ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2015-й

История донского казачества

А. Н. ЧЕБОТАРЁВ

ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ ДОНСКИХ ЧАСТЕЙ И ВОЗВРАЩЕНИЕ ИХ НА ДОН

Декабрь 1917 – январь 1918 года

Первая партия донских полков возвратилась с фронта задолго до демобилизации – весной 1917 года. Это было связано с начавшимся процессом перегруппировки некоторых казачьих формирований. 9 марта 1917 года,  на основе предписаний Генштаба его управлению по устройству и службе казачьих войск, был издан приказ о формировании из казачьих полков корпусной конницы трёх новых донских казачьих дивизий – 7‑й, 8‑й и 9‑й. Тогда же были выведены на Дон из Закавказья потрёпанные в боях батальоны Пешей казачьей бригады. Эта мера была направлена на радикальное укрепление Кавказского фронта [1]. Отводимые на отдых казачьи части прибывали в родные места и привычно обустраивались в новых пунктах дислокации. К концу июля 1917 года вышеперечисленные дивизии были уже готовы к выступлению на новый театр боевых действий, однако большевистский переворот и дальнейший процесс «углубления революции» помешали этому. После захвата Ставки Верховного Главнокомандующего большевиками представители А. М. Каледина добились от С. Петлюры беспрепятственного пропуска казачьих частей Юго‑Западного фронта через Украину. Непростыми оказались переговоры со стачкомом железнодорожников, который всё же дал согласие на предоставление вагонов для этой цели. По подсчётам генерал‑майора И. Н. Оприца, для перевоза всех донских формирований из расчёта 5 эшелонов на полк потребовалось бы более 400 поездных составов. 28 ноября на станции Дубно и Кременец были поданы эшелоны для погрузки лейб‑гвардии Её Величества Казачьего полка. В тот же день на станции Острог происходила погрузка лейб‑гвардии Атаманского полка, лейб‑гвардии 6‑й Донской батареи и штаба дивизии. Путь следования бригады: станции Здолбуново – Шепетовка – Казатин – Волноваха – Александровск – Раздельная – Иловайская – Таганрог [2]. По мнению историка А. В. Венкова, к концу ноября половина всех мобилизованных донцов была уже на Дону. «Не знавшие дезертирства казачьи части, – отмечает в своей монографии учёный, – оказались инородним телом в море разлагающейся солдатской массы. Их опасались, от них старались побыстрее избавиться» [3]. Одновременно усилился и поток покинувших действующую русскую армию нижних чинов, которым менее чем через полгода предстояло составить основной контингент для развёртывания добровольческой Рабоче‑Крестьянской Красной  Армии.

Вот как описывал картину возвращения фронтовиков в те дни один из провинциальных чиновников: «С тяжёлым чувством наблюдал я, как тянулись, казалось нескончаемой вереницей, словно стаи журавлей казаки, вызванные с фронта генералом Калединым на Дон, за ними прошли какие‑то кавалерийские части без офицеров во главе, с красными лентами в петличках обмызганных шинелей, без погон, на измождённых, запущенных лошадях. За ними повалили стада пехотных солдат, пьяных, озлобленных, буйных и диких, потерявших всякое представление о воинской дисциплине, отчасти ещё сохранившейся в кавалерии» [4].

