ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2005-й

Краеведы Ростовской области

ЗАКАТЫ

Михаил Стефанович Антонов, хутор Нижнекалинов Константиновского района

Двор Михаила Стефановича Антонова выходит на Северский Донец; лучшего места в хуторе Нижнекалинове не найти. За гладкой и широкой рекой распластан высокий бугор, у подножья — в щедрых зелёных зарослях, к вершине — медленно, неуверенно лысеющий.

— Это гора Шпиль, сто метров высотой, — говорит хозяин, крупный неторопливый мужчина с внимательными, добрыми, несколько утомлёнными из-за участившихся сердечных недугов глазами. — Слева густая роща — Адамовы сады. Правее, где ивы, с вершины горы до самого низа, — Серебряная балка, там я однажды раскопал родник. По другому склону — смотри, сколько зелени! — Широкая балка. Правее, у подножья, Аскалепов лесок; Аскалепов — фамилия одного из первых переселенцев на ту сторону; кличка у него была Кучум, рыбаки, когда становились там на лодках, говорили: место под Кучумом. Сейчас на левобережье не живут, а раньше — держали сады… Дальше балки Дукмаска, Пашённая. А за Пашёнкой уже Закаты.

— Какие Закаты?

— Видишь излучину? И гряда холмов по берегу? Наши предки их Закатами называли. Вечером съездим на лодке — посмотришь: холмы закрывают солнце, и лес по склону весь тёмный. Покажу Ключик, Дедову балку, за ней уже Белокалитвинский район… Я тут каждый камушек знаю, каждую балку, каждый родник.

Михаил Стефанович не зря хвалился. Он единственный в этих местах, кто знает о них всё. Свидетельства старожилов и собственные наблюдения — в голове. На бумаге не записано ничего. Отменная память!

Свыше десятка лет работая заведующим библиотекой, что в помещении местного Дома культуры, он по крупицам собирал сведения по истории хутора и окрестностей. Потом ушёл работать в колхоз — да завотделом культуры в Константиновске попросила: вернитесь! Нам нужен толковый директор ДК: здание без окон, без дверей; никакого досуга у хуторян. Антонов согласился. Наладил ремонт, выписал музыкальные инструменты — и ушёл с головой в клубную деятельность. Выполнял оформительскую работу, писал сценарии, готовил отчётные документы… Возил по хуторам и на полеводческие фермы хоровые группы «Казачка», «Ромашка полевая», «До-ре-ми», сам выступал — в театрализованных сценках и с исполнением собственных частушек под гармонь (играть научился ещё в детстве)…

А двери в нижнекалиновский ДК в течение 12 лет были открыты до глубокой ночи: он был местом встречи увлечённых и просто любопытных людей.

В 2002 году Михаил Стефанович провёл в хуторе праздник в честь 9 Мая и ушёл с директорства по состоянию здоровья. Стало пошаливать сердце…

Настало время тихой жизни в саду над Северским Донцом, вместе с Таисией Аристарховной (с нею Михаил Стефанович неразлучен уже 58 лет); часто наведываются из райцентра сын, внук с внучкой, две правнучки.

Но с уходом Антонова на покой — и в Нижнекалинове, кажется, стало как-то потише...

«Скорее поезжайте в Нижнекалинов, у Михаила Стефановича сердце стало пошаливать, да и возраст, как-никак, — предупреждали меня в Константиновске. — Мало ли что. А про свои места он, краевед, бывший директор ДК, знает всё. И никто больше». Нижнекалинов, сорок километров на север от Дона, туда и асфальт не доходит… Но места, рассказывают, красивые… Антонов где-то раскопал запись основания хутора: 1728 год! Судя по справке, составленной им для районной библиотеки, старины в хуторе не сохранилось: деревянная церковь давно разобрана, мельница сгорела — лишь торчат булыжные руины на крутом скалистом берегу.

Несмотря на беспокойство неугомонной в хозяйстве Таисии Аристарховны, жены Антонова («а вдруг на реке сердце прихватит? Кто поможет?»), под вечер мы отчалили и поплыли на север, вдоль противоположных, правых берегов, — за Аскалепов лесок, за каменный карьер, на Закаты. К запаху свежей чистой речной воды слабо примешивались пахучие ароматы ближних прибрежных рощиц.

