Донские казаки

Наталья ЗАЙЦЕВА

ИЗ АРХИВА В. А. АЖИНОВА: ЗАПИСКИ, ПИСЬМА

Материалы из фонда Государственного архива Ростовской области. ГАРО. Ф. 841, оп. 1, д. 3, 5 записки и письма генерал-лейтенанта В. А. Ажинова.

Заметка, черновые наброски В. А. Ажинова об отношениях в армии между офицерами и солдатами…

По поводу митинга I дивизиона 10-й Сибирской бригады

(3 студента из Питера заявивших, что не только солдаты и рабочие приняли [участие] в борьбе революции – а и офицеры). Рота, кажется Преображенцев, пошла вместе с офицером. Казаки 1 и 4 Донских казачьих полков, юный хорунжий Воронков, раскроивший башку толстому подполковнику Приставу. Думы и мучения офицеров, когда всплывали как ядовитые грибы Штюрмер, Протопопов, Щегловитов, Питирим – роспуск и отложение созыва Государственной Думы – многие офицеры хотели убить Распутина, Штюрмера и Протопопова. Как были возмущены, что Дума откладывается.

Мои впечатления:

Многие офицеры Георгиевские кавалеры решили ехать к Царю – сказать ему страдания чинов армии. Единодушие в разговоре в вагонах офицеров всех родов оружия, возрастов, чинов. Я поехал не в отпуск, а передать настроение в Государственную думу.

Вывод:

Все офицеры жаждали переворота. Сделан ли переворот только Петроградским гарнизоном и рабочими. Н Е Т. Как сгнивший – тронутый червоточинами внутри спелый плод – падает, так пал и старый режим без особого усилия. Офицеры все приветствовали и если бы были с фронта боевые, то еще более горячо приняли бы участие – а ведь в Петрограде – какие были офицеры – чиновники штабов, матушкины сынки и державшиеся за хвост тетеньки, чтобы не уехать под пули.

Движение и работа офицеров в революции:

Декабристы. […]. В 80-х годах целый ряд процессов над офицерами. В 1905 году Циан, лейтенант Шмит, поручик Пирогов, прапорщик Кузьмин и масса других. Важность единения – что мешает – недоверие, а подчас и оскорбительное – обидное отношение солдат к офицеру.

Беспринципные, слабовольные, не крепкие духом и военной дисциплины офицеры будут заискивать – ходить на задних лапках перед солдатами, а крепкие духом, гордые с раной в сердце – уйдут. Генерал Баранов, юрист, подписывающий смертные приговоры, а теперь самый красный-красный.

Против Вестника армии Брусилов.

Жандарм-агитатор на ж. д станции Пересыт-Одесса чуть не вызвал бунт эшелона за незначительную остановку и чуть не убили начальника станции Константинова. Ж. д. комиссар остановил нахала. Начальник станции узнал в одном из солдат станционного жандарма.

Если офицеры сторонятся – я сам вчера хотел побеседовать – но отъехал горько – не солоно хлебавши. 2 батареи 61 артиллерийской бригады; другие играли, поворачивались – никто не поздоровался, газету читали – в упор смотря в 2 шагах. С папиросами встретил: 3-4 отдают, а один демонстративно курит и не сворачивает с дороги. Это дело сгладить выборных депутатов в беседе с товарищами.

Раньше само правительство и генералы поддерживали рознь между офицерами и солдатами, народностями – провокаторы и шпионы в войсках – сам на себе испытал – а почему. Если бы было единение солдат и офицеров, то давно сбросили бы ярмо рабства и позора. И немцы им помогали сеять рознь. Ставили немцев командующими корпусами, армиями и фронтами.