Вначале казачьи части, маршрут которых пролегал через малороссийские земли, продвигались на Дон, как правило, не встречая противодействия. Однако  несколько  позднее, в декабре 1917‑го, красногвардейские отряды окружили ряд эшелонов, следующих по территории Донбасса. Столкнувшись с тем, что Центральная Рада беспрепятственно пропускала донские части через свою территорию, Совнарком не скупился на всякого рода посулы. Его председатель В. И. Ленин позволил себе даже поиграть  на  нежных  струнах автономистских, центробежных тенденций и дал лидерам вволю поблефовать по поводу независимости Украины. Однако так было лишь на словах. На деле большевики были готовы лишь декларативно идти на предоставление украинцам права на самоопределение вплоть до полного отделения. При этом в качестве важнейшего условия исполнения обещанного выдвигалось требование, чтобы Рада воспрепятствовала возвращению с фронта донских полков и, наоборот, обеспечила пропуск революционных сил. И хотя в одном из документов фонда Совнаркома, датированном 4 декабря 1917 года, говорилось: «Всё, что касается национальных прав и национальной независимости украинского народа, то они признаются нами, Советом Народных Комиссаров, в тот же час без ограничений и безусловно» [5, л. 36], но не прошло и двух дней, как Центральной Раде был предъявлен ультиматум: если в течение 8 часов (!) Рада не исполнит вышеизложенных требований, Совнарком объявляет ей войну [5, л. 36]. Подобное вольное обхождение с судьбой украинского народа, как, впрочем, и казачества, вскоре нашло воплощение в создании такого псевдонационального государственного субъекта, как Донецко‑Криворожская республика.

Однако вернёмся к непосредственному предмету исследования.

Заметим, что казачьи части, следующие на Дон через Великороссию, оказались в гораздо худшем положении. И виной тому были отнюдь не только железнодорожные пробки и отсутствие подвижного состава (показателен, например, факт «захвата солдатами на станции Жлобин паровоза и вагонов» [6, л. 177]). Дело в том, что маршрут на Дон уже с ноября оказался под контролем местных ревкомов и центра. Одним из последних в направлении на Новочеркасск и Ростов по этому пути проследовал эшелон с чинами и техникой 30‑го броневого автомобильного дивизиона, пробившийся на Дон со стороны Москвы вместе с сотней кубанских казаков. Случилось это до 10 ноября 1917 года [7]. В последующем продолжать движение в данном направлении все эшелоны могли только с санкции большевистских органов.

Период с середины декабря 1917‑го и почти до конца января 1918 года, а это время завершения возвращения с фронта  основной  массы казачьих частей и  подразделений, историк В. П. Трут справедливо характеризует как «переломный в ходе всей политической и вооружённой борьбы советских и антисоветских сил в казачьих областях». Кроме того, «…в    рассматриваемый период заканчивается окончательное сосредоточение советских войск и начало их решающего наступления против антисоветских плацдармов на Дону и в Оренбуржье» [8, с. 370–371]. Хотелось бы также заметить, что если взглянуть на все эти события в разрезе ленинской теории социалистической революции, то, на мой взгляд, их ещё следует рассматривать и как осуществление на практике ленинского постулата о перерастании войны империалистической в гражданскую.

После заключения перемирия с  Германией и начала переговоров о мире, со 2 декабря, подготовка и отправка фронтовых казачьих частей в свои области вступает в наиболее активную фазу. Этому предшествовало поступившее от Совнаркома и прозвучавшее из уст Верховного Главнокомандующего «формальное предложение о перемирии ко всем воюющим странам» [9]. Как отмечает В. П. Трут, казачьи части «…в силу существовавшего особого порядка своей организации демобилизовывались в отличие от других армейских частей непосредственно на территории своих войск, где  находились  специальные пункты их формирования после мобилизации и расформирования при  демобилизации». И,  далее, «отправка их  в  свои  области осуществлялась в соответствии с решениями Бюро по демобилизации при Ставке Верховного Главнокомандования» [8, с. 349].

