обеих конечностей, левого предплечья с разрывом связок локтевого сустава и сотрясение мозга. Повреждения, ввиду их серьёзности, были зафиксированы в послужном списке В. И. Сарандинаки. Однако инцидент на скачках не охладил спортивного азарта. В 1903 году Владимир занял первое место на скачках на призы военного министерства.

В 1910 году командир 21-й конноартиллерийской бригады подполковник Владимир Сарандинаки с единомышленниками основали Скаковое общество офицеров конной артиллерии Варшавского военного округа. Продолжавшее спортивные традиции округа общество «Конный спорт» имело целью «дать возможность заниматься спортом возможно наибольшему  количеству офицеров, не отрывая их от исполнения своих прямых обязанностей, и вместе с тем упрочив любовь к лошади, развить знание всех родов верхового спорта» [44, c. 3]. Ипподром для состязаний, как и раньше, располагался в Рембертове. Общество состояло «из президента, вице-президента, почётных и действительных членов и членов соревнований» [44, c. 3]. Президентом «Конного спорта» в год основания был избран генерал-лейтенант граф Баранцов. Устав подробным образом регламентировал обязанности членов общества, правления, технической комиссии, судей. Подписавшиеся на скачки офицеры делали взносы из средств батареи. Допускаемой до соревнований лошади следовало иметь родословную. Казначей, распоряжавшийся средствами общества, ежегодно публиковал отчёт.

В 1911 году почётный член общества Владимир Сарандинаки был избран в правление и техническую комиссию.

Весной 1922 года С. М. Будённый выступил с призывом развивать в молодом советском государстве конный спорт. В ответ на обращение командарма был организован показательный 100-вёрстный конный пробег во главе с командным составом Первой конной армии по маршруту Ростов-на-Дону – Новочеркасск и обратно [45]. Окончание пробега символично закончилось закладкой ипподрома Ростове, где располагался штаб Первой конной армии. Официальной датой начала конноспортивной работы в СССР считается 10 октября 1923 года – день старта 400-вёрстного пробега по маршруту Ростов-на-Дону – Харьков. В декабре того же года открылась школа верховой езды Общества строителей международного Красного стадиона (ОСМКС).

В советской стране конный спорт зарождался практически с нуля при дефиците специалистов и сведённом почти к нулю поголовье породистых лошадей. На этом фоне в печати развернулась полемика о роли конных соревнований. Самый известный кавалерист С. М. Будённый считал ипподромы проявлением буржуазности. Целью состязаний он видел исключительно выявление качества лошадей. В статье, опубликованной в газете «Красная звезда» за подписью Семёна Михайловича, высказывалось мнение, что «работа ипподромов должна преследовать цели приближения к интересам крестьянства. В силу своих экономических, бытовых и земельных условий, ещё многие десятилетия лошадь в СССР будет иметь огромное значение и в сельском хозяйстве, и в армии» [45]. Будённому вторил в прошлом бывший полковник лейб-гвардии драгунского полка, а ныне преподаватель конного дела В. И. Бацов. В статье, озаглавленной «Не забава, а учёба» он подчёркивал, что в царское время конный спорт являлся развлечением для богатых, а состязания советских кавалерийских школ преследуют прагматичную цель – повышение боевой подготовки [45].

В программу организованных конно-спортивным комитетом Московского военного округа состязаний, проходивших на Московском городском скаковом ипподроме летом 1924 года,  вошли пробег курсантов на 25 км, фигурная езда комсостава, охотничий конкур-иппик[8] для курсантов и красноармейцев, комбинат с прыжка и рубка для комсостава, скачки за вожаком и групповая рубка курсантов.

Иначе видел развитие конного спорта в СССР генерал Владимир Иванович Сарандинаки. Для него состязания наездников были важны, в первую очередь, как спортивные мероприятия. Сарандинаки ратовал за занятия спортом молодёжи и доказывал важность спортивного образа жизни. Как человек искренне любящий лошадей, он считал необходимым поднимать отечественное коневодство, основываясь на национальных традициях народов СССР и регулярной государственной поддержке. В 1925 году в издательстве Ленинградского военного округа вышла его книга «Конный спорт». Во введении Сарандинаки отмечал, что, будучи дорогим, этот вид спорта в царской России получил ограниченное распространение. «Между тем ни в одной стране в мире нет таких условий для развития конного спорта, как в России: огромные пространства полей и лугов и чрезвычайное разнообразие населения; среди которого встречаются целые народы, в жизни которых лошадь играет доминирующее значение. Эти народы, хотя и занимаются конным спортом, но он у них совершенно не культивируется и играет роль или забавы или приходит на помощь при осуществлении различных форм быта» [46, с. 5 ]. В пример генерал приводил киргизов: «У них устраиваются народные скачки, но без всякой системы, и сказать, что эти скачки улучшают породу киргизской лошади – нельзя» и советовал равняться на Великобританию, где, благодаря государственной поддержке спорта и спортсменов, удалось вывести несколько пород лошадей, «мировые рекорды которых никем не побиваются» [46, с. 8]. Анализируя прошлое, Владимир Иванович указывал на халатное отношение царского правительства к конному спорту, в результате которого военные потрясение последнего десятилетия нанесли колоссальный урон отечественному коневодству. Поскольку армия в СССР перешла на территориальную систему, насущным – отмечал генерал – стал вопрос, где брать конницу. И тут на помощь, по мнению Владимира Ивановича, должен прийти конный спорт: «Его надо развивать, дать ему определённые нормальные правила и законом охранить» [46, с. 7]. И дальше. «Конный спорт должен явиться способом обучения нашей допризывной молодёжи конному делу, в лёгкой и захватывающей форме <…> Спорт, завлекая человека, заставляет его учиться и приобретать массу познаний из всего, что ему сопутствует. Спорт развивает в человеке высокие положительные качества – смелость, ловкость, находчивость, способность быстро воспринимать впечатления, сейчас же принимать решение и приводить его в исполнение» [46, с. 7]. «Научно-организованный спорт, опирающийся на поощрительные государственные законы, быстро и продуктивно решает вопросы об улучшении государственного коневодства, подготавливает молодой допризывный состав для службы в кавалерии и даёт населению правильный взгляд на лошадь, развивая в тоже время к ней любовь» [46, с. 78–79].

Обложка книги В. И. Сарандинаки

Книга В. И. Сарандинаки объёмом в 122 страницы состоит из двух частей, в первой из которых автор детально описал правила для фигурной езды наездников, езды цугом (гуськом) и парой. Текст иллюстрировали поясняющие исполнение фигур рисунки и схемы. Затем следовали правила конкур – иппика в сопровождении плана манежа с пометками препятствий под номерами. Сарандинаки сформулировал требования к прыжкам, нормы пробегов и скачек, в том числе охотничьей и «разведческой», спортивные подробности псовой и парфорской охоты[9], правила упражнений на лошади (джигитовки), игры в конное поло и «Джимхану»[10]. Вторая часть книги «Состязания и испытания» была написана по приказу РВС СССР за № 1347 от 1923 года. В ней изложены общие положения и правила групповых состязаний, проводимых в целях развития спорта и подготовки частей Красной конницы к боевой деятельности. К таким испытаниям относились соревнования в разведке, в полевом галопе, по переправе через реку, по высадке эскадронов и ремонту конных батарей, на первенство строевой лошади. В качестве спортивных снарядов при конной рубке предлагалось использовать помимо лозы глиняные конус и шар, соломенный жгут, мешок с соломой. Подобные состязания надлежало проводить среди эскадронов внутри полков и в дивизиях, не только между рядовыми кавалеристами и конными артиллеристами, но и среди командного состава. Таким образом, генерал В. И. Сарандинаки первым в СССР создал единый свод норм и правил по проведению конных состязаний и их оценке судейскими комиссиями. 13 сентября 1925 года состоялись I Всеармейские конноспортивные соревнования.

Вышедший в 1938 году сборник правил и требований к состязаниям конников во многом повторял работу В. И. Сарандинаки, но ссылки на книгу генерала приведены в нём не были [47].

Владимир Иванович Сарандинаки женат был дважды. Из послужного списка известно, что его первой женой была дочь надворного советника Лидия Георгиевна Иванова. Сына, родившегося в 1906 году, супруги назвали Сергеем. Вторая жена генерала Сарандинаки Мария Николаевна в конце марта 1967 года обратилась с письмом к К. Г. Паустовскому:

Глубокоуважаемый Константин Георгиевич! Простите за беспокойство, которое я Вам причиняю своим обращением. Я вдова сына генерала Сарандинаки Ивана Васильевича, о котором Вы упоминали в Вашей повести «Далёкие годы», который был начальником арсенала в Брянске. Я слышала, что у Вас в Тарусской есть картинная галерея и поэтому после долгих колебаний решилась предложить Вам приобрести прелестную миниатюру, которой 121 год. На ней изображён в шестилетнем возрасте Иван Васильевич Сарандинаки с двумя старшими сёстрами-институтками. Они стоят у клавикорда. Очень красивые краски и прекрасная сохранность. Мне было бы очень приятно и лестно, если бы эта семейная реликвия попала к Вам. Я в весьма преклонном возрасте и совершенно одинокая (мой муж Георгиевский кавалер, генерал погиб в 1933 году в результате несчастного случая) и не хочется, чтобы дорогая для меня память попала в чьи-либо недостойные руки. Есть и портрет Ивана Васильевича (масляная краска) в 75-летнем возрасте, тоже очень удачный. У меня, к сожалению, нет телефона, и если Вы выразите желание посмотреть миниатюру, то благоволите позвонить по телефону Г-6-13-16 Таисии Львовне и укажите ей время, когда бы я могла позвонить Вам, чтобы договориться. Ещё раз прошу простить меня за беспокойство, на что я долго не решалась. Глубоко уважающая и почитающая Вас Мария Сарандинаки [48].

Встреча М. Н. Сарандинаки с Паустовским не состоялась. Константин Георгиевич прекрасно знал, любил и ценил изобразительное искусство, но коллекционером не был. Стены его скромного домика в Тарусе украшали живописные подарки, полученные от друзей, и картины сына, художника Алексея Паустовского. Основу галереи в Тарусе составляло собрание живописи московского коллекционера Н. П. Ракицкого. Последний год жизни Константин Георгиевич сильно болел; его не стало в июле 1968 года. Какова судьба семейных портретов Сарандинаки неизвестно, как неизвестно и то, что явилось причиной трагической гибели Владимира Сарандинаки.

Преждевременная кончина генерала В. И. Сарандинаки удивила сослуживцев. Маршал Б. М. Шапошников вспоминал: «21-й конноартиллерийской батареей командовал молодой подполковник Сарандинаки. С ним я встретился уже в Красной армии, в которой он служил с самого её создания до 30-х годов. Умер он как-то неожиданно» [41, с. 202]. Приказом Народного комиссариата обороны (НКО) СССР № 27 от 11 апреля 1933 года состоящий в резерве РККА Сарандинаки В. И. был исключён из списков РККА с 11 февраля 1933 года ввиду смерти [43].