(ГАРО. Ф. 841, оп. 1, д. 5, л. 1. Заметка, черновые наброски В. А. Ажинова об отношениях в армии между офицерами и солдатами…)

Письма

***

Вр. Командующего 1-м Туркестанским
стрелковым артиллерийским дивизионом,
подполковника Ажинова

Сын мой, Василий Ажинов, после ускоренного окончания курса в Казачьей сотне Николаевского Кавалерийского училища был выпущен в 20-й Донской казачий полк хорунжим в действующую армию, в которой с о своим полком с первых же чисел октября 1914 года безотлучно находился, участвуя в ряде тяжелых упорных и длительных боев в течении семи месяцев и за это время успел зарекомендовать себя , как смелый боевой работник, награжденный тремя боевыми наградами. Кроме того, за последний месяц, в конце апреля 1915 г., когда с ним произошла катастрофа, и он нервно заболел, он был представлен даже к ордену Владимира 4-й степени с мечами и бантом – наградой для недавно выпущенного офицера – высокой.

Бои в конце апреля 1915 года, когда 20-й донской казачий полк выдерживал особенно тяжелые арьергардные бои при напоре немцев на 3-ю армию – были роковыми для моего сына, который, не оправившись после изнурительной болезни и находясь в полковом приемном покое, поспешил, вопреки совету врача на позицию в полк, чтобы принять участие в тяжелых боях, выпавших на его полк. На моего сына, не отличавшегося и ранее здоровьем, подорванном упорными лихорадками в детстве, во время службы моей в Бухаре – в Керках на Афганистанской границе, и ослабленного физически последней болезнью – тяжелые непрерывные бои, когда тяжелая германская артиллерия расстреливала, по выражению самого командира полка – подействовали нравственно на его дух угнетающим образом, и мой сын, по-видимому, под влиянием острого нервного психоза заболел душевно и оставив свою сотню, пошел куда глаза глядят. Так это было и объяснено полковым и дивизионным врачом, наблюдавшим лично моего сына после его ареста, и о чем мне заявлено было при моей поездке для ознакомления с делом сына в Штаб 3-й Донской казачьей дивизии лично дивизионным врачом, который в этом смысле и представил свое свидетельство и показание в Штаб дивизии. Боевые товарищи гг. офицеры 20-го Донского казачьего полка отзывались о моем сыне, как об отличном, храбром, смелом офицере.

После нескольких месяцев тяжелого скитания по этапам, вероятно, вследствие утери или не снабжения его нужными документами сын мой был доставлен в Новочеркасск, где после удостоверения его личности войсковым начальством, был как совершенно больной помещен в войсковой лазарет для раненых и эвакуированных офицеров, и откуда он все время просился и рвался на фронт, на позиции, прося и меня посодействовать ему в этом.

В январе он заболел воспалением легких. Врачи хотели его командировать в Крым. Недавно я получил письмо моей жены, также сильно заболевшей из-за несчастий, свалившихся на ее сына, в котором она на основании письма врача умоляла меня подействовать своим влиянием на сына, чтобы он согласился на командировку его хотя на месяц в Крым или на Кавказ, от которой он упорно отказывался.

Колеблясь согласиться на просьбу жены, лежащей в Москве, зная душевное состояние сына, которому полезнее курортов, по моему убеждению, было возвратиться скорее на фронт для выполнения его воинского долга, которым он, будучи здоров, всегда был проникнут, я не успев ответить жене – получил третьего дня и вчера телеграммы из Новочеркасска, копии которых при сем представляю, что сын мой неоправившийся еще от воспаления легких неожиданно арестован по распоряжению Начальника 3-й Донской дивизии и, вероятно, постановлено следователем 37-го армейского корпуса.

Перевод из лазарета на гаупвахту отразился крайне тяжело на здоровье сына и особенно моей жены, нервно заболевшей.

На основании изложенного осмеливаюсь ходатайствовать перед ЕГО ИМПЕРАТОРСКИМ ВЫСОЧЕСТВОМ АВГУСТЕЙШИМ Походным Атаманом о помиловании и прекращении дела моего сына, хорунжего 20-го Донского Казачьего полка Василия Ажинова и командировании его на фронт, где он бы своей боевой службой мог загладить свою временную болезненную слабость.