С 8 по 15 декабря девятью эшелонами была отправлена 8‑я Туркестанская казачья дивизия с артиллерией 5‑го и 8‑го Оренбургских казачьих полков. 2‑й Уральский казачий полк, 52‑й Донской казачий полк, 11‑й Донской казачий дивизион и стрелковый дивизион были отправлены двадцатью одним эшелоном из района Вилейки в район Ржевска – Вязьмы, Дорогобужа и Сычёвки. Их отправка была начата 21 ноября и закончена 4 декабря [6, л. 255–255 об.]. Почти во всех делах о передвижении эшелонов с казачьими воинскими частями и отдельных вагонов фигурирует неизменное требование: сдать оружие! Так, например, 12 декабря 1917 года 8‑й полевой штаб при Ставке разрешил отправку в Саратовскую губернию 45‑го Донского казачьего полка (полк 3‑й очереди, сформирован в начале августа 1914 года в станице Каменской) с требованием «предварительно сдать оружие и всё имущество, принадлежавшее государству». При этом отмечалось, что «личное имущество может остаться при них» [6, л. 255–255 об.]. 19 декабря получил удостоверение на выезд с фронта со стороны Могилёва 1‑й Хопёрский  казачий полк [6, л. 40]. Вслед за ним из Смоленской губернии в Кирсановский уезд Тамбовской губернии отправился эшелон 55‑го Донского казачьего полка [6, л. 46]. (В этом четырёхсотенном полку ещё в мае 1917 года наблюдался раскол в виде двух непримиримых течений примерно одинаковой силы: одно за сохранение всех особенностей казачьего быта, другое за уравнивание со всеми остальными гражданами России, причём в пропорции 152 голоса за первое к 263 голосам за второе [10].)

17 декабря 1917 года, согласно приказу Верховного Главнокомандующего за № 976 от 9 декабря, общее собрание 52‑го Донского казачьего полка под председательством товарища Короткова, товарища Молчанова и секретаря Орлова приняло постановление «О выборах командного состава» [6, л. 57]. Это было лишь одним из условий отправки полка с фронта на Дон. Незадолго до отбытия члены полкового комитета вынуждены были просить и требовать от Верховного Главнокомандующего как можно скорее отправить их полк в Тамбовскую губернию «для избежания гибели людей и гибели наших строевых лошадей». Добиваясь выполнения их просьбы, в своём обращении они, в частности, писали: «Вы знаете, что наша лошадь есть последний оплот в хозяйстве казака. Теперь, квартируя в Смоленской губернии около города Ельня, мы теряем их вследствие недостатка фуража, так как интендантство его не доставляет. Сено, которое местные жители могли нам дать, кончилось – овса мы совсем не видели, каждый день съедает по нескольку лошадей. Люди целыми днями не имеют хлеба и доедают с местными жителями последнюю овсянку и картошку. В подобном гибельном состоянии полк оставаться больше не может» [6, л. 57].

Понятно, что на такой унизительный шаг казаки были вынуждены идти лишь потому, что они казаки: потеря лошади для них была страшной бедой. А ведь ещё в мае казаки этого полка просили, чтобы их земляки дома «потрудились и засеяли поля», а их делегат заверял Большой войсковой круг, что «полк до последней капли крови будет драться с неприятелем и не положит оружия, пока враг не будет изгнан из России» [11, л. 88].

Итогом рассмотрения обращения полкового комитета стала резолюция: «Разоружить!» Вот так‑то! 23 декабря полк сдал оружие в местный ревком и погрузился в эшелоны для отправки в Тамбовскую губернию.

5 января 1918 года, также разоружённым, со станции Могилёв‑на‑Днепре до станции Миасс был отправлен Оренбургский казачий полк [11, л. 88]. 8 января на имя начальника штаба    Верховного Главнокомандующего было направлено ходатайство о предоставлении эшелонов представителям штабов 2‑го Хопёрского и 2‑го Кавказского полков 2‑й Кубанской казачьей дивизии. В канун  их  отправки  со  станций Витебск и Шклов начальник революционного полевого штаба Ставки направил телеграмму Главкому по обороне Антонову в Харьков, в которой сообщал: «2‑й Хопёрский и 2‑й Кавказский казачьи полки просят отправить их в Царицын с оружием. В полках произведены выборы начальства, имеется постановление полка о признании власти Народного Комиссариата и Совета. Идут против Каледина. Оставляют заложников. Со стороны Главковерха препятствий не встречается. Ждём Вашего решения» [11, л. 88]. И решение не заставило себя ждать. В распоряжении начальника штаба Верховного Главнокомандующего содержалось общее для всех требование:

«Означенные полки должны оставить заложников и следует сдать оружие» [11, л. 170]. Однако «после прибытия в Царицын казаки этих полков сразу же отправились домой на Кубань» [8, с. 360].