Пенсия, назначенная государством по случаю кончины мужа, позволяла Марии Николаевне Сарандинаки не работать и вести светский образ жизни. Но в 1939 году над ней сгустились тучи: вдова генерала была арестована по статье 58-10, часть 1 [49]. Ей вменялась антисоветская пропаганда. На полях романа Фейхтвангера «Иудейская война», который она брала в библиотеке НКВД, были обнаружены антисемитские комментарии. Арест никак не был связан со службой покойного мужа и произошёл по доносу парикмахера Марии Николаевны, посчитавшего её образ жизни «паразитическим». Все без исключения 15 допрошенных знакомых отзывались о М. Н. Сарандинаки исключительно хорошо. Не последнюю роль в судьбе генеральши сыграл комбриг Ефим Викентьевич Баранович, коллега В. И. Сарандинаки по Военной академии, с которым вдову связывали близкие отношения. Дело было прекращено через три месяца, и Мария Николаевна вышла на свободу [49, л. 11 об. – 25].

К 1939 году относится единственное найденное упоминание о сыне Владимира Ивановича. Сергей Владимирович Сарандинаки проживал вместе с матерью, Лидией Георгиевной и работал научным сотрудником в Государственном музее восточных культур (ныне Государственный музей народов Востока). Он значился в числе составителей каталога выставки изобразительного искусства Киргизской ССР» [50].

Сабо. По разные стороны баррикад

В середине XVIII века выходцы из Австро-Венгрии Сабо обосновались в Российской империи. Дав присягу и получив российское подданство, Сабо из поколения в поколение служили новому отечеству. Когда перед поручиком Александром Петровичем Сабо стал вопрос, куда определить сыновей, он по традиции выбрал им военную профессию. Финансовое состояние семьи не позволяло отдать мальчиков в престижные учебные заведения. Доставшаяся поручику от родителей часть имения в Екатеринославской губернии была заложена за долги. Познавать азы военной науки Владимир начал в Елизаветградской военной прогимназии, а Василий – в Вольской. В военные прогимназии (подготовительные классы при юнкерских училищах) принимались на казённый счёт сыновья офицеров. В Вольскую прогимназию часто попадали воспитанники других заведений, отличающиеся плохим поведением. Она являлась исправительным учебным заведением для дореволюционных кадет. В качестве воспитательных мер здесь использовали обучение ремесленным профессиям и физическое воздействие.

По окончанию курса наук в 1881 году в возрасте 16 лет Владимир Сабо был зачислен в 14-й Гренадёрский грузинский полк. В первый год службы командование направило юношу для продолжения образования в Тифлисское пехотное юнкерское училище, имеющее высокую репутацию среди средних военных учебных заведений. Здоровье не позволило Владимиру стать профессиональным военным. Получив аттестат о среднем образовании, он был отчислен из-за постоянных болезней и освобождён от зачисления в государственное ополчение. Без средств и родительской поддержки, он устроился техником в управу грузинского города Гори. На этом скромном поприще Владимир Сабо проработал семь лет и зарекомендовал себя исполнительным служащим. Следующей ступенью его карьеры стала выборная должность городского уполномоченного, на которой он пребывал без перерыва десять лет. С 1903 года Сабо исполнял обязанности помощника городского старосты, а в январе 1906-го приказом временного генерал-губернатора  Горийского и Душетского уездов был назначен городским  старостой. Все годы службы его отличала честность, исполнительность и верность долгу. Вместе с женой Елизаветой Петровной, в девичестве Бернадской, Владимир Александрович воспитывал шестерых детей [51, л. 4–5].

Идеи марксизма, занесённые на Кавказ в конце ХIХ века российскими социал-демократами, упали на благодатную почву. С одной стороны, в энергично развивающихся городских промышленных центрах формировался рабочий класс. С другой стороны, национальные движения во главе с прогрессивной интеллигенцией начали активно выступать за освобождение от власти метрополии.

Небольшой по населению Гори в 60 км от Тифлиса дал миру двух известных революционеров – Иосифа Джугашвили (И. В. Сталина) и Симона Тер-Петросяна (Камо). Классовое противостояние, начавшееся с занятий в рабочих кружках и легальной пропаганды в печати, довольно скоро перешло в открытые формы борьбы с самодержавием в виде экономических стачек и широких демонстраций. Тифлисская группа социал-демократов эффективно вела революционно-пропагандистскую и организационную работу и руководила забастовками. Совершивший побег из ссылки Сталин вернулся в 1904 году в Тифлис: в январе 1905 года в городе состоялась всеобщая забастовка. Затем волна протестов прокатилась по всей Грузии: Батум, Чиатуры, Кутаиси, Самтредиа. Не остался в стороне и Гори.

Как человек, отвечающий за бесперебойную работу городского организма, Владимир Сабо ратовал за прекращение уличных беспорядков, публичных антиправительственных выступлений и возобновление функционирования городских служб и предприятий. Он обратился к уездному начальству с просьбой принять решительные меры. Под решительными мерами понималось введение в Гори дополнительных армейских сил с последующим привлечением к ответственности зачинщиков и активных участников революционных событий.

Позиция помощника городского старосты по отношению к всеобщей забастовке стала поводом для физической расправы с ним.

Политический террор как один из видов революционной борьбы набирал обороты. К концу 1907 года число государственных чиновников, убитых или покалеченных террористами, достигло почти 4 500 человек. Если к этому прибавить 2 180 убитых и 2 530 раненых частных лиц, общее число жертв 1905–1907 годов составляло более 9 тысяч человек [52].

27 июня 1905 года около здания уездного воинского присутствия В. А. Сабо был ранен выстрелом в спину. Пуля прошла на вылет, задев почку, легкие и печень. Выстрел, как следовало из полицейского отчёта, был произведён неизвестным лицом по поручению местного революционного комитета [51, л. 6]. Владимир Александрович не только выжил, но и продолжил исполнять служебные обязанности. Новая расправа над ним была приведена в исполнение спустя два года.

После первого покушения Сабо «оставался всё же при своих прежних убеждениях, а так как высказывавшиеся им доводы, а также и действия по занимаемой должности городского старосты, отличавшиеся всегда благоразумным направлением, конечно, шли в разрез с лицами проправительственного направления, посему они [революционеры. – Е. В.] всегда преследовали его и наконец, когда им [Сабо. – Е. В.] 12 февраля сдана была должность городского старосты и он намерен был на другой день выехать в Тифлис, они из мести и порешили покончить с ним» [51, л. 6–6 об.]. В 7 часов вечера Владимир Александрович возвращался домой и, «когда он подошёл к углу Аннинской и 3-й Тумановской улиц, из верхнего этажа строящегося дома, принадлежащего местному жителю Александру Балоянцу, вдруг произведён был в него неожиданно на расстоянии 15 – 20 шагов неизвестным лицом выстрел из револьвера» » [51, л. 6–6 об.]. На этот раз пуля застряла в запястье правой руки, и извлечь её не представлялось возможным.

Ставший в 42 года инвалидом Владимир Александрович с детьми, младшей из которых исполнилось три года, вынужденно перебрался на жительство в деревню в урочище Лагодехи Сигнахского уезда Тифлисской губернии.

Ссылаясь на закон от 18 марта 1909 года «О пенсиях и пособиях лицам, пострадавшим от преступных деяний, совершённых с политической целью, и семействам сих лиц», В. А. Сабо обратился к тифлисскому губернатору П. А. Раушу фон Траубенсбергу с просьбой о ходатайствовании перед МВД о повышении пенсии и выплате единовременного пособия для продолжения лечения. «Не имея положительно никаких средств для жизни, кроме пенсии, в путях Высочайшего милосердия, так как все скромные сбережения мои пошли на моё лечение от полученных ран и, не имея возможности зарабатывать что либо вследствие расстроенного моего здоровья, а также продолжать лечение за неимением средств, так как получаемая мною пенсия с трудом хватает на крайне скудное существование и на наём пристанища для меня с семьёй даже в деревне, в виду дороговизны жизни, по этому поводу осмеливаюсь почтительнейше просить ваше превосходительство о возбуждении ходатайства перед министерством внутренних дел об увеличении мне пенсии…» [51, л. 2–2 об.]. Министерство положительно рассмотрело обращение Сабо, и его пенсия была повышена до размеров годового оклада.

Два террористические покушения, чуть не лишившие жизни отца, повлияли на жизненный выбор сыновей. Георгий, Дмитрий и Пётр власть большевиков не приняли.

Георгий Сабо родился в 1895 году во Владикавказе [51, л. 4–5] и учился в Воронежском кадетском училище на казённом содержании. С началом Первой мировой войны он окончил пулемётные курсы и в 1915 году в чине прапорщика был назначен начальником пулемётной команды 19-го Кубанского пластунского батальона в составе 4-й Кубанской пластунской бригады, воевавшей на Кавказском фронте [53]. После расформирования части в связи с выходом России из войны Георгий вступил в Добровольческую армию и сражался в 1-м Кубанском конно-пулемётном полку (3-я сотня, 2-й взвод) в чине подъесаула [10]. В следующем году войсковой старшина Г. В. Сабо находился в составе 1-го Кавказского полка Кубанского казачьего войска [10] и участвовал в 1-м Кубанском (Ледяном) походе [54]. Дальнейших сведений о его судьбе нет. В справочной литературе по первой русской эмиграции информация о Георгии Владимировиче Сабо ошибочно приписывается его полному тёзке, уроженцу Харьковской губернии, лейб-гвардейцу, воевавшему в 1919 году в Херсонском конно-партизанском отряде и после эвакуации из Крыма в ноябре 1920 года находившемуся в лагере Русской армии в Галлиполи [10].

Дмитрий Владимирович Сабо (родился в 1897 году) в чине есаула воевал в 1-м Кавалерийском полку Вооружённых сил Юга России (ВСЮР). 1 ноября 1920 года на пароходе «Дооб», уходящем из Севастополя в Константинополь, он покинул родину [12]. В течение двух лет Дмитрий находился в лагере в Галлиполи [55], оттуда в 1922 году добрался до Королевства сербов, хорватов и словенцев (КСХС). В тот же год в Люблине он поступил в университет [56]. Власти КСХС и лично король Александр I, храня память о подвиге русских воинов на Балканах, дружественно относились к эмигрантам. В КСХС (с 1929 года Королевство Югославия) переселились до 11 тысяч человек, главным образом казаков. Бывший российский посол в США Б. А. Бахметьев выделил 400 тысяч долларов на их обустройство. Казаки использовались на разных работах, в том числе 1-я Кавалерийская дивизия (более 3000 человек) находилась на службе в Корпусе пограничной стражи. Сохранилось удостоверение казачьего артиллерийского капитана Дмитрия Владимировича Сабо, датированное 1929 годом [57]. В 1941 году он был призван унтер-офицером в югославскую армию, а после окончания Второй мировой войны интернирован в СССР, где провёл 7,5 лет в лагерях. «После освобождения, уже старый и больной, один только раз пришёл во Владикавказ к Екатерине [жена. – Е. В.], и больше о его дальнейшей судьбе ничего неизвестно» [58].