Осмеливаюсь также ходатайствовать о прикомандировании моего сны на фронт – о назначении его на службу в 21-й Донской казачий полк, входящий в состав Отдельной Туркестанской казачьей бригады, для совместной службы со мной и с его братом, служащим также в 1-м Туркестанском стрелковом артиллерийском дивизионе.

(ГАРО. Ф. 841¸оп. 1, д. 3. ЛЛ. 11-12)

***

8.03.1916 г., Тавриз

Глубокоуважаемый Василий Александрович

Полковник Шляхтин сообщил мне в ответ на мое письмо, что сын Ваш исключен из списков полка приказом по дивизии и числится в Новочеркасске как арестованный.

Таким образом, помочь Вам, как я это старался сделать, оказывается не в моих силах, а давать советы всегда легче, чем их выполнять.

Мне более чем неприятно, что по отношению Вашего сына я проявил суровый формализм, поборовший при поддержке расхлябавшихся в боях нервов обычную мою снисходительность к людям, стоящим ниже меня в служебном отношении: я чувствую себя причастным к Вашему несчастью… И как бы я порадовался, если бы мое письмо пришло бы к Вам, когда вопрос уже разрешился благополучно.

Уважающий Вас, А. Назаров [Анатолий Михайлович, будущий атаман Войска Донского]

(ГАРО. Ф. 841¸оп. 1, д. 3. Л. 10.)

***

24.02.1916 г.

Спасибо Вам, дорогой Василий Александрович, за то, что Вы не забыли меня и прислали свой портрет.

Портрет Ваш будет мне всю жизнь, не знаю долгую или короткую¸ возможно последнее, как воспоминание о хорошем, добром и отзывчивом Василии Александровиче, отличном, храбром и доблестном русском воине, полковнике Ажинове, у которого надо во всем брать примеры.

Ваша мятежная душа теперь, конечно, не уживается в мирном городе Казани и рвется на фронт, прочь от мародеров тыла (и мы знаем модные слова) на свежий воздух, пропитанный запахами пороха.

Пороху спалили мы за последнюю неделю основательно – в среднем выходило по 1000 снарядов на день. Стреляли всякими снарядами, какие только существуют в полевой артиллерии, вплоть до красных и синих, пушки гремели так, как им никогда не приходилось и всю эту массу стали посылаем немцам. Временами открывали такой барабанный огонь, что выгоняли по 10 выстрелов в минуту из орудия. В общем, на позиции было несколько дней ада, не прекращавшегося ни днем, ни ночью.

В эти бои дивизиону сильно не повезло – из офицеров ранены Чубинский Василий и Никонов и контужены Кошелев, Азлонин и Крассовский – все на передовом наблюдательном пункте. Из нижних чинов пострадало человек 16, из них 1 убит и 1 тяжело ранен, оба Вашей батареи.

Но зато работали на славу и поминутно получали благодарности и от полков и от начальника дивизии.

Завтра, кажется, предстоит большая работа – сегодня целый день долбили проволоку и окопы, получили заказы и на всю ночь.

Будьте, Василий Александрович, здоровы, желаю Вам всего наилучшего.

Все мои офицеры шлют Вам приветы.

Преданный Вам [подпись]

P.S. Ваш Шура прикомандирован к моей батарее, т. к. своих здоровых офицеров осталось кроме меня, только Чубинский и Боярский. Каншин поехал в командировку за лошадьми и заболел какою заразной болезнью. (ГАРО. Ф. 841¸оп. 1, д. 3. Лл. 5-6).

***

Здравия желаю Ваше высокоблагородие!

Сегодня получил от вас письмо и карточку. Очень рад и тронут чувствами за Ваше ко мне внимание. Сердечно благодарю вас и до смерти буду помнить дорогого отца. Очень рад вашим успехом, но надеюсь и уверен, что Вы получите все те высшие награды, которые только можно получить на военной службе и в бою, как Генерала от артиллерии, чего я от души желаю Вам и остаться целым и невредимым.