По мнению В. П. Трута, подобные факты были не единичны и «приём этот в то время действовал почти безотказно, так как советские органы хватались за любую, пусть даже достаточно призрачную возможность использования казаков против антисоветских сил» [8, с. 360]. Однако к этому следовало бы добавить, что в случае возникновения прорех на фронте борьбы с контрреволюцией большевики легко заделывали их за счёт использования отрядов из бывших пленных австрийцев, сербов, а также китайцев и латышей. Так, например, 25 декабря 1917 года для борьбы с Калединым В. А. Антонов‑Овсеенко вызвал два полка латышей  [12]. А в телеграмме от 19 января орудовавшего на Новочеркасском направлении командира отряда Петрова, адресованной в Ставку Антонову, была дана установка: «Эшелоны 8‑го стрелкового полка и 8‑го Латышского передавать без задержки. Пассажирские поезда уступают им пути» [13].

Большинство казачьих эшелонов с Северо‑Западного фронта прибывали на станцию Воронеж. Но здесь и ожидали фронтовиков главные проблемы. Начатые в середине декабря на Чертковском фронте переговоры с большевиками продемонстрировали нежелание фронтового казачества пропускать на Дон части Совнаркома. Тогда, действуя в русле установки  Ленина  на  «разложение  казачьих  войск» и организацию внутриказачьего противостояния, большевистский центр запланировал так называемый съезд Донской области в Воронеже. Так, 29 декабря в телеграфном разговоре генерал‑квартирмейстера при полевом штабе Южной  революционной  армии   подпоручика А. А. Сахарова с членом Реввоенсовета России Мураловым тот заявлял: «Да знаете ли Вы, что мы в недалёком будущем созываем съезд Области войска Донского совместно с делегатами частей, оперирующими против Каледина?» И далее: «Съезд Донской области организуется нами совместно с представителями Ростовского и Царицинского Советов в Воронеже. Время съезда определится завтра или послезавтра» [14, л. 29].

Особая надежда возлагалась на издаваемые в Воронеже «Известия Военно‑революционного комитета», которые вёл Френкель. Именно этот филиал и «взял на свои слабые плечи дело разложения казачества» [15]. Разумеется, большевистские лидеры хотели бы видеть съезд как проявление инициативы самих казаков. Однако даже в самом Воронеже, через который шли на Дон эшелоны с казачьими полками, не удалось наскрести желающих, дабы «собственными руками» (привычное для Антонова‑Овсеенко выражение!) порушить основы казачьего братства. Примечательно, что в своих «Записках о гражданской войне», говоря о так называемом Воронежском съезде и заявляя «о желательности созыва съезда трудового населения казачьих областей» [16, с. 38], автор делает ставку на пресловутое деление казачества на «трудовое» и «нетрудовое».

По замыслу устроителей, на съезд должны были прибыть председатель ВЦИК Я. М. Свердлов, чрезвычайный комиссар на Юге России Серго Орджоникидзе и руководитель Ставки советского командования на Юге России В. А. Антонов‑Овсеенко, который считал «отправку казаков в свои края опасной для революции» [16, с. 37]. Орджоникидзе даже успели направить пригласительную телеграмму: «В Воронеже 7‑го съезд трудового казачества. СНК туда делегирует Вас, тов. Серго, но ведь Вам невозможно ехать. Из нас сегодня тоже ехать никому сейчас невозможно, торопите красногвардейцев» [17]. Однако казаки не пожелали устраивать съезд на территории вне войска, и из‑за малочисленности делегатов (всего 9 человек) несостоявшийся съезд трансформировался в совещание, члены которого вместе со своими наставниками – Френкелем, Гроднером, Сырцовым и прочими выехали на съезд казаков‑фронтовиков Донецкого округа в Каменскую.