Вместе с братом на пароходе «Дооб» уехал из России самый младший сын Владимира Александровича 19-летний участник ВСЮР вольноопределяющийся Пётр Сабо [59]. Его судьба в эмиграции сложилась удачно. В Париже он поступил в Русский художественно-промышленный институт. Институт был основан в 1925 году по инициативе бывшего директора Строгановского художественно-промышленного училища в Москве Н. В. Глобы на средства князя Ф. Ф. Юсупова. Расположившееся в 16-м округе Парижа учебное заведение поставило своей целью обучать студентов с перспективой работы, и поддержать их материально путём продаж творческих произведений на выставках и в салонах. И. Я. Билибин преподавал русский орнамент и лубок, Л. Э. Родзянко – роспись по фарфору, Н. Д. Милиоти и В. И. Шухаев – живопись, М. В. Добужинский – композицию и рисунок, Н. В. Глоба – иконопись и монументальную религиозную живопись. Велось обучение художественному шитью, чеканке, пошуару (роспись по тканям). Выпускник института Пётр Владимирович Сабо участвовал в оформлении основанной в 1928 году в Париже русской церкви Знамения Божьей Матери, преподавал на курсах прикладного искусства в Русском народном университете (открытый в 1921 году университет обучал новым специальностям взрослых соотечественников), входил в группу художников и скульпторов в Ле Везине под Парижем. Там в 1969 году состоялась его персональная выставка. В 1971 году Пётр Сабо выставлял написанные им иконы в салоне (Salon d’Art Sacrè) в базилике Сакре-Кёр, а в 1975-м демонстрировался созданный им иконостас [60]. Похоронен Пётр Владимирович Сабо на известном русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже [61].

О родном брате Владимира Александровича Василии Сабо известно меньше. Жену его звали Екатерина, в семье росло шесть детей [62]. Достоверные сведения о роде его занятий не обнаружены. В 1885 году газета «Кавказ» в разделе городской хроники сообщила об увольнении околоточного надзирателя[11] 8-го участка Тифлиса Сабо (без инициалов). Возможно, что речь шла о Василии Александровиче [63].

Братья Василий и Владимир Сабо были близки и поддерживали в трудную минуту друг друга. Взяв в Тифлисском дворянском банке долговременную ссуду на общее дело, они не смогли вовремя погасить долг. В 1903 году Василий Александрович выставил на продажу для покрытия капитального долга с недоимками в сумме 1716 рублей участок в Тифлисе по Кутаисской улице в 97 кв. сажень [64, с. 7], а Владимир в счёт долга общей суммой 4 272 рубля – постройки с землёй площадью 154 кв. сажени на углу Аннинской и Тумановской улиц в Гори [64, с. 8], рядом с тем местом, где впоследствии на него было совершенно второе покушение.

Гражданская война барьером разделила некогда близких родственников:  сыновья Василия и Владимира Сабо стали классовыми врагами.

Сабо Владимир Васильевич. Фото с сайта nkvd.memo.ru

Владимир Васильевич Сабо родился в 1896 году в Тифлисе, в 1918-м добровольцем вступил в РККА, сражался с белогвардейцами, спустя два года был принят в ВКП (б) и назначен военным комиссаром на бронепоезд № 7, передислоцированный после ремонта с Западного фронта на Кавказский и поступивший в оперативное подчинение 9-й Кубанской, а позже 11-й армии.

«Героическую страницу в истории борьбы за победу советской власти в Грузии вписал бронепоезд № 7 имени Шаумяна и Джапаридзе 11-й Красной Армии, военным комиссаром которого был венгр по национальности Владимир Васильевич Сабо. Бронепоездом командовал член партии большевиков с 1904 года грузин Семён Адамович Хмаладзе» [65].

Железнодорожный состав, изготовленный на Сормовском заводе, включал бронелокомотив, 11 укреплённых вагонов и две боевые бронеплощадки, действующие без разъединения с паровозом. По данным за 1921 год на нём находилась военная администрация в количестве 26 человек и боевая команда в 117 человек [66]. Зенитные пушки на башнях с круговым механическим вращением, пулемёты Максима, стрелковое оружие и гранаты позволяли бронепоезду не только участвовать в переброске войск и боеприпасов, но вступать непосредственно в боевые столкновения с противником.

Бронепоезд Гражданской войны. Из свободного источника

В 1921 году в сражении с дашнаками Владимир Сабо получил ранение. По окончанию Гражданской войны бронепоезд имени Шаумяна и Джапаридзе в составе Отдельной Кавказской армии охранял железные дороги и боролся с бандитизмом, а Владимир Васильевич Сабо боролся с врагами советской власти. Он окончил Высшую партийную школу ОГПУ и в 1936 году получил чин лейтенанта государственной безопасности. В Великую Отечественную войну подполковник Сабо служил помощником военного прокурора Крымского фронта, затем в той же должности находился на Закавказском фронте и «на этой работе беспощадно боролся с изменниками родины и элементами разведки противника» [67]. Он вышел в отставку в 1951 году полковником юстиции. Наградами В. В. Сабо были медали «ХХ лет РККА» (1939) и «За боевые заслуги» (1943), ордена Красной Звезды (1944) и Ленина (1945). Сын В. В. Сабо Эрик Владимирович получил известность как автомобильный дизайнер. Отец и сын похоронены на почётном Новодевичьем кладбище в Москве.

Призванный тбилисским РВК красноармеец Пётр Васильевич Сабо 1904 года рождения, родной брат Владимира Васильевича, воевал в 23-й штрафной роте 51-й армии и погиб в марте 1944  года под Симферополем [68].

Главным перевалочным пунктом на пути русской эмиграции на протяжении нескольких лет оставался Константинополь. Дальше пути беженцев расходились. Эмигранты чаще ехали в Чехию и на Балканы, где, благодаря общности славянских корней, адаптация к новой жизни проходила легче, или во Францию и Германию, где сильны были исторические связи. Отдельные смельчаки отправлялись в поисках удачи за океан. Тенденция к миграции в Южную Америку усилилась к середине 30-х годов, когда мировой экономический кризис достиг апогея и не имеющие иностранного подданства выходцы из России массово оказывались без работы. В этот критический момент заинтересованные в широкой колонизации некоторые страны Латинской Америки предложили желающим льготную дорогу, бесплатную землю и помощь в организации сельского хозяйства. Отъезд подстёгивала Франция, направившая только в один Парагвай запрос на размещение 52-х тысяч человек. Однако ситуация по приезду оказалась не столь благоприятной. Парагваю, например, требовались земледельцы, ремесленники и инженеры, не старше 50 лет, здоровые и энергичные, имеющие средства для обустройства. После трудностей двухнедельного плавания Южная Америка встречала мигрантов бедностью, тропическим изнуряющим климатом, непривычным набором продуктов питания.

Одним из немногих первопроходцев, кому удалось наладить жизнь за океаном, оказался помещик, титулярный советник Степан Михайлович Сабо, покинувший родину в 1920 году и проделавший путь до Парагвая длиной в десять лет через лагерь для переселенцев «Селитье» в Хайдар-Паша [69], Салоники [70] и Париж. «Имение Сабо, в двадцати минутах ходьбы от трамвайной линии в Сан-Лоренцо [город в Парагвае. – Е. В.] состоит из 12 гектаров земли с мандариновой рощей, в которой 400 деревьев. С. М. Сабо купил всё это на торгах за 66 тысяч пезо, построил вполне приличный дом в три комнаты с кухней, ванной и террасой, маленький домик в одну комнату для служащего и помещение для колбасного производства, привёл в порядок мандариновые деревья, устроил курятник и завёл кур. В саду посажены ананасы и бананы, в огороде редкие овощи, необходимые для собственного потребления. Всё, вместе с двумя коровами и парой лошадей обошлось более 25 тысяч франков». Хозяйственный план нового парагвайского помещика заключался в поставке фруктов и колбас в Асунсьон. «Что это может дать, пока неизвестно, но хозяин уверен в успехе и чувствует себя прекрасно, несмотря на явные признаки акклиматизации – экзему на лице». Париж, по словам Сабо, ему надоел, а «тут природа, простор, свобода, рабочие-боливийцы, исполняющие под его руководством, все работы по хозяйству, и такое ощущение, словно в России у себя в деревне». Жена Степана Михайловича его бодрого настроения не разделяла и скучала по Парижу: «Спокойно тут и благополучно, это верно, но уж больно тоскливо… единственная радость, когда приходит пачка номеров “Последних новостей”». Тогда все погружаются в чтение» [71]. Судьба С. М. Сабо была удачным исключением. Большинство эмигрантов похвастаться благополучной жизнью в Америке на первых порах не могли.

Казаки Бондаревы из станицы Раздорской

Родные братья Михаил (1871–1948) и Дмитрий (1878–1937) Бондаревы происходили из семьи потомственных казаков. Дед Онуфрий Дмитриевич вышел в отставку войсковым старшиной, отец Дмитрий Онуфриевич[12] дослужился до урядника [72, л. 334 об.]. Ранние детские годы братьев прошли в родительском доме. Мать Евдокия Михайловна Косоротова умерла рано, и воспитанием пятерых детей занимался Дмитрий Онуфриевич. Учиться он определил сыновей в реальное училище в Новочеркасске, после окончания которого дороги братьев разошлись. Дмитрий решил стать инженером, Михаил поддержал семейную традицию и пошёл по военной части. Дмитрий связал свою судьбу с Надеждой Сарандинаки, происходившей из обрусевшего греческого рода, а Михаил повёл под венец Надежду, дочь генерала Александра Сергеевича Зотова (1835–1910). По совпадению, первый послужной список М. Д. Бондарева, датированный 1899 годом, подписал будущий тесть [72, л. 337].

Дмитрий Онуфриевич Бондарев. Из личного архива Е. Высоцкой

Михаил Бондарев с родителями. 1870-е годы. Из личного архива семьи Бондаревых

Казаки Зотовы происходили из станицы Кепинской Усть-Медведицкого округа. Тесть Михаила Бондарева с 1891 по 1902 год служил атаманом 1-го Донского округа и вышел в отставку генерал-лейтенантом [75].

По окончанию полного курса и дополнительного класса реального училища Михаил Бондарев поступил без экзаменов сверх комплекта в высшее Новочеркасское юнкерское училище с одновременным зачислением в 12-й Донской казачий полк. Приказом по училищу в 1892 году Михаил был произведён в урядники и переведён в 1-й Донской казачий полк. В 1894 году он был выпущен из училища по I разряду подхорунжим и за хорошие успехи в науках по постановлению учебного комитета награждён офицерской казачьей шашкой. В 1895-м Михаила командировали из полка в Варшаву в 4-ю сапёрную бригаду для обучения подрывному и телеграфному делу. По возвращению в полк он был назначен заведующим сапёрной командой, а в 1896 году получил должность полкового адъютанта. Следующим его полком был 43-й, затем снова 1-й, с 1900 года – 9-й Донской казачий полк. В 1898 году он сотник, в 1902-м – подъесаул, в 1908-м – есаул. После полковой службы Бондарев был прикомандирован к Новочеркасской местной команде и в 1904 году утверждён в должности её казначея (секретаря). С 1907 года заведовал сотенным хозяйством в 1-й Донской казачьей отдельной сотне. В этом же году получил за выказанное усердие орден Св. Станислава 3-й степени. С 1908 года М. Д. Бондарев находился в Войсковом штабе для «письменных занятий», а с 1911-го – в должности казначея штаба. Его наградами за штабную службу стал орден Св. Анны 3-й степени и чин войскового старшины [76]. Накануне октябрьских событий 1917 года Михаил Дмитриевич был произведён в полковники.

В начале Гражданской войны М. Д. Бондарев получил повышение в чине и назначение дежурным генералом штаба походного атамана П. Х. Попова [10]. В апреле 1918 года он был откомандирован для организации работы в штаб в Чирский район (к осени переименован в штаб командующего Восточным фронтом) [10]. Чирский район включал Хопёрский, Усть-Медведицкий, 1-й и 2-й Донские, Верхне-Донской и Черкасский округа. В мае 1918-го штаб возглавил полковник К. К. Мамантов (Мамонтов), до этого сформировавший партизанский отряд в станице Нижне-Чирской. Штаб состоял из оперативного и разведывательного отделов, строевой, инспекторской и хозяйственных частей, службы связи и топографического отделения. Затем Михаил Дмитриевич Бондарев продолжил работу дежурного генерала в штабе управления донского атамана П. Н. Краснова. Приказы за его подписью сохранились за ноябрь 1918 года [77].