Позади остался каменный карьер. Берега постепенно росли, укрываясь кустами и деревцами; этот лесок, припав к реке, чего-то ждал от неё, и ждать готов был бесконечно… Он казался бесхитростным, неприхотливым, почти ненастоящим, однако уже втихомолку обзавёлся тайниками (лишь Антонову ведомыми): Конкиной балкой в зарослях душицы и земляники, и Пашёнкой, в которой сочился неслышный ручей.

— Вершина Пашённой балки отсюда в двух километрах, — с видимым удовольствием Михаил Стефанович показал на лес, будто бы я мог увидеть эту вершину. — И метрах в трёхстах от неё, на поляне, древний караич, по преданию — на месте стоянки Степана Разина. И тот караич с тех пор так и прозвали — Разин куст. Дорога к нему заросла; был бы моложе — продрались бы к нему, приползли; уж я узнал бы его!

Река расширилась, развернулась, раздвинула берега и перегородилась впереди сушей — что означало крутой поворот. Мы вплывали под Закаты — две горные гряды с удобно уложенным голубоватым лесом.

Закаты заслонили полсолнца; его лучи всё слабее пробивались из-за горы, не в силах озарить реку; склоны, ближе и круче надвинувшиеся к Донцу, потемнели, деревья стали почти неразличимы. Острее запахло рекой, листвой и влажной землёй. Настороженно замерли ивы, клёны, вербы, дубы; громоздились, нависая над водой, как символы чего-то значительно таинственного, тополя и вязы, будто их назначили сторожить подножье горы и предупреждать о том, что цепляющийся за склоны лесок непроходим. Полумрак усиливал это впечатление. Солнце гасло, последние лучи его чудом достигали жёлтой полоски противоположного берега — Песчанки, северной окраины Нижнекалинова.

Мы прошли мимо небольшого скального яра, ступенчато сходящего под воду, и плеск вёсел не смог заглушить еле слышное журчание ручейка Ключика. Большая серая птица шумно вспорхнула и села на ветку высокого тополя.

— Вот Закаты, любимое место отдыха и рыбалки — что в давние времена, что теперь, — с благодарной теплотой в голосе произнёс Михаил Стефанович. — Здесь и дышится по-особому, и на душе, как нигде, легко.

Закаты бросали густую тень на реку и веяли ночной уже прохладой; тревожно шевелилась листва деревьев. Ивы, словно сговорившись, дружно мочили ветки в реке. Мимо проплыла едва заметная складка заросшего оврага — балка Широкая, а скоро — другая складка: глубокая балка Угольная, за которой на склонах чернели горки камней, бывшие угольные шахты.

Закаты кончились новой балкой, тоже Широкой, и за невысокими оврагами пошла ровная лесная местность.

— Скоро на левой стороне будет балка Атаманша, а здесь — Дедова, с большим ручьём, — с неубывающим удовольствием обстоятельно рассказывал Михаил Стефанович. — Почему Дедова? Говорят, жил здесь одинокий дед, держал скот… Она тянется на семь километров, ручей — на четыре. Эта балка — своего рода гавань для рыбы: когда штормит — рыба спасается в ней. А если от устья Дедовой пройти десять-пятнадцать километров в степь — будет Петров курган. Он настолько высок, что с него при ясной погоде видны купола новочеркасского Войскового собора, — так старожилы говорили.

Михаил Стефанович загрёб в устье, в темень, созданную пологом густого леса. Недвижный полноводный ручей уходил всё дальше в дебри, в первобытную нехоженую глушь, о чём-то напряжённо молчащую… Очередной завал стволов заставил-таки нас повернуть назад.

— Ну что, доплывём до тех рыбаков — видишь, костёр горит? — предложил Михаил Стефанович. — Это как раз за балкой Недодаевой, там будет гора Безымёнка, — с вершины до самого дна реки стеной идут рифы.

— Милости просим! — радостно зазвали нас рыбаки, трое бодряков лет за пятьдесят, когда мы подплыли к берегу. — Давайте к нам, испробуйте ухи! Отказываться и не старайтесь, очень обидите! Без ухи не отпустим.

Растрогавшись, мы согласились. Пока Михаил Стефанович беседовал с рыбаками о рыбе, о проблемах Донца, я поднялся на крутую Безымёнку, которая обрывалась к реке отвесной скальной стеной.

Вот так панорама!.. Голубая река, уверенно пролагающая себе дорогу на край земли, необозримое заречье в пустынных полях и рощах, — такой планетарный размах, что и восторг нахлынул, и жуть охватила…

…Я уже тогда понимал, что вечер этого таинственного путешествия по дивной реке — один из лучших в моей жизни.