Я живу пока средне – ни хорошо и ни совсем плохо, должность взводным/взвода. Начальство относится ко мне хорошо. Господа офицеры у нас такие: командир батареи капитан Жизневский, командир взвода и [???] батареи штабс-капитан Топчий, поручик Сурков и два прапорщика Баланкин и Шувалов.

Взводом доволен, ребята боевые, ездовые все имеют георгиевские медали после аръергардных боев. Но надеюсь, что в аръергардных боях будет всем большее. Наводчик моего 1 орудия был ранен, но уже вылечился, прибыл обратно в батарею. Еще раз благодарю Вас за вашу карточку и письмо.

Крепко любящий Вас ваш слуга подпрапорщик Шамрай

Адрес: Действующая армия, 6 Сибирская стрелковая артиллерийская бригада, 6 батарея. Подпрапорщик Дмитрий Шамрай

9 марта 1916 г.

(ГАРО. Ф. 841¸оп. 1, д. 3. Лл. 13-14).

***

30 марта 1916 г.

Дорогой Василий Александрович! Шлю Вам сердечный привет и поздравляю Вас с праздником Пасхи. Как Ваше настроение по случаю происшедшего переворота? Думаю, что как Вы были рады первыми сообщениями Родзянко о том, что Гос. Дума не расходится и все министры арестованы. Это сообщение застало меня в Ташкенте и мои товарищи офицеры, встречаясь друг с другом, поздравляли с происшедшим событием. Я немедленно выехал на позицию и боялся не попасть к себе в батарею, если прекратятся движения поездов; ехал с большими затруднениями, около 13 дней, но все-таки доехал благополучно. По приезде в батарею узнал, что В. Б. Дитрейх перевелся к генералу Вахарловскому в V армию старшим адъютантом или для особых поручений. Командир дивизиона мне предложил принять батарею и вышел с ходатайством, чтобы утвердили в этой должности. З. Т. Ф. у нас в дивизионе нет. Ему предложили гг. офицеры перевестись в другую часть. Тидеман еще не возвращался. Заремта откомандировался в ново сформировавшуюся часть по [???]. Больше перемен никаких нет. Находимся мы в верстах 40 южнее, где Вы нас оставили. Здесь же и батарея, которой Вы командовали; до сих пор нас не отделяют от корпуса. Новости из старого дивизиона знаете, наверное, от Александра Павловича. Для получения батарей откомандированы капитаны Омельянов, Кальмин и Никифоров, а Трусов получил 6 батарею. Теперь по очереди Афонин. У нас, в батарее, полный порядок и удивительно хорошее отношение солдат. Личное настроение пока придавленное, трудно сразу свыкнуться ко всему. Будьте здоровы. Ваш [подпись]

(ГАРО. Ф. 841¸оп. 1, д. 3. Лл. 15-16).

***

19 июля 1916 года

Дорогой Василий Александрович! Прежде всего, сердечно благодарен Вам за Ваше письмо, которое меня очень порадовало и поддержало и у меня явилась надежда на осуществление моей мечты. Теперь эта надежда перешла в уверенность, когда А. В. передал утром сообщение мне по телефону, что получил телеграмму от командира корпуса, в которой говорилось, что полевой инспектор артиллерии согласен с назначением меня командиром и что мои бумаги отправлены в главный штаб.

Я бесконечно рад, что Ваши пожелания и пророчество относительно меня осуществляются. Теперь несколько слов о нас. Вы, наверное, уже читали в «Инвалиде» о производстве Парийского, Горанина и Омельяновича, т. ч. для Вас это, пожалуй, не новости.

Почти все время находимся в бою. У меня ранено два н[ижних] ч[ина] Басистый и Савицкий и 6 лошадей – в остальном все благополучно.