В штабе Донской армии. Сидят слева направо: дежурный генерал штаба М. Д. Бондарев, 2-й квартирмейстер штаба генерал-майор М. Д. Райский, начальник штаба генерал-майор И. А. Поляков. Стоит офицер штаба полковник Г. Я. Кислов. 1918 г. (Жуменко В. Иллюстрированная история Белых армий. 1917–1922. Париж, 2018.C. 499)

В конце июля 1919 года дежурного генерала М. Д. Бондарева провожали на фронт. «На товарищеском обеде присутствовали управляющий Военным и Морским отделами ген. Чернозубов, войсковой контролёр Есифанов, окружной атаман ген. Ялов и ближайшие сослуживцы М. Д. В произнесённых речах была отмечена деятельность М. Д. по защите Дона от большевиков и в должности дежурного генерала. Растроганный М. Д. горячо благодарил сослуживцев за совместную работу» [78]. На фронте генерал Бондарев продолжил заниматься организационной работой в войсковом штабе Всевеликого войска Донского [79].

Генерал М. Д. Бондарев. 1919 г. (Жуменко В. Иллюстрированная история Белых армий.1917–1922. Париж, 2018. C. 208)

Жизнь Дмитрия Дмитриевича Бондарева сложилась ярко и оборвалась трагически. В 32 года он заявил о себе как о талантливом автомобильном конструкторе, в 38 лет возглавил первый автомобильный завод в Российской империи, в 51 – был назначен главным инженером первого советского завода-гиганта, в 59 – погиб. Обнаруженные в последнее время документы позволили дополнить его биографию новыми фактами.

Учащийся Новочеркасского реального училища Дмитрий Бондарев. 1890-е гг. Из личного архива Е. Высоцкой

Студенту Дмитрию Бондареву за участие в политических акциях грозило отчисление из Харьковского технологического института. Не дожидаясь решения администрации, он сам подал прошение об увольнении и для продолжения образования уехал с женой в Томск. В 1902 году способный молодой человек был принят на 2-й курс механического отделения Томского технологического института (ТТИ) и вскоре попал под наблюдение Особого отдела Департамента полиции МВД в связи со студенческими выступлениями.

О «произведённой» 18 февраля 1903 года в Томске «толпою учащейся молодёжи и обывателей политической демонстрации, сопровождающейся ношением красного знамени, пением революционных песен и криками “Долой самодержавие!” сообщил в столицу командированный в Сибирь по повелению товарища министра внутренних дел генерал-лейтенант фон Валь [80, л. 1]. Из 76 участников протестной акции 73 были задержаны, но вскоре освобождены из-под стражи.

Через два дня противники царского режима снова вышли на демонстрацию. Томский губернатор телеграфировал в МВД, что «толпа студентов университета и технологов [студенты ТТИ. – Е. В.] при пении революционных песен, неся красный флаг с надписью “Долой самодержавие” двинулись от Технологического института к Соборной площади. Вице-губернатор выехал на встречу толпе и обратился с увещеванием разойтись. Толпа продолжала, однако, двигаться. Тогда вице-губернатор во главе двух рот местного батальона, прибывших по требованию, пошёл ей навстречу. Когда толпа была окружена, вице-губернатор снова обратился к ней с увещеванием разойтись. Собравшиеся дали слово разойтись без песен и шума, что и было ими исполнено» [80, л. 2]. Во второй раз власти задерживать никого не стали. Однако фон Валь решил разобраться в причинах революционных настроений студентов и поручил «провести розыск и наблюдения» в ТТИ. Предварительное дознание установило, что в событиях 18 и 20 февраля играли главную роль «технологи», и именно они во время второй демонстрации разбрасывали прокламации. В списке «демонстрантов-технологов» оказались: первокурсники разных отделений – восемь человек, трое второкурсников химического отделения и шесть второкурсников с механического отделения, один третьекурсник  – «механик». Среди студентов механического отделения на первом месте стоял Д. Бондарев. Администрация ТТИ под руководством директора Е. Л. Зубашёва спустила дело «на тормозах»: студенты отделались выговором, а виновными фон Валь назвал помощников инспектора института, в обязанности которых входило наблюдения за учащимися.

Отучившись два года в Томске, Д. Д. Бондарев вернулся в Харьков и восстановился в Технологическом институте. По окончанию института в 1909 году он написал ходатайство о предоставлении ему места управляющего Горецким ремесленным училищем. Одно из старейших в России учебных заведений в 1911 году было преобразовано в сельскохозяйственное ремесленное училище. Несмотря на активное политическое прошлое, полицейское управление не стало воспрепятствовать педагогической деятельности выпускника [80, л. 6]. Однако попробовать себя на преподавательском поприще Дмитрию не удалось; трудоустройство молодого «специалиста по сельскохозяйственной части» взял на себя столичный департамент земледелия [81]. К чести государственных чиновников, при характеристике свежеиспечённого инженера-технолога и на этот раз во внимание принимались только профессиональные знания.

С 1 января 1910 года Д. Бондарев получил место младшего специалиста по сельскохозяйственному машиностроению с окладом 1 500 рублей в год [81, л. 1] в отделе сельскохозяйственных машин на Русско-Балтийском вагонном заводе (РБВЗ). К личному делу Д. Д. Бондарева была приложена метрическая справка – рождён 21 и крещён 22 октября 1878 года в Богородицкой церкви станицы Раздорской на Дону [81, л. 2], удостоверение из станичного правления 1-го Донского округа о том, что он не подлежит воинской повинности как вписанный в разряд неспособных [81, л. 3], диплом об окончании Харьковского технологического института [81, л. 4–5] и прошение Дмитрия Дмитриевича о выдаче ему и жене Надежде Николаевне «бессрочных видов на жительство ввиду временного откомандирования в Ригу» [81, л. 7].

 Рижский завод Руссо-Балт имел не только цеха по производству железнодорожных и трамвайных вагонов, но выпускал машины для сельского хозяйства и двигатели. Через год Бондарев был принят в команду, работающую над созданием первого отечественного автомобиля. В скором времени автомобильный отдел РБВЗ, возглавляемый титулярным советником Бондаревым, приступил к серийному выпуску авто. В 1912 году по инициативе председателя совета директоров М. В. Шидловского на заводе был открыт авиационный цех.

Вице-директор Д. Д. Бондарев и директор Руссо-Балта А. М. Калабин. 1914 г. Из личного архива Е. Высоцкой

К началу Первой мировой войны Бондарев занимал пост вице-директора Руссо-Балта. С 22 декабря 1914 года по конец 1915-го Дмитрий Дмитриевич, всё ещё числящийся инженером-технологом в Главном управлении земледелия, в чине прапорщика находился «на театре военных действий в качестве заведующего всеми механическими работами по сборке, разборке и ремонту воздушных кораблей “Илья Муромец” в вверенной генерал-майору М. В. Шидловскому воздушной эскадре». В июне 1915 года командующий 1-й армией представил, а государь-император утвердил награждение Д. Д. Бондарева «за отличную усердную службу и труды, понесённые им при формировании мастерских и всей механической части эскадры воздушных кораблей» орденом Св. Станислава 3-й степени [81, л. 24].

Д. Д. Бондарев. 1910-е гг. Из личного архива Е. Высоцкой

В 1915 году, зарекомендовавший себя как автомобильный конструктор и организатор производства, Бондарев получил интересное предложение. Торговый дом «Кузнецов, Рябушинский и К^О» заключил договор с Главным военно-техническим управлением на выпуск 1 500 машин. С завода, получившего название АМО (в советское время Завод имени Сталина – ЗИС, Завод имени Лихачёва – ЗИЛ) должна была стартовать программа по созданию российской автомобильной промышленности. «Товарищество на паях Автомобильного московского общества» пригласило Д. Д. Бондарева на должность директора-распорядителя. Планировалось ввести завод в строй осенью 1916-го и выпустить к марту 1917 года первые 150 грузовых машин. Из-за революционных событий февраля и октября 1917-го и продолжающейся войны от выпуска лицензионных автомобилей пришлось отказаться: завод перешёл к сборке грузовиков из деталей, поставляемых итальянским концерном Фиат.

Следующим грандиозным проектом, в котором довелось участвовать Д. Д. Бондареву, стал первенец первой пятилетки завод Ростсельмаш. С началом строительства Дмитрий Дмитриевич был назначен заместителем председателя правления и главным инженером завода-гиганта. В отставку он вышел по состоянию здоровья летом 1929 года после начала выпуска первых сельскохозяйственных машин. В 1935 году Бондарев по приглашению И. А. Лихачёва вернулся на ЗИС, чтобы возглавить отдел по проектированию легкового автомобиля класса «люкс».

С юности Дмитрий Дмитриевич разделял демократические взгляды. Врождённое чувство справедливости привело студента Бондарева  в протестный лагерь. Однако насилие противоречило его натуре. Акции против самодержавия, в которых он участвовал, всегда носили мирный характер. С жизненным опытом убеждение, что счастье нельзя принести на штыках, окрепло. Будучи по роду своей деятельности созидателем, он не одобрял деструктивный характер событий, последовавших за революциями 1917 года.

Гражданская война застала семью Бондаревых в Харькове. Власть в городе менялась в течение года как в калейдоскопе. Бондаревы прожили несколько месяцев при советской власти, стали свидетелями красного террора, разгула анархистов, встретили германские войска и гетмана Скоропадского. После установления директории Украинской народной республики (УНР) Дмитрий Дмитриевич принял решение ехать на Дон. Новочеркасск виделся как оплот стабильности. Братья Михаил и Дмитрий Бондаревы встретились на родине в конце 1918 года.

В Новочеркасске Бондарев был принят в управление начальника военных инженеров ВВД под руководство кузена жены полковника Константина Константиновича Сарандинаки [82]. На новом рабочем месте Д. Д. Бондареву предстояло вернуться к тому, с чего он начинал в профессии. В распоряжении атамана Богаевского и в Войсковом штабе находились 10 моделей Руссо-Балта с кузовами лимузин, ландоле и торпедо. Помимо этого штаб располагал солидным гаражом автомобилей зарубежных марок, в том числе 18 американскими автомобилями фирмы Kissel Motor Car, 83 итальянскими фиатами, 54 французскими авто завода Panhard et Levassor, 41 автомобилем производителя из Швеции OBC (Ottmar Beckmann Cars AB), 100 локомобилями, 85 немецкими автомашинами марки Horch. В распоряжении Совета управляющего отделами имелись престижные 35 мерседесов и 10 легковых машин американской фирмы Packard [83].

В обязанности сотрудника автомобильного отдела Д. Д. Бондарева входил контроль за рабочим состоянием парка машин.