Я полагаю, что расшифровка названия воронежского съезда‑совещания не столь принципиальна для дня сегодняшнего, но современные историки должны всё же понимать суть большевистской тактики по отношению к казачеству в тот драматический период его истории. К слову сказать, в некоторых работах историков постсоветского периода трансформировавшийся  в  совещание  воронежский  съезд именуется

«Съездом рабочих, крестьянских и казачьих депутатов». И, как ни странно, в этом они наиболее близки к пониманию сущности съезда донским атаманом А. М. Калединым. Так, выражая своё явное отвращение к возможности причастности казаков к советам, тот в своём телеграфном обращении к станицам, окружным и станичным атаманам, в частности, заявлял:

«Бывший Донской областной военно‑революционный комитет, поднявший мятеж в ноябре в Ростове и вовлекший область в гражданскую войну, пытается ныне созвать в Воронеже съезд рабочих, солдатских и казачьих депутатов. Имея в виду воспрещение войсковым правительством деятельности контрреволюционного комитета, [который] поддерживает большевиков, участие казаков в съезде не может быть допущено, а всякая отправка казаков строевых частей на съезд будет рассматриваться как измена в условиях военного времени» [18].

А впрочем, что  винить  историков,  если даже главный ненавистник казачества в одном из  окружных  центров   (станице   Каменской) Е. А.  Щаденко  по  прошествии  двенадцати лет с момента так и не состоявшего воронежского съезда в подписанной им справке, выданной одному из делегатов (И. А. Ермилову), представляет данное сборище как «съезд Донского Военно‑Революционного Комитета» [19, л. 1].

Вследствие недоверия к казакам, по указанию Ставки, полки на Дон отправляли кружными путями – через Харьков либо Царицын, всячески стараясь задерживать их в пути.  Так, в распоряжении Революционного полевого штаба при Ставке от 10 января 1918 года говорилось: «Просим распоряжений дать  составы на ст. Вязьма для погрузки и переезда 11‑го Донского казачьего дивизиона, ехать с промежутками 5 дней через Поворино – Царицын – Лихая, и составы для 5‑го Оренбургского казачьего полка на ст. Сычёвка. Ехать без офицеров, которых оставить заложниками с обязательством разойтись по домам, не заезжая в Оренбург. Маршрут, минуя Харьков» [19, л. 177]. Одновременно эшелоны беспрепятственно предоставлялись  разоружённым  польским  частям и латышским стрелкам [19, л. 177]. А в телеграмме начальника Революционного полевого штаба на имя начальника Военного совета при Главковерхе содержалось требование подачи эшелонов, направляющихся против Каледина и Рады, без задержки: «Задержка в подаче эшелонов будет рассматриваться как попытка прийти на помощь Каледину и Раде. Сделайте распоряжение по железной дороге, что все эшелоны, идущие на юг, должны двигаться со скоростью экстренных поездов» [19, л. 225]. 14 января по маршруту в Читу отправился 3‑й Забайкальский казачий дивизион [19, л. 58]. Только это вовсе не означало, что данный эшелон должен был проследовать в Читу беспрепятственно.

8 января 1918 года в телеграфном разговоре Сахарова с Сырцовым первый поставил вопрос:

