ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2010-й

Краеведы Ростовской области

Ю. В. Трущелёв

ОДЕРЖИМОСТЬ

Аксайский краевед Владимир Дмитриевич Гладченко

Осенью 2008 года мы случайно встретились на улице Платова. «Куда идёшь?» Я ответил: к маме. «Давненько я твою матушку не видел»... И мы пошли вместе.

Пили чай в летней кухне, потом мама ушла в дом, а мы курили во дворе, разговаривали. У Гладченко с собой была папка с выписками из исторических документов, ксерокопиями старинных карт. Как всегда, он увлечённо рассказывал, чувствовалось: не успел выговориться. – Смотри, – и раскладывал бумаги на столе одну за другой, – путешественник Хицунов, опубликовавший свой дневник в «Отечественных записках» за 1841 год, пишет о вынужденной остановке в Аксае, во время разлива Дона. Невозможно было переправиться. Так вот, он реку Аксай называет Донцом. Думаешь, ошибка?! Как бы не так! Вот ещё: 1786 год, войсковой атаман Иловайский распорядился выехать правительству «за Оксай, на усть Донца». Это из записок есаула города Черкасска Степана Капацинова. А вот выписка из «Словаря географического Российского государства», 1801 год: «Аксай есть знатной рукав реки Дона» и дальше: «Называется также от казаков Донцом».

– Ну и что это даёт?

– Не понял?! Да ведь все, кто спорит с тем, что Аксай основан в 1570 году, козыряют именно тем, что не могли Нижние Раздоры находиться близ устья нынешней реки Аксай. Потому как этот городок был в устье Донца. А почему тогда Нижние Раздоры? Несут какую-то невнятицу про перенос городка после стихийного бедствия…

Вообще, «раздоры» – это и два русла реки (поток надвое раздирается), и спорная (раздорная) территория. Ведь именно здесь в 60-е – 70-е годы XVI века послами обменивались. И ещё скажи, почему Межонка – протока Дона напротив Аксая – так называется?

– Потому что остров – Межевой…

– Вот именно! Межа – граница, а Донец, то есть река Аксай, здесь назывался «раздорным» – пограничным. Отсюда и Нижние Раздоры. Но даже не это главное. В районе Кобяковского городища была первая казачья столица – Атаманский городок, он же Нижние Раздоры, городок Нижний, а позднее – Усть-Аксайский стан, у меня есть все доказательства.

Тот разговор у нас с Владимиром Дмитриевичем Гладченко был последним обстоятельным, не на бегу, но я его всё же умудрился подпортить. Дело в том, что тогда я писал главу для книги об Аксайском районе.

Инициатором издания выступила Избирательная комиссия Ростовской области, спонсором – районная администрация. К созданию книги подключили и нас. Моя глава (период с 1991 по 2008 год) близилась к завершению, а Владимир Дмитриевич с «советской» частью затягивал. Я и упрекнул его. Он резко отреагировал: «Я пишу, Юра. Свою книгу пишу». Потом остыл:

– Вот ты лучше скажи, как ты обо мне книгу писать будешь?

– Так это и твоя, Володя, вина, – отпарировал я. – Ты сам ничего не рассказываешь. Да и с чего ты взял, что я о тебе писать буду?

– Куда ты денешься. Ты же мне друг. Посидим пять-шесть вечеров. Только диктофон возьмёшь, добро?

– Я хоть сейчас готов.

– Нет, Юр, не сейчас. Вот книгу свою закончу…

Одним из важнейших дел (помимо создания музея) Гладченко считал доказательство существования именно здесь, на аксайской земле, первой казачьей столицы. Он в этом вопросе не был первопроходцем. Например, в книге «Картины былого Тихого Дона» (СПБ, 1909, переиздана в 1992-м) это подаётся как факт. Сейчас на въезде в Аксай стоит дата основания «1570 год», а не «1742»-й, и то обстоятельство, что последний вариант возможен, пожалуй, больше всего отравляло жизнь Гладченко: дело в том, что активным сторонником «рыболовной» теории, то есть теории происхождения Аксая от Усть-Аксайского рыболовного стана, является сотрудник Аксайского военно-исторического музея Пётр Аваков…