Скоро Дмитрию Дмитриевичу поступило предложение возглавить в Донском правительстве отдел Торговли и промышленности. Новая должность больше соответствовала его статусу. Основной задачей отдела являлась организация мер по восстановлению и развитию промышленности за счёт расширения товарообмена с Украиной, Кубанью, Крымом и иностранными государствами, поддержка путём финансирования государством фабрично-заводских предприятий и приобретение необходимых для жизнеобеспечения и поддержания боеспособности ВВД товаров и материалов. Примером такой деятельности является завизированный в январе 1919 года Д. Бондаревым устав акционерного общества «Аргонавты» [84]. Своей целью общество ставило «ввоз и вывоз из заграничных стран в пределы государства Российского и обратно разного рода продуктов в сыром, полуобработанном и обработанном виде, фабрично-заводских изделий и всякого рода товаров, а также торговлю как этими товарами, так и местными, а равно и изделиями своего производства; комиссионную деятельность при продаже и покупке товаров; приобретение, устройство и эксплуатация товарных складов для приёма на хранение товаров …; выдачу ссуд под товары, принятые обществом для перевозки, на хранение и на комиссию; устройство предприятий фабрично-заводской промышленности; транспорт грузов и пассажиров по внешним и внутренним морским путям» [84, л. 63]. Учредителями общества являлись проживавшие в Ростове-на-Дону греческие поданные Гектор Иванович Чироникос и Томас Николаевич Эпифандис. Заявленный уставной капитал в сумме 5 млрд рублей разделялся на 50 000 акций по номинальной стоимости 100 рублей каждая. Предполагалось, что акции будут именные и принадлежать физическим лицам. Деньги от продажи акций должны были поступать в учреждения государственного банка. Передача учредителями своих прав и обязанностей другим лицам, присоединение новых учредителей, исключение кого-либо из их состава допускались не иначе, как с разрешения управляющего отделом Торговли и промышленности ВВД [84, л. 64].

Руководство отделом требовало не только компетентности в вопросах коммерции, но и бдительного контроля за содержанием и исполнением торговых сделок. В правительственном аппарате Белого движения процветали казнокрадство и взяточничество. В результате постоянно меняющегося положения на фронтах чиновничьи должности становились временными источниками доходов. Растущая дороговизна привела к тому, что оклады управленцев упали до «голодной нормы» семьи из трёх – четырёх человек.

Летом 1919 года близко знакомый Дмитрию Дмитриевичу П. П. Рябушинский создал Товарищество московской объединённой промышленности и торговли (МОПИТ). В организацию вошли около 30-ти крупных торгово-промышленных компаний центрального региона России. Ситуация складывалась для Добровольческой армии благоприятно, и освобождение Москвы казалось реальностью. В сентябре 1919 года МОПИТ подписал с правительством ВВД в лице начальника отдела Торговли и промышленности Бондарева договор о поставке Донской армии заграничного зимнего обмундирования, а населению мануфактурных товаров на средства, вырученные от продажи сырья (зерна) с Дона.

За месяц до заключения договора  донской атаман генерального штаба генерал-лейтенант А. П. Богаевский и председатель Совета управляющих отделами Генерального штаба генерал-лейтенант П. Х. Попов подписали приказ об увольнении Д. Бондарева в отпуск до 1 сентября. Временное исполнение обязанностей было возложено на его помощника Шелякина [85]. Можно предположить, что Бондарев в отпущенное ему время ездил на встречу с Рябушинским. Во всяком случае, в начале сентября договор поступил в Новочеркасск, прошёл проверку контрольными органами Донского правительства и был окончательно заключён 19 числа. Согласно договору «МОПИТ являлся комиссионером казны, взяв на себя при всемерном содействии Войска Донского на территории Дона и без ведома командования Добровольческой армии, скупку сырья, отправление и продажу его за границей, покупку там и доставку на Дон мануфактуры. Основной капитал для оборота, в общем до миллиарда рублей, должен был выдаваться донской казной по частям авансом; все решительно расходы; как-то: провоз, хранение, пошлины и т. п. ложились на казну» [86]. МОПИТ получал комиссионные как с продажи, так и с закупки в размере 19%. Громадный заказ, доставшийся товариществу, вызвал зависть у конкурентов. Вход пошли доносы и заказные статьи в газетах с обвинениями МОПИТа в спекуляции и грабеже казны. Главнокомандующий Добровольческой армией и ВСЮР А. И. Деникин узнал о договоре из газет и, впав в негодование, потребовал расторжения и наказания виновных. Деникин не имел права вмешиваться во внутренние дела суверенного Дона, но приказал «выдачу Товариществу права на вывоз сырья и хлеба прекратить» [86]. Специально созданная Особым совещанием[13] «комиссия рассмотрела затем договор и после разъяснений его статей учредителями и видоизменения Особое совещание сочло возможным допустить деятельность МОПИТа». Иными словами комиссия пришла к выводу, что договор не ущемлял выгоду донской казны, а обвинения против товарищества носили клеветнический характер. В защиту МОПИТа выступил один из ведущих участников Столыпинской реформы А. В. Кривошеин. «Учредители МОПИТа – обширная группа пользующихся уважением и всероссийской известностью москвичей» обратилась к нему с просьбой возглавить совет товарищества. «Мысль сплотить черноземный юг с промышленной Москвой» показалась бывшему члену Государственного совета Кривошеину «правильной и своевременной» [86], однако, время было упущено, поставки сорваны, Донская армия лишилась зимнего обмундирования в канун наступающих холодов.

Посчитав свою репутацию запятнанной, Д. Д. Бондарев в чине действительного статского советника ушёл с поста управляющего отделом по собственному желанию. На его место был назначен В. А. Лебедев.

К концу 1919 года ситуация на Дону поменялась. Одержав несколько побед над конными корпусами Донской и Кавказской армий ВСЮР, захватив тысячи пленных и сотни орудий, сводный конный корпус Б. М. Думенко в середине декабря форсировал Дон и 7 января 1920 года взял Новочеркасск.

Новочеркасск в преддверии прихода Красной армии обезлюдел. Поначалу многие расценивали уход из города и в целом с Дона как новый «Степной» поход. Эвакуацией донских учреждений и школ по поручению атамана А. П. Богаевского руководил пожизненный походный атаман П. Х. Попов.

Идти из Новочеркасска братья Бондаревы решили вместе – отдаваться на волю судьбы было не в их характере. С собой взяли сына Дмитрия Дмитриевича. 15-летний гимназист Митя Бондарев записался в Новочеркасске добровольцем в 30-й конный Донской казачий полк [10].

В отступающем отряде Михаил Дмитриевич Бондарев, как и прежде, исполнял должность казначея: ему поручили кассу отряда. Путь из Новочеркасска до Новороссийска был неблизкий и опасный. Конные переходы совершали в основном в тёмное время суток. Маршрут шёл через донские станицы Ольгинскую, Мечётинскую, Егорлыкскую и далее на Кубань, в Екатеринодар, затем поездом в Новороссийск. В портовом городе царила паника, подогреваемая постоянными сообщениями о жестоких расправах Красной армии с белыми офицерами [87, c. 383–384].

Красный террор, направленный против всех потенциальных врагов их власти и официально объявленный большевиками 2 сентября 1918 года (а фактически начатый сразу после захвата власти), всей своей силой обрушился прежде всего на офицеров. В приказе НКВД, телеграфированном всем губерниям, говорилось: «Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или движения в белогвардейской среде должен приниматься безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявить в этом направлении особую инициативу. Все означенные меры должны быть проведены незамедлительно». В циркулярном письме ВЧК от 17 декабря 1918 года, предписывающим взять на учёт всё «буржуазное население», могущее быть заложниками, видное место занимали офицеры и их семьи. Причём и позже, когда оставшихся офицеров стали мобилизовать в Красную армию, они продолжали относится к этой категории населения, и семья такого офицера могла быть взята в заложники и расстреляна, как это и многократно случалось. Причём уничтожению офицеров большевиками придавалось большее значение, чем даже их использование в целях сохранения своей власти [87, c. 91–92]. Лютая ненависть к Белой гвардии обусловливалась не столько и не только классовыми различиями. Офицерство составляло ядро Добровольческой армии; слово «офицер» являлось синонимом бесстрашия и отваги. «На офицерском самопожертвовании во многом и держалось Белое движение. Этим фактом, главным образом, объясняется то обстоятельство, что малочисленная Добровольческая армия целых три года смогла выдержать напор многократно превосходящих её по численности и вооружению красных войск и даже одерживать над ними блестящие победы, пока это превосходство не стало абсолютно подавляющим» [87, с. 176–177].

Согласно приведённым историком С. Волковым данным на Юге России в борьбе с большевиками участвовали до 115 тысяч офицеров, треть которых погибла. До 45 тысяч человек эмигрировали, и до 30 тысяч (около четверти) остались в России. «Под “оставшимися в России” имеются в виду как попавшие в плен, так и оставшиеся на советской территории и растворившиеся среди населения» [87, с. 292].

В результате бездарно проведённой эвакуации пароходы из Новороссийска смогли забрать лишь малую толику желающих. В конце марта в Новороссийске пленены были больше двадцати двух тысяч человек, в основном кубанские и донские части. Среди пленённых было до восьмидесяти старших офицеров и пять генералов – командиров полков, батарей и пластунских батальонов. «Советские источники приводят цифру 2500 офицеров и 17 тысяч солдат и казаков» [87, с. 206]. Подавляющее большинство из попавших в плен офицеров была расстреляна сразу, остальных смерть настигла в лагерях спустя годы.

В Новороссийске пути братьев Бондаревых разошлись, теперь уже навсегда. В последний момент Дмитрий Дмитриевич принял решение не уезжать и вместе с сыном вернулся домой.

Михаил Дмитриевич остался с Петром Харитоновичем Поповым. В списке эмигрантов первой волны, зарегистрированных Главным бюро в Константинополе[14] имена обоих генералов: «Бондарев Мих. Дмитр., генерал-майор, прибыл из Новороссийска» [88, с. 156] и «Попов Пётр Харитон., генерал от кавалерии, 51 год, прибыл из Новороссийска» [88, с. 200]. В том же списке  – сыновья атамана Войска Донского Африкана Петровича Богаевского – Евгений 15-ти лет и Борис 12-ти лет [88, с. 156].

А. П. Богаевский возложил на генерала Попова с марта 1920 года обязанность представлять его в Константинополе. Сам атаман находился с марта месяца в Крыму, где концентрировались остатки Вооружённых сил Юга России. После того, как А. И. Деникин снял с себя обязанности главнокомандующего, на этот пост был назначен барон П. Н. Врангель. 22 марта генерал Врангель приплыл из Константинополя в Севастополь на английском линкоре «Император Индии» и пробыл до ноября. Пётр Харитонович Попов в Турции оставался ненадолго и тоже вернулся в Крым. С апреля 1920 года П. Х. Попов состоял в резерве Донского корпуса Русской армии генерала Врангеля.

В Крым из Турции к Врангелю, в надежде восстановить утраченную боеспособность армейских частей и отвоевать у большевиков Россию, вернулось около четырёх тысяч военных. Среди тех, кто верил в победу, был генерал Михаил Дмитриевич Бондарев. В эмиграции в июне 1920 года он по собственному желанию вышел «на пенсию» (приказ от № 293 от 24/VI – 1920 г.) [89], но через месяц, возвратившись в Крым, снова поступил на службу. В «Требовательной ведомости на выдачу жалованья войскового штаба ВВД в виде единовременного пособия офицерам и чиновникам штаба» под номером 2, вслед за начальником походного штаба генерал-лейтенантом Н. Н. Алексеевым, идёт генерал для поручений при начальнике штаба М. Д. Бондарев. На всех шестерых членов семьи к выплате полагалась 60 000 рублей [90]. (У Михаила Дмитриевича и Надежды Александровны Бондаревых было пять дочерей – Татьяна, Валентина, Лидия, Ирина и Нина. Нина в 1918 году умерла) Вероятно, семья находилась на тот момент в Крыму.