Ваше письмо давал читать А. В. и он очень удивился, когда узнал, что Вы и ему писали. Письма Вашего он не получил и просил меня передать Вам, чтобы Вы поискали это письмо у себя в карманах, т. к. А. В. уверен, что Вы забыли его (т. е. письмо) отправить.

А. В. чувствует себя отлично и шлет Вам сердечный привет. Наши все – шлют Вам привет и наилучшие пожелания. Вчера видел Александра Васильевича - выглядит отлично. Был под огнем, но все обошлось вполне благополучно. Относительно Скрыпника то я изменять существующего положения вещей не буду.

Алексей Николаевич у нас в командировке, но на днях должен вернуться и тогда можно будет исполнить Вашу просьбу и относительно полевых. Относительно командировки н. ч. к Вам пока придется повременить, т. к. идут бои, но, во всяком случае, это будет сделано и с ним постараюсь прислать все, что Вы просили.

Словом, постараюсь сделать все от меня возможное. Как Вы устроились? Как себя чувствуете на новом месте? Долго ли думаете пробыть в Казани? Надеюсь, что мое письмо еще застанет Вас.

Пока всего хорошего.

Ваш [подпись]

(ГАРО. Ф. 841¸оп. 1, д. 3. Лл. 19-20)

***

[??] июля 1916 г.

Многоуважаемый Василий Александрович!

Очень сожалею, что я не прибыл в срок в батарею и не попрощался с Вами лично. Все собирался Вам писать, но среди всех боевых лишений и в настоящее время трудной боевой страды – все как-то не мог собраться. Конечно, при этом не отговорюсь неимением свободного времени – времени было более чем достаточно. Позвольте хоть письмом поздравить Вас с производством в полковники и получении Вами дивизиона. Очень был рад и доволен, ехавши еще в дороге, узнать, что вы получили дивизион. Но думал, что Вы получите наш же дивизион, так как он по предположениям должен был разворачиваться в бригаду. Но каково же мое удивление было, когда узнал, что дивизион и не разворачивался, а Вы получили назначение в другой дивизион. А запоздал в батарею потому, что долго искал свою часть. Отпуском я воспользовался семинедельным и был поэтому в Туркестане. Карабчевский за это дал хороший нагоняй.

С места в карьер принялся за исполнение своих же служебных обязанностей и сейчас же получил от полк. Карабчевского командовать взводом, выдвинутым чуть ли не в стрелковую цепь, против возможных контратак со стороны немцев. Но очень было жаль, что не пришлось действовать, так как батарею переместили в другое место. Все бои провел на наблюдательном пункте на дереве. У нас в батареи потери – двое нижних чинов раненых. Выбыло из батареи 7 лошадей. Очень жаль лошадей, так как выбыли самые лучшие. Убиты огнем две офицерские лошади: прапорщика Митрофанова и прап. Чубинского. Кроме того убита лошадь подпрапорщика Скрыпника. Ему только теперь вышел Георгиевский крест 2-й ст. Больно теперь донимают нас аэропланы – бросают бомбы - калечат людей и лошадей. Выделяли взвод для стрельбы по аэропланам и четыре орудия на позиции. Я произведен уже в штабс-капитаны. Кроме того, произведен Алексей Николаевич и Гавриил Иванович. Я все же не стал старшим офицером. Карабчевский старшим офицером назначил Трусова. Юрий Никитич назначен Высочайшим приказом командующим 3-й батареей. Я очень рад, что никто другой не получил нашу батарею. Теперь у нас пока спокойно – нового почти ничего нет. Привет передают Вам все офицеры. Всего Вам хорошего. Будьте здоровы. Дай Бог Вам в новом назначении всех успехов по службе. Очень был бы рад, если в будущем получите наш дивизион.

Крепко жму Вашу честную руку. Уважающий Вас, штабс-капитан [подпись]

(ГАРО. Ф. 841¸оп. 1, д. 3. Лл. 21-22).

Донские генералы в Первой мировой войне