С Владимиром Дмитриевичем мы дружили с 1969 года (ему было 24, мне – 15): сошлись на почве общего интереса к истории родного края. Так сложилось, что на «вы» и по имени-отчеству я к нему обращался лишь в официальных бумагах, когда работал в музее. А Гладченко обращался ко мне официально только когда уж очень был недоволен мной. Как руководитель он был сложный человек. Отдавался делу целиком и считал, что и все так должны. Каждого сотрудника находил и привлекал к своему главному делу лично. Тогда не действовали ещё ни «Почтовая станция», ни «Таможенная застава», ни тем более «Военный комплекс, – были только территории, которые так назывались. Из-за тяжёлой и грязной физической работы на этих объектах нам порой некогда было заниматься музейным делом, даже экскурсии зачастую проводили в заляпанной раствором или побелкой одежде. Цемент, доски, краску и прочее нам давали на предприятиях, что-то покупалось на бюджетные средства, но нанимать специалистов было не за что.

Такой тон и темп задал нам директор, который, возвращаясь из «высоких кабинетов», где что-то улаживал или добывал, тоже переодевался и брался за лопату, метлу или кисть. И работал частенько даже пару часов сверх нормы, а мы возвращались к своим семьям, своим проблемам. Володя и дома сидел заполночь над отчётами и документацией, планировал, что и кому делать завтра. Наверное, только Ольга Петровна, жена, знает, сколько бессонных ночей он так провёл.

Мы тоже были одержимы его идеями. Но штат сотрудников расширялся, возникали трения. По разным причинам ушли из музея многие, кто работал в первые, самые трудные годы. Сначала Александр Осыкин, потом Олег Степаненко, я, Николай Андрончик, Ольга Загайнова, Герман Черных… Да, музей за последнее десятилетие вышел на федеральный уровень, – хорошо поработал коллектив. Так почему он отказал в доверии своему директору и, пусть «с почётом», но избавился от него? Мне могут возразить: проводили на «заслуженный отдых», надо давать дорогу молодым. Может быть, всё правильно? Просто время другое, люди другие? А Володя оставался тем же одержимым, «комсомольцем-добровольцем»...

Бывало, мы и ссорились с ним, обижались, но ведь у нас была общая цель: создать настоящий музей. А многие из «новичков» просто приходили на работу, им требовательность директора казалась блажью, самодурством. Нас тоже можно упрекнуть – ушли из музея. Но сам Владимир Дмитриевич мне лично никогда на это не пенял. Хотя и звал обратно. А я говорил: «Спасибо, что вовремя уволил; иначе я, может, так и не узнал бы, что во мне сидит журналист».

Первый Володин «музей» я увидел у него дома. Тогда он жил на Сергеевской. Познакомил меня с ним мой школьный друг Саша Мордасов – мы учились в 9 классе, собирали марки, монеты, боны, интересовались стариной. Комната моего нового знакомого меня заворожила: старинное оружие и посуда, книги в кожаных переплётах с золотым тиснением, дореволюционные журналы, газеты, открытки, марки и монеты… Он так увлечённо рассказывал об истории края, об Аксае... Почему-то больше всего меня поразила нарисованная на стене картина: римские легионеры в походе или что-то подобное.

Уже летом, на каникулах, мы с Володей и Сашей ездили под Азов: целый день под палящим солнцем собирали в поле своеобразный «урожай». Плуг вывернул из земли многочисленные осколки керамики, каменные, костяные предметы – грузила, пряслица, наконечники стрел, костяные шильца. Все находки Володя отвёз потом в Ростовский университет. Сам он тогда работал в геодезической партии, которая неподалёку от этого поля бурила скважины, и заочно учился в Московском институте картографии и геодезии. Но после общения с университетскими сотрудниками – перевёлся на истфак РГУ.

Как-то я спросил Володю, почему он публикует в районке «Победа» только статьи про Аксай, ведь у Черкасска куда более насыщенная и богатая история? И тоже ведь – наш район. Суть ответа была такова: во-первых, я живу не в станице Старочеркасской, и главное – там всё на поверхности, всё найдено и описано. И убеждал друзей, что история Аксая такая же интересная, как история Азова, Ростова, Старочеркасской, Раздорской...