Увы, надежда на скорую победу оказалась призрачной. К ноябрю под напором Красной армии Русская армия Врангеля вынуждена была окончательно покинуть родину. В отличие от новороссийской эпопеи эвакуация из Крыма в Константинополь была проведена образцово. На 126 присланных союзниками кораблях смогли выехать 145 693 человека, не считая судовых команд, в том числе 50 тысяч чинов армии и 6 тыcяч раненых [87, с. 345]. «В Константинополе армию разрешалось покинуть всем престарелым и раненым офицерам, а также всем штаб-офицерам, которым после сведения частей не осталось строевых должностей» [87, с. 345].

В том же 1920 году П. Х. Попов уехал в Болгарию, где в Габрово организовал первую эмигрантскую станицу. Походный штаб ВВД также перебрался в Софию. Из Крыма Михаил Дмитриевич Бондарев через Константинополь попал в 1921 году в расположенный на Чёрном море болгарский город Месемврия (после 1934 года Несебыр).

Дмитрия Дмитриевича Бондарева на родине  ждали годы плодотворного труда и … аресты. С одной стороны он был востребован советской властью как первоклассный специалист, с другой стороны власть пыталась уличить в нём предателя. Отягчающими фактами биографии являлись происхождение из казаков, сотрудничество с банкирами Рябушинскими и служба в Донском правительстве П. Х. Попова.

Первый арест состоялся сразу по приезду в Москву в сентябре 1920 года. Поводом послужило постановление Коллегии Новочеркасского ЧК: за службу в Донском правительстве он был приговорён к 5 годам заключения в концентрационный лагерь. Отсидев в Бутырской тюрьме всего несколько месяцев, Дмитрий Дмитриевича был освобождён по амнистии. Следующий арест случился в 1931 году. Коллегия ОГПУ приговорила Д. Д. Бондарева к 10 годам заключения по статье 58 п. 7 и 11. Но и на этот раз в связи с резким ухудшением здоровья через год он был отпущен на свободу. В третий и последний раз Д. Д. Бондарева арестовали в августе 1937 года и через два месяца расстреляли на Донском полигоне в Москве [4, c. 78–79]. Реабилитация пришла посмертно в 1957 году.

Заключённый Д. Д. Бондарев. 1937 г.(ЦА ФСБ РФ. Д. Р-4888)

Основной поток русских военных эмигрантов в Болгарию пришёлся на 1921 год. В мае месяце в Бургас морским путём приехали около двух тысяч человек из военных лагерей в Галлиполи и с острова Лемнос, среди которых были больные и раненые. Через месяц болгарское правительство разрешило принять ещё тысячу казаков из армии Врангеля. В начале сентября 1921 года с Лемноса и из Константинополя в Бургас на пароходе «Керасунд» прибыли 3 639 офицеров и казаков. В их числе был Донской корпус генерал-лейтенанта Ф. Ф. Абрамова.

Согласно Нёйиского договора[15] военные, вступив на болгарскую землю, разоружались комиссией, состоящей из представителей Болгарии и военного командования Антанты.

Составляющие большинство среди беженцев донцы, стараясь сохранить вековые традиции, начали на новых местах поселения организовываться в станицы и выбирать атаманов. Такая система управления казачьим обществом должна была сыграть роль в будущем, при возвращении казаков в Россию и борьбе с большевиками. К концу 1920-х годов в Болгарии насчитывалось порядка 10 казачьих станиц. Одна из них располагалась в Месемврии.

Первое общее собрание казаков из городка Месемврия, состоявшееся 12 ноября 1921 года, открыл «комендант Месемврийской группы беженцев генерал-майор Бондарев». На собрании, длившимся час, присутствовали 52 человека[16].

Михаил Дмитриевич Бондарев был избран председателем, полковник Пётр Дмитриевич Родионов – секретарём. Председательствующий доложил о предстоящем съезде донских казаков в Болгарии и предложил определиться с вопросом: «Не пора ли нам, казакам-беженцам, проживающим в городе Месемврии и его окрестностях, организоваться в какую-либо группу, дабы иметь возможность послать на этот съезд своего представителя?» [91, л. 66]. Собрание единогласно постановило организовать станицу, станицу назвать в честь генерала П. Н. Краснова Красновской[17], собраться через неделю «в здании беженской столовой» для выбора атамана и поставить о собрании в известность представителя Донского атамана в Болгарии генерал-майора от кавалерии П. Х. Попова.

На следующем сходе кандидатами на должность атамана были выдвинуты М. Д. Бондарев, П. Д. Родионов и губернский секретарь Авдеев. Михаил Дмитриевич от «бюллетировки» отказался. Станичники проголосовали за полковника Родионова[18]. Поставленный по предложению священника Павла Мишустова вопрос о зачислении П. Н. Краснова почётным станичником был решён единогласно. Краснова о принятии в станицу уведомили по телеграфу.

Станичные атаманы и правления за рубежом подчинялись «Объединённому совету Дона, Кубани и Терека» и «Казачьему союзу», возглавляемыми генералом А. П. Богаевским. Конкуренцию Африкану Петровичу составлял его предшественник на посту Донского атамана Краснов. Месемврийские казаки условно относились к той ветви казачьей эмиграции, которая исповедовала монархизм и поддерживала П. Н. Врангеля, П. Н. Краснова и Российский общевоинский союз (РОВС). Краснов считал, что на территории ВВД должно быть образовано самостоятельное государство со всеми атрибутами власти, и из Берлина призывал казаков-эмигрантов сформировать корпус для возобновления боевых действий в России. Донское правительство, адекватно оценивающее ситуацию на родине после завершения Гражданской войны, провело в Софии совещание для выработки мер по воспрепятствованию стихийному возвращению казаков в Россию. В феврале 1922 года в Пловдиве П. Н. Краснов при поддержке П. Х. Попова инициировал созыв Войскового круга в попытке сместить Богаевского. Избранные делегатами на съезд от станицы Месемврии атаман Родионов, отец П. Мишустов и доктор Митрофан Иванович Ретивов позицию генерала Краснова поддержали, однако признание его атаманом не состоялось. А. П. Богаевский пожизненно представлял интересы донского казачества за рубежом. Общим числом голосов съезд в Пловдиве принял решение считать политическую полемику среди казаков нежелательной и наделил правом учредительное собрание в будущем определять политический строй в России.

Однако оставаться политически нейтральными в эмиграции было крайне сложно. Беженцы из России разделились на непримиримые лагеря и группы, в том числе по отношению к представителям Дома Романовых. На станичном сборе в октябре 1923 года месемврийцы постановили: «Не оспаривая законность права Великого князя Кирилла Владимировича на законные права его Высочества на престол, считать себя по-прежнему во всецелом и безоговорочном подчинении его Императорскому Высочеству Великому князю Николаю Николаевичу[19]» [91, л. 6].

На последующих сходах станичники из Месемврии обсуждали насущные вопросы: учреждения при станице Бюро труда и кассы взаимопомощи; открытие кооперативного магазина, налаживание почтового сообщения с Россией, организация устной газеты[20], взаимодействие с Болгарским Красным Крестом, выделение центральными органами донской власти ежемесячного пособия в размере 100 левов «немощным старикам, инвалидам и женщинам с детьми, не имеющим возможность заработать на кусок хлеба» [91, л. 71], проблема беспризорных, обращение к митрополиту Илариону Сливенскому (в миру Григорий Арабаджиев 1870–1939) о назначении отца Павла Мишустова для отправления церковной службы в «Месемврийской Равденской Барасклийской церкви»[21] [91, л. 86].

Как и большинство беженцев, месемврийцы с самого начала столкнулись с трудностями экономического характера. Власти на местах гостеприимства к прибывшим из России не проявляли. В июне 1921 года городской совет Бургаса обязал работодателей не брать на работу русских беженцев под угрозой отключения коммунальных услуг, однако поток эмигрантов не прекращался. Свободной земли для выделения под сельскохозяйственные проекты в Болгарии не было. Многие военнослужащие не привыкли к тяжёлому физическому труду и не имели профессиональных ремесленных навыков. На первых порах обустройство эмигрантов финансировалось болгарским правительством и общественными организациями – Славянским обществом и Болгарским Красным Крестом. Очень скоро энтузиазм принимающей стороны совсем угас, и выживать казакам приходилось в расчёте на собственные силы.

Отказавшийся от участия в выборах атамана Михаил Дмитриевич Бондарев исполнял обязанности представителя (уполномоченного) Донского атамана в Болгарии П. Х. Попова. Имея постоянную связь с Софией, генерал информировал руководство о проблемах станичников с жильём и работой, ходатайствовал о помощи самым незащищённым. 22 мая 1922 года Бондарев писал: «Большая часть беженцев, в том числе и некоторые семейные, нуждаются в общежитиях, из коих одно предоставлено церковным ведомством, а другое нанимается в частном доме, 4 человека <неразборчиво> живут в сторожках на виноградниках, 1 при мельнице, 4 в бараках и 15 на частных квартирах в Месемврии. Найти частную квартиру с годовым условием почти невозможно, т.к. на летние месяцы домохозяева отдают свои помещения курортникам, и если принимают к себе беженцев, то только с октября по июль месяц» [91, л. 5]. Михаил Дмитриевич также составил список занятых: «Число беженцев, имеющих более-менее постоянную работу – – 4 человека на мине[22]  «Чёрное море», 2 на мельнице, 8 человек на рыболовных промыслах, 4 на виноградниках. Остальные имеют случайный заработок – колка дров, уход на подработку в город, на виноградниках и рыбных промыслах» [91, л. 7 об.].

После неудачи Краснова на съезде в Пловдиве поддерживающие его станицы перешли к Богаевскому. Посетивший в феврале 1922-го станицу Донской атаман выделил на нужды станичников 1000 левов, половину из которых общим решением была оставлена в запасном фонде, а другая часть роздана наиболее нуждающимся [91, л. 71].

С 1924 года станица существовала на условиях самообложения.

Скоро среди тех беженцев, кому нужна была поддержка, оказался сам М. Д. Бондарев. После перенесённого инсульта он был определён в 1924 году на жительство в инвалидный дом в Нова-Загоре [92, с. 498]. После Нова-Загоры обителью генерала стал приют Российского обществ Красного Креста (РОКК) на Шипке [92, с. 153]. К 1937 году потеря трудоспособности 66-летнего Михаила Дмитриевича составляла 60 процентов [92, с. 485].

Вопрос о медицинской помощи и уходе за увечными и больными воинами встал вскоре после прибытия первых кораблей с переселенцами. Идея разместить двести беженцев-инвалидов в селе Шипка принадлежит эмигранту генерал-майору И. В. Новицкому. Шипка – место русской славы –  находилась в относительной близости к портам Бургас и Варна и по соседству с местами дислокации эвакуированных соединений Русской армии Врангеля, штабов Лемносской группы, Донского корпуса и некоторых других донских частей. Решено было занять под инвалидный дом пустующие здания, примыкавшие к храму-памятнику Рождества Христова.

Осенью 1921 года в помещении бывшей семинарии на Шипке открылся хирургический госпиталь РОКК на 50 коек.