«В Воронеже сейчас эшелон казаков 25 человек и 48 лошадей 6‑й Отдельной казачьей сотни. Их маршрут до ст. Каменской. Они просят их отправить до Миллерова. Означенные казаки отдали себя в распоряжение революционного комитета. Можно ли их пропустить?» Ответ Сырцова был категоричен: «Военно‑революционный комитет сейчас переходит в Каменскую. Их туда следует направить в крайнем случае. Направьте в Миллерово. Здесь их уговорят отправиться дальше. Пропуска им не выдавайте» [14, л. 123]. Особое внимание уделялось также тому, чтобы ни один вагон не проследовал без набора агитационной литературы. А он непременно включал в себя декреты Советской   власти, в частности об  отбытии  воинской повинности на общих основаниях (принят 10 декабря 1917 года), и обязательно текст приложения № 3 к Декрету о мире «Трудовым казакам» от 21 декабря 1917 года [5, л. 18–20]. Поразительно, но текст обращения, как следует из воспоминаний Антонова‑Овсеенко, ему помогал корректировать Щаденко, как знаток казачьего быта. А в обращении, в частности, сказано: «Братья‑казаки! Вас обманывают. Вас натравливают на остальной народ. Вам говорят, будто Советы рабочих, солдатских и крестьянских  депутатов – ваши враги, будто они хотят отнять вашу казацкую землю, вашу казацкую “вольность”. Не верьте, казаки, вам лгут, вас преступно обманывают» [5, л. 18]. Однако не прошло и месяца, как казачество стало убеждаться в обратном и вынуждено было прибегнуть к  испытанному средству в борьбе с басурманами – оружию.

25 января 1918 года. Из оперативно‑политической сводки Донского штаба: «Казачество ясно поняло, что главная цель большевиков – захватить  власть,  лишить  казачество  земли и имущества» [20].

С этим выводом трудно не согласиться, так как его достоверность подтверждена всем последующим ходом революционных событий. Не случайно 25 января 1918 года на Дону была объявлена мобилизация. Из приказа походного атамана генерал‑майора Назарова: «Приказываю всем способным нести оружие встать на защиту Дона. Объявляю всеобщую мобилизацию станицам и хуторам. По объявлении  сформировать пешие и конные дружины, которые направлять в Новочеркасск в моё распоряжение» [21]. Но увы! Подавляющее большинство казаков‑фронтовиков в тот момент оказались ещё глухи к призывам походного атамана. От состояния вооруженного нейтралитета до вооруженного противостояния оставались ещё долгие три месяца.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Подробнее см.: Рыжкова Н. В. За веру, Отечество и други своя. Донские казаки в Великой войне 1914–1917 гг. Ростов н/Д, 1998. С. 189.

2. См.: Оприц И. Н.  Лейб‑гвардии казачий Е. В. полк в годы революции и гражданской войны 1917–1920 гг. Париж, 1939. С. 46–47.

3. Венков А. В. Атаман Краснов и Донская армия : 1918 г. М., 2008. С. 18, 20.

4. Плешко Н. Из прошлого провинциального интеллигента // Арх. рус. революции. Кн. 5. Т. 9. М., 1991. С. 206.

5. ГАРФ. Ф. 1318. Оп. 1. Д. 21.

6. Там же. Ф. 375. Оп. 1. Д. 18.

7. Подробнее об этом см.: ГАРО. Ф. 864. Оп. 1. Д. 47. Л. 52–58.

8. Трут В. П. Дорогой славы и утрат. Казачьи войска в период войн и революций. М., 2007.

9. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 15. Л. 50.

10. ГАРО. Ф. 864. Оп. 1. Д. 39. Л. 171.

11.Там же. Ф. 3690. Оп. 1. Д. 47.

12. ГАРФ. Ф. 8415. Оп. 1. Д. 5. Л. 316.

13. РГВА. Ф. 14. Оп. 1. Д. 7. Л. 427.

14. Там же. Д. 3.

15. Сырцов С. И. Начало конца калединщины : [рукоп.] // ЦДНИРО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 150. Л. 1.

16. Антонов‑Овсеенко В. А. Записки о гражданской войне. Т. 2. М., 1924.

17. ГАРФ. Ф. 8415. Оп. 1. Д. 12. Л. 78.

18. РГВА. Ф. 39578. Оп. 1. Д. 26. Л. 16.

19. РГАСПИ. Ф. 71. Д. 35.

20. РГВА. Ф. 39578. Оп. 1. Д. 9. Л. 10–11.

21. Там же. Д. 7. Л. 23–23 об.