Может быть, в каких-то отдельных вопросах он и ошибался, идя на поводу у спорных фактов, или поддавался очарованию неподтверждённой достаточным материалом, но красивой гипотезы. Такое бывает с людьми увлекающимися. Как бы то ни было, Гладченко в первую очередь был историком-практиком. Из школьного музея сделать музейный комплекс федерального уровня! Добиться открытия штатных единиц, передачи объектов, восстановить их, постоянно пополнять фонды, организовать экскурсионную и исследовательскую работу, выставки… А в день знакомства, возвращаясь домой, мы, помню, поостыли на свежем воздухе и трезво рассудили, что это Володя загнул – музейный комплекс, туристы… Получается, что в нас, шестнадцатилетних школьниках, было больше скептицизма, чем у двадцатипятилетнего «взрослого мужика».

Вспоминается 1987 год, Пушкинский праздник. Меня пригласили как рабкора – написать для «Победы». Были там ростовские пушкинисты, гости из Новочеркасска, наши литгрупповцы, девчата из аксайской библиотеки имени Пушкина… Когда окончилась торжественная часть, мы, человек пятнадцать, расположились под орехом пить чай из старинного самовара. Володя рассказывал, какой он представляет Почтовую станцию лет через… ну, не помню, сколько. Все слушали, затаив дыхание. Потом разговор перешёл на другие темы.

Гладченко спросил меня:

– Ты видел выставку гончарных изделий в подвале? Пойдём покажу. Пушкинисты продолжили пить чай. В этом крохотном дворике орех тогда был, пожалуй, единственным, что могло внушить доверие своим возрастом. Флигель же вообще не внушал доверия, и транспарант с дилижансом и надписью «Почтовая станция ХIХ века» воспринимался как издёвка.

Мы прошли в соседний двор, застроенный сарайчиками и катухами, захламлённый и заросший. Там стоял коммунальный дом на полдюжины хозяев с разномастными пристройками. За сараюшками просматривалась обшарпанная стена заводского здания…

Невольно все услышанные незадолго прожекты вызвали у меня раздражение. Я чуть было не высказал вслух свои, еле сдерживаемые, насмешки над буйным воображением моего гида… Не мог я в том нагромождении хлама увидеть музейный двор со множеством гостей, а вокруг строгие здания «гостиницы» и «станционного смотрителя». Как не мог увидеть позднее среди унылых коммунальных клетушек будущие экспозиционные комнаты…

А Гладченко смог.

Отпуск в течение десятков лет он проводил в архивах и библиотеках Ростова, Москвы, Ленинграда, собирая материал по истории Аксая. Ещё когда работал в музее при Аксайском райвоенкомате, возникла идея написать о Гражданской войне. Встречался с представителями и «красных» и «белых». Естественно, о том, чтобы дать в орган РК КПСС воспоминания белогвардейца, в те годы не могло быть и речи. Накопился большой объём выписок и копий документов, с которыми надо что-то делать, чтобы труды не пошли прахом. Конечно, какие-то материалы публиковались в периодике, что-то продублировано в музейных фондах. Но и с той частью, которая осталась в личном архиве, надо работать.

После публикации статьи о Владимире Гладченко в «Победе» («Друзья уходят как-то невзначай…», 2009, 31 января) я получил много откликов. Одни предлагают установить мемориальную доску на музее или на доме по улице Сергеевской. Другие пожелали написать воспоминания о Владимире Дмитриевиче. Появилось предложение создать на уровне районной администрации комиссию по культурно-историческому наследию Гладченко, которая занялась бы архивом, причём, архив, хорошо бы отцифровать и передать в районную библиотеку. По поводу книги Гладченко по истории Аксая верную мысль высказал Пётр Аваков: дописать её можно, если есть черновик, иначе – даже пользуясь одними и теми же исходными данными, два автора напишут разные книги. Каков выход? Поместить ту часть, которую Владимир Дмитриевич успел подготовить, остальное – составить из газетных публикаций, расположив их по хронологии. Есть в архиве уже почти готовая вещь – книга под условным названием «Дороги «Серебряной подковы Дона». В общем, всё решаемо. Была бы поддержка со стороны аксайчан, администрации города и Аксайского района и добрая воля семьи Владимира Дмитриевича.

См. также: Рец. на кн.: "Аксая добрый гений"