РОКК было создано в 1867 году и являлось крупнейшей общественной благотворительной организацией в Российской империи. Общество внесло неоценимый вклад в поддержку участников военных конфликтов, начиная с экспедиции 1868 года в Среднюю Азию и заканчивая Первой мировой войной. Октябрьскую революцию руководство РОКК восприняло негативно. В свою очередь большевистским декретом имущество РОКК было объявлено государственной собственностью, а главное управление упразднено. Во избежание репрессий руководители общества покинули Петроград и продолжили работать на территориях, подконтрольных Белой армии. После окончательной победы большевиков представительство РОКК было открыто за границей. Задачей организации стало изыскание средств для поддержки наиболее нуждающихся категорий русских беженцев.

Тогда же в храм-памятник впервые после Первой мировой войны был назначен настоятель, и начались праздничные и воскресные службы. Интересы русских беженцев, в том числе насельников дома инвалидов на Шипке отстаивал родной брат хранителя храма-памятника Верховный комиссар Лиги наций в Болгарии Б. С. Серафимов.

Полноценный приют РОКК открылся в декабре 1923 года и с тех пор являлся одним из крупнейших русских инвалидных домов в Европе. В нём постоянно проживали 120–130 человек. Вместе с группой больных и увечных воинов, переведённых в 1924 году из приюта в Нова-Загоре, попал на Шипку М. Д. Бондарев.

Комендантом нового приюта был направлен из Софии генерал-лейтенант И. И. Ветвеницкий. В 1925 году Ветвеницкого сменил генерал М. Д. Бондарев [92, с. 153].

Здоровье не позволило Михаилу Дмитриевичу долго оставаться на этом посту. В этом же году комендантом стал генерал-майор Ф. П. Инютин. После смерти Инютина комендантскую должность исправлял генерал-лейтенант Н. Э. Бредов, один из героев ВСЮР, сам имевший к этому времени инвалидность.

По соседству с приютом РОКК в 1928 году разместилось ещё одно богоугодное заведение – Шипкинский дом инвалидов (ШИД) на 100 человек. Отношения между ШИД и приютом для инвалидов и тяжелобольных РОКК, несмотря на схожесть задач и условий существования, складывались сложно: на первых порах их жители были полны амбиций и планов на будущее. Принадлежность к разным политическим течениям – «кирилловцам», «николаевцам», «монархистам-легетимистам», «монархистам-конституционалистам» и т. д. – делала политический климат на Шипке горячим.

Около пятидесяти живущих на Шипке донцов-инвалидов, в том числе М. Д. Бондарев, входили в «общеказачью Сергиевскую станицу». «Станица существовала нелегально, не имея ни устава, ни разрешения властей» [93].

После смерти в 1934 году А. П. Богаевского атаманом ВВД за рубежом был утверждён генерал-лейтенант М. Н. Граббе. Кандидатура графа возникла неслучайно: он являлся последним наказным атаманом Войска Донского, однако популярностью среди проживавших в Болгарии казаков-донцов похвастаться не мог. Не шуточные страсти разгорелись на Шипке осенью 1938 года в преддверии Всеобщего съезда донских казаков, должному состояться 4 декабря в Софии. Уполномоченные донскими казаками на Шипке генерал-майор А. Болдырев, генерал-майор М. Бондарев и есаул Сергей Генералов обратились с письмом в редакцию газеты «Казачий голос». Авторы нелестно отзывались о генерале М. Н. Граббе, называя его чуждым Дону, выражали полную поддержку «природному казаку, борцу и защитнику Тихого Дона генералу от кавалерии П. Х. Попову», сообщали об уловках с голосами выборщиков атамана станицы Сергиевской Андриянова и осуждали позицию по вопросу выборов атамана, занятую Русским общевойсковым союзом (РОВС) в лице руководителей генералов Ф. Ф. Абрамова и Н. Э. Бредова. По словам составителей письма процент, поддерживающих «б. атамана Граббе», был очень низок не только на Шипке, но и в сёлах Белене, Кочево, городах Стара-Загора, Сливен, Виден, Перник, Червен-Бряг и даже в Софии. Уполномоченные обвиняли чиновничий аппарат в несоблюдении основного закона ВВД, предрекали скорый конец Войсковому Кругу и жаловались на то, что «злое меньшинство, в купе с состоящими в станице кубанцами  и терцами, во главе со станичным атаманом, ярым приверженцем беглого графа, произвело на нас и производит такое злобное гонение, что нам, старикам и калекам, становится тяжело тихо и спокойно жить между ними» [93]. Письмо было опубликовано только в феврале 1939 года, когда съезд уже прошёл, и мнение противников Граббе учтено не было.

Отношения с местными жителями у обитателей Дома инвалидов были добрые. Их присутствие стало объективной частью жизни села: русские составляли десять процентов от общего населения. Состав насельников не был постоянным: некоторые уезжали в другие города Болгарии или за её пределы, кто-то уходил в мир иной, на их место поступали новички. Были случаи, когда одинокие люди просили привезти их на Шипку, чтобы умереть среди своих. Жители инвалидных домов в большинстве своём были в прошлом военными: офицерами и нижними чинами императорской Русской армии и участниками Белого движения. Процент казаков, в первую очередь донских, среди них был высок.

Правительство Болгарии ежемесячно отпускало субсидии на содержание русских инвалидных домов. ШИД находился в зоне ответственности Союза русских инвалидов, а приют РОКК содержался Комитетом по делам русских беженцев. В 1938 году выделяемая на одного инвалида сумма составляла в день 9 левов. Отдельной строкой шли средства на медицинскую помощь. Денег было недостаточно; быт жителей богоугодных заведений весьма скромным. Не хватало медицинского оборудования, топлива, одеял, белья и одежды. Жильцы десятилетиями донашивали военную форму. Остро стояла проблема протезирования. Газета «Возрождение» в 1927 году писала, что на Шипке  «почти все люди обречены на полную неподвижность <…> У правления, состоящего из нескольких человек, на всех одна нога» [94]. Мастерские – картонажная, сапожная, сувенирная – давали крошечный доход. За сто папиросных коробок выплачивали 7 левов. Счастливцы, способные к труду, передавали 10 процентов от заработанной суммы нетрудоспособным. Сочувствующие болгары с 1926 года проводили акции по сбору средств под названием «Дни русских инвалидов в Болгарии».

Единственное, чем могли похвастаться увечные, беспомощные, одинокие жители инвалидных домов, это стойкостью духа. Связь с родиной они поддерживали не только мысленно: в 30-е годы инвалиды путём «кружечного» сбора собирали деньги голодающим в Советской России.

Групповой снимок инвалидов приюта РОКК. Крайний справа с рукой на перевязи стоит генерал М. Д. Бондарев. Фото не позднее осени 1928 г. (Бондаренко В. Русский некрополь на Шипке. М. : Старая Басманная, 2016. С. 51)

Вторая мировая война напрямую жителей инвалидных домов на Шипке не коснулась. Были урезаны средства на их содержание, но после прихода Красной армии в Болгарию белоэмигранты массово репрессиям не подвергались. Народная республика Болгария продолжала поддержку приютов вплоть до 1952 года. В течение трёх лет после указа 1946 года о восстановлении советского гражданства бывшим поданным Российской империи в Болгарии практически все обитатели шипковских домов  стали гражданами СССР. М. Д. Бондарева среди них не было.

В свидетельстве о смерти, выписанном на болгарском языке, сообщалось, что беженец из России Михаил Бондарев русский, православного вероисповедания, рождения 1871 года Донской области, обладатель нансеновского паспорта[23], инвалид умер 23 марта 1948 года в лазарете от эмфиземы лёгких. В документе были перечислены все близкие родственники генерала, к тому моменту тоже покойные: отец Дмитрий Онуфриевич Бондарев, мать Евдокия Михайловна Косоротова, жена Надежда Александровна Зотова.

Среди членов советской делегации, посетившей приют в 1946 году, был Александр Трифонович Твардовский. Свои впечатления он изложил спустя двенадцать лет после поездки в одной «Из рабочих тетрадей»[24]. Несмотря на то, что уже состоялся XX съезд КПСС, и страна начала дышать очистительным воздухом «оттепели», писатель в оценке жителей дома на Шипке был беспощаден. «Быт и типажи русских инвалидов описаны в этом наброске жёстко, непримиримо, без малейшего сочувствия, напротив – с явственной нотой недоброжелательной иронии (одного из выведенных в очерке персонажей можно идентифицировать – это генерал-майор М. Д. Бондарев)» [92, с. 78].

«Из полутёмной прихожей мы вступили в коридор, тёмный, совсем тёмный, где только привычному человеку можно было найти двери по обеим сторонам. И уже в этом коридоре был запах, который не смущал хозяев и обитателей заведения, принюхавшихся к нему, но свежим людям едва позволял удержаться от того, чтобы не зажать нос рукой и не гримасничать. Это был, как говорится, сложный запах, где сочетались затхлость больничной палаты, дурной кухни, банной раздевалки и ещё чего-то вовсе непереносимого, – как я потом догадался, это был запах клея, употребляемого для изготовления папиросных коробков.

Это были палаты-мастерские, где лежачие и ходячие занимались склеиванием этих коробков за ничтожную плату, которая шла им на карманные расходы. В первой комнате было две кровати – на одной из них сидел остриженный под машинку, весь серый-серый старик с длинным небритым лицом с какой-то толстой книгой с картинками на коленях; на другой кто-то лежал, завернувшись с головой в одеяло, скрючившись, лицом к стене <…>.

– Дежурный генерал Четвёртой Донской армии, – хриплым и слабым голосом представился сидевший, привставая и отложив книгу на постель.

– Ну, как поживаете, – сказал кто-то из нас, чтобы что-нибудь сказать.

– Не поживаем, а доживаем, – раздельно и выразительно прохрипел дежурный генерал, – и, видимо, не первым нам говоря эти слова, с безнадёжной горечью, без расчёта на чьё-либо сочувствие» [95, с. 160–161].

Михаил и Дмитрий Бондаревы сделали разный выбор, но выбор братьев оказался фатальным.

***

Выражаю благодарность историку Дмитрию Зенюку за предоставленное сведение о награждении Елизаветы Сарандинаки медалью и искреннюю признательность писателю Вячеславу Бондаренко за возможность узнать о жизни и последних днях генерала М. Д. Бондарева в приюте на Шипке.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. Высоцкая Е. П. Павловичи и Маргаритовичи // Донской временник : краеведческий альманах /Донская гос. публич. б-ка. Год 2016-й. Вып. 24. Ростов н/Д., 2015. С. 176–194.

2. Высоцкая Е. П. Дети магистра // Донской временник : краеведческий альманах /Донская гос. публич. б-ка. Год 2015-й. Вып. 23. Ростов н/Д., 2014. С. 65– 81.

3. Высоцкая Е. П. Семья Сабо // Донской временник : краеведческий альманах /Донская гос. публич. б-ка. Вып. 31. Ростов н/Д., 2022. С. 84–108.

4. Высоцкая Е. П. Огонь творчества // Донской временник. Год 2009-й : краеведческий библиотечно-библиографический журн. / Донская гос. публич. б-ка. Ростов н/Д., 2008. С. 68–80.

5. Кононов И. Действия моряков в начале Добровольческого движения // Флот в Белой борьбе / сост., науч. ред., предисл. и комментарий д-ра ист. наук С. В. Волкова: М., 2002. С. 77–78.

6. ГАРФ. Ф. Р-5942. Оп. 1. Д. 66. Л. 303.

7. ГАРФ. Ф. 1487. Оп. 2. Д. 63. Л. 12, 41.

8. Там же. Д. 150. Л. 4.

9. Шергалин Е. Э. Георгий Георгиевич Сарандинаки (1884–1933) – орнитолог, доброволец, эмигрант // Русский орнитологический журнал. 2016. Т. 25. Экспресс-выпуск № 1310. С. 2559–2571.

10. ГАРФ. Картотека участников Белого движения.

11. РГАЛИ. Ф. 2416. Оп.  1. Д. 5. Л. 2.

12. Волков С. В. База данных № 2. Участники Белого движения в России на январь 2016. Буква С. С. 123.URL: http://swolkov.org/2_baza_beloe_dvizhenie/pdf/Uchastniki_Belogo_dvizhenia_v_Rossii_17-S.pdf (дата обращения: 9.09.2023).

13. ГАРО. Ф. Р-1817. Оп. 5. Д. 13480.

14. Екатеринославские епархиальные ведомости : Официальный отдел. 1909. 21 июня. (№ 18). С. 250.

15. Насонов Н. В. О результатах работ на пароходе «Меотида» в Чёрном море, вдоль южного берега Крыма, С. А. Зернова, командированного Зоологическим музеем Академии наук осенью 1909 г. // Известия императорской Академии наук. 1910. Т. 4. Вып. 2. С. 132–136. (VI сер.).

16. Опись и оценка недвижимого имущества жителей г. Ростова-на-Дону на 1913 год. Ростов н/Д., 1913. С. 190.

17. Список фабрик и заводов г. Москвы и Московской губернии : составлен фабрич. инспекторами Моск. губ. по данным 1916 г. М. : Товарищество тип. А. И. Мамонтова, 1916. С. 16.

18. Государственная дума Российской империи, 1906–1917 : энцикл. М. : Российская политическая  энциклопедия, 2008. С. 322.

19. РГВИА. Ф. 409. Д. 1137. Л. 1–7 об., 10.

20. AGAD. (The Central Archives of Historical Records in Warsaw). F. 226. Op. 1. Spr. 417.

21. ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1911 г. Оп. 24. Д. 330.

22. ГАРФ. Ф. 102. 5-й департамент. 1914 г. Оп. 150. Д. 301, ч. 67.

23. РГВА. Ф. 39456. Оп. 1. Д. 147.

24. ГАРФ. Ф. 5759. Оп. 1. Д.112. Л. 200.

25. ГАРФ. Ф. 102. 4-е делопроизводство. 1910 г. Оп. 119. Д. 70, ч. 7.

26. РГВИА. Ф. 400. Оп. 11. Д. 255. Л. 37–42.

27. Некрополь Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле (штат Нью-Йорк, США) / Фонд русской истории Джорданвилль; Под рук. и ред. прот. В. Цурикова. М. : Старая Басманная, 2015. С. 107.

28 РГВА. Ф. РВСР. Оп. 7. Д. 76. Л. 31.

29. Бутрин Е. С. Великий собиратель древностей. К 170-летию со дня рождения Дмитрия Геннадиевича Бурылина // Государственный архив Ивановской области : сайт. URL: https://ivarh.ru/virtualnye-vystavki/-velikiy-sobiratel-drevnostey-k-170-letiyu-so-dnya-rojdeniya-dmitriya-gennadevicha-burylina-1106 (дата обращения: 08.09.2023).

30. ГАИО. Ф. 218. Оп. 2. Д. 1. Л. 50 об. – 51.

31. Там же. Оп. 3. Д. 10. Л. 145 об.– 146.

32. ГАИО. Ф. Р-2252. Оп. 26. Д. 10. Л.140.

33. Сарандинаки Василий Константинович // Жертвы политического террора в СССР /НИПЦ «Мемориал». URL:https://base.memo.ru/person/show/412921?ysclid=lltyfm6a95124043409 (дата обращения: 08.09.2023).

34. РГВИА. Ф. 409. Оп. 1. Д. 132477/1-63.

35. Лесков А. Жизнь Николая Лескова : По его личным, семейным и не семейным записям и памятям. В 2-х т. Т. 1. Ч. 1–4. М. : Художественная литература, 1984.

36. Паустовский К. Г. Собрание сочинений : в 6 т. Т. 3. : Повесть о жизни. Кн. 1 : Далёкие годы. М. : Гос. изд-во художеств. лит., 1957. С. 166.

37. ГАБО. Ф. 52. Оп. 1. Д. 26. Л. 25.

38. РГВИА. Ф. 409. Д. 1739. Л. 1–5.

39. РГВА. Ф. 37976. Оп. 2. Д. 39653.

40. РГВИА. Ф. 400. Оп. 12. Д. 27347.

41. Шапошников Б. М. Воспоминания. Военно-научные труды. М.: Воен. Изд-во М-ва обороны СССР, 1974.

42. ГАРФ. Ф. 102. 7-й департамент. 1907 г. Д. 8113.

43. РГВА. Ф. 37837. Оп. 4. Д. 47. Л. 274 об.

44. Устав скакового общества офицеров конной артиллерии Варшавского военного округа «Конный спорт». [Варшава], 1911. С. 3.

45. Они были первыми // Дон. 1942 : сайт. URL: http://don1942.ru/osobaya-kavalerijskaya-sled-v-istorii/item/application4 (дата обращения: 09.09.2023).

46 Сарандинаки В. Конный спорт : с 29 рис. в тексте /Одобрено инспекцией кавалерии РККА. Л. : Воен. изд-во Ленинград. воен. округа, 1925.

47. Конный спорт : Правила соревнований : Обязательны для всех, проводимых в СССР соревнований по конному спорту. М. : Физкультура и спорт, 1938. 203 с. : ил.

48. РГАЛИ. Ф. 2119. Оп. 1. Д. 917. Л. 1–3.

49. ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. 6577.

50. Каталог выставки изобразительного искусства Киргизской ССР : декада киргизского искусства / Ком. по делам искусств при СНК СССР и Упр. по делам искусств Киргизской ССР [сост. Б. В. Веймарн, М. М. Дроздова, С. В. Сарандинаки и др]. М. ; Л. : Искусство,1939. С. 2.

51. РГИА. Ф. 1284. Оп. 73. 1910 г. Д. 451.

52. Таганцев Н. С. Смертная казнь : cб. статей. СПб. : Гос. тип., 1913. С. 92.

53. ГАКК. Ф. 443. Оп. 1. Д. 25. Л. 253.

54. Волков С. В. Первые добровольцы на Юге России. М. : Посев, 2001. С. 275.

55. ГАРФ. Ф. P-5843. Оп. 1. Д. 6. Л. 7.

56. ГАРФ. Ф. Р-5837. Оп. 1. Д. 406. Л.1.

57. ГАРФ. Ф. Р-5942. Оп. 1. Д. 143. Л. 170.

58. Дмитрий Сабо // Генеалогическое древо рода Богатовых. URL:https://bogatov.info/Genbase6?iz=1;p=dmitrii;n=sabo;oc=2 (дата обращения: 09.09.2023).

59. ГАРФ. Ф. Р-5982. Оп. 1 Д. 63. Л. 20.

60. Сабо Пётр Владимирович // Искусство и архитектура Русского зарубежья / Фонд им. Д. С. Лихачёва : интернет-сайт. URL:  https://artrz.ru/1805094377.html (дата обращения: 09.09.2023).

61. Grezine I. Inventaire nominative des sepultures russes du cimetiere de Ste-Genevieve-des-Bois. Paris, 1995. P. 335.

62. Василий Сабо // Генеалогическое древо рода Богатовых. URL: https://bogatov.info/Genbase6?pz=petr;nz=penskii;ocz=0;p=vasilii;n=sabo;oc=1 (дата обращения: 09.09.2023).

63. Правительственные распоряжения // Кавказ. 1885. 6 мая. (№ 118). С. 1.

64. Правление Тифлисского дворянского земельного банка // Кавказ. 1903. (№ 307). 18 нояб.

65. Гарибджанян Г. Б. Зарубежные интернационалисты в борьбе за защиту завоеваний Великого Октября в Закавказье // Защита завоеваний социалистической революции / Отв. ред. И. И. Минц. М. : Наука, 1986. С. 194.

66. РГВА. Ф. 11433. Оп. 1. Д. 26. Л. 11.

67. РГВА. Ф. 37837. Оп. 3. Д 254. Л. 105.

68. ЦАМО. Ф. 58. Оп. 18002. Д. 382.

69. ГАРФ. Ф. Р-5982. Оп. 1. Д. 108. Л. 37 об.

70.Там же. Д. 160. Л. 13.

71. Парчевский К. К. В Парагвай и Аргентину : Очерки Южной Америки. Париж : [изд. авт.], [1936]. С. 157–158.

72. РГВИА. Ф. 330. Оп. 58. Д. 377. 1899 г.

73. Бондарев Михаил Дмитриевич // Офицеры Русской императорской армии : сайт. URL:  https://www.ria1914.info/index.php (дата обращения: 09.09.2023).

74. РГВИА. Ф. 330. Оп. 56. Д. 468. Л. 51.

75. Koriagin S., Simmons P. Ushakovs and others. M. : Rusaki, 2011. P. 172–173.

76. РГВИА. Ф. 409. Оп.1. Д. 48819. Л. 2–3.

77. ГАРФ. Ф. Р-1261. Оп. 1. Д. 19. Л. 91.

78. Проводы дежурного генерала М. Д. Бондарева // Донские ведомости. 1919. 2 (15) авг. (№ 177). С. 1.

79. ГАРФ. Ф. Р-1317. Оп. 1. Д. 7. Л. 204–281.

80. ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903 г. Оп. 231. Д. 155.

81. РГИА. Ф. 398. Оп. 71. Д. 25519.

82. РГВА.  Ф. 39456. Оп. 1. Д. 144. Л. 5 об. – 6.

83. РГВА. Ф 39456. Оп. 1. Д. 68. Л. 107.

84. ГАРФ. Ф. 4646. Оп. 1. Д. 3.

85. ГАРФ. Ф. 103. Оп. 2. Д. 20. Л. 175–176.

86. Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 4. : Вооружённые силы Юга России. Берлин : Слово, 1925. С. 88.

87. Волков С. Трагедия русского офицерства : Офицерский корпус России в революции, Гражданской войне и на чужбине. М. : Центрполиграф, 2002.

88. Главное справочное бюро в Константинополе 1920–1922 гг. : Именные списки беженцев и чинов Русской армии : сб. док. Вып. 1. / Ин-т культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачёва; сост. А. В. Ефимов. М., 2022.

89. РГВА. Ф. 39456. Оп. 1. Д. 147. Л. 2.

90.Там же. Д. 131. Л. 114 об.

91. ГАРФ. Ф. Р-6048. Оп. 1 Д. 1.

92. Бондаренко В. Русский некрополь на Шипке. М. : Старая Басманная, 2016.

93. Болдырев А., Бондарев М., Генералов С. Как работают граббевские молодцы // Казачий голос. 1939. № 15–16. С. 35.

94. Положение русских инвалидов на Балканах : Беседа с Н. Н. Баратовым // Возрождение (Париж). 1927. 27 янв. (№ 604). С. 4.

95. Твардовский А. Из рабочих тетрадей (1953–1960) / Публикация и примечания М. И. Твардовской // Знамя. 1989. № 8 (август). С. 160–162.