ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 33-й

Краеведы

Н. А. Мининков

«РЕЛИГИОЗНЫЙ КАЗАКОМАН» МИХАИЛ СЕНЮТКИН

К 200-летию со дня рождения М. Х. Сенюткина

М. Х. Сенюткин (Донцы XIX века. Ростов н/Д., 2003. С. 439)

Михаил Христофорович Сенюткин (1825–1879), историк и литератор, редактор «Донских войсковых ведомостей» (1851–1858), рассказывая о военных делах донцов «настаивал, что славные его предки издревле оказались на Дону особым действием Промысла Божия» [1]. Такая позиция позволила историку донского казачества более позднего поколения, Павлу Петровичу Сахарову, выпускнику Харьковского университета и ученику известного историка Д. И. Багалея, назвать Сенюткина «религиозным казакоманом». В этой оценке сказалось различие в культуре донцов двух поколений. П. П. Сахаров, сын донского священника неказачьего происхождения, родился в 1884 году, через 59 лет после рождения М. Х. Сенюткина. В качестве историка он сформировался в условиях социокультурных потрясений начала ХХ века, когда для интеллигенции, в том числе из казачества и из церковной среды по своему происхождению, стало весьма характерно критическое отношение к религии и увлечение атеизмом. Отсюда полное неприятие П. П. Сахаровым религиозного объяснения истории, в том числе истории казачества. Что же касается характеристики им М. Х. Сенюткина в качестве казакомана, то к началу ХХ века подобная характеристика ещё сохранялась на Дону в общественной жизни. Появилось же она в период буржуазных реформ императора Александра II, когда среди формировавшейся казачьей интеллигенции возникла идея, согласно которой облегчение тягот военной службы создаст предпосылки для подъёма экономики и культуры на территориях расселения казачества. Сторонники этой идеи получили название прогрессистов. Их противников, которых было значительно больше и которые были сторонниками сохранения традиционного казачьего уклада и воинского образа жизни, называли казакоманами [2].

Родился М. Х. Сенюткин 9 сентября 1825 года в семье казачьего дворянина станицы Усть-Медведицкой, центре одноимённого сыскного начальства [3]. Особенностью его сознания как личности, принадлежащей к небольшому по численности сообществу казачества, имевшему славное боевое прошлое, был глубокий интерес к своей истории. Сенюткин живо интересовался своими предками. Необычной судьбе одного из них, Захара Петровича Сенюткина, Михаил Христофорович посвятил очерк.

В жизни Захара Сенюткина было несправедливое обвинение, окончившееся тюрьмой, лишением дворянства и звания честного казака. Захар Петрович загладил это обвинение подвигами в русско-турецкой войне 1768–1774 годов и получил от фельдмаршала графа Румянцева в 1772 году «открытый лист», которым восстанавливалось звание «честного Войска Донского казака». Текст этого «открытого листа» М. Х. Сенюткин приводил в своём очерке полностью [4, с. 53–54].

После окончания юридического факультета Харьковского университета Сенюткин поступил на службу в должности канцелярского служителя в хозяйственной экспедиции войскового правления. В следующем, 1849 году, его приняли на службу в две экспедиции, поземельной и хозяйственной, в дьяческой должности, относящейся к организации делопроизводства, с пожалованием чина сотника. В 1851 году он становится переводчиком при войсковом правлении и редактором «Донских войсковых ведомостей».

«С 1852 года под редакторством М. Х. Сенюткина в газете появляется неофициальная часть: история края, история культуры, быт донских станиц, интересные личности. В 1854 году печатаются статьи об Иване Платове (отце знаменитого атамана), о Пугачёве, отражающие отношение официальных властей Донской области к стихийной борьбе беднейшего казачества и крестьянства…» [5].

Вообще в печати того времени неофициальные отделы газет заслуженно пользовались особым интересом читателя и способствовали увеличению числа подписчиков.

Об успешной его службе свидетельствовало повышение в чинах. В 1853 году он был произведён в есаулы, в 1860-м – пожалован чином войскового старшины, в 1871-м – чином подполковника. После семилетнего руководства редакцией «Донских войсковых ведомостей» Сенюткин в 1858 году, в соответствии со своим юридическим образованием, был избран дворянством Усть-Медведицкого округа Земли войска Донского на должность судьи окружного сыскного начальства. В 1863–1867 годах Сенюткин трудился в должности товарища председателя войскового коммерческого суда. Как писал сам Михаил Христофорович в очерке «Нечто о волках на Дону», он в период крепостного права имел своих крестьян, и «отношения у нас с крестьянами были всегда чисто патриархальные» [4, с. 88].

За время своей службы Сенюткин опубликовал ряд произведений в «Донских войсковых ведомостях», а также в журналах «Современник» и «Военный сборник». Свои публикации он объединил в сборнике «Донцы», вышедшем в свет в 1866 году в Москве и посвящённом наследнику престола, будущему императору Александру III. Большая часть публикаций касается донской истории. Как историк он был вполне подготовлен. На это указывает хотя бы его статья «Несколько слов о годе. По поводу нового года», в которой он проследил историю календарей от египетского до юлианского и григорианского, а также говорил о датах нового года в разных культурах [4, с.145–154].

Сенюткин много работал в новочеркасском войсковом архиве вплоть до 1858 года, когда в архиве случился пожар. За это время он написал и опубликовал два очерка из истории донского казачества 70-х – начала 80-х годов XVIII века: «Военные действия донцов против крымского хана Девлет-Гирея и самозванца Пугачёва в 1773 и 1774 годах» [6, с. 1–88] и «Военные действия донцов против ногайских татар в 1777–1783 годах» [6, с. 90–180]. Очерки основаны на использовании архивных документов и литературы. Как настоящий историк, он оценил значимость документов как источников информации и некоторые из них опубликовал.

В первом очерке Сенюткин обратил особое внимание на внутреннее положение Дона накануне и в период событий 1773–1774 гг. По его оценке, это были «чёрные годы для Дона», когда на казаков обрушились «все бедствия». Опасность, писал он, исходила для них от Пугачёва «со страшною толпою своих сообщников», угрожали казакам также «нагайские татары, черкесы» и «крымско-турецкий хан Девлет-Гирей», с востока опасность исходила от «киргиз-кайсаков и дербетевских калмык», которые разоряли хутора, «угоняя целые стада лошадей и рогатого скота». Также опасность представляли, как писал Сенюткин, «множество разбойников и бродяг всякого рода, самовольно вышедших из России или бежавших от страха, наведённого Пугачёвым» [6, с. 1]. В то же время, отмечал он, казаки, способные нести боевую службу, находились не на Дону, но на театре военных действий русско-турецкой войны, на Кавказе или действовали против пугачёвцев. Очень мало оставалось на Дону артиллерии. Также, указывал Сенюткин, сказывались последствия неурожая 1773 года. В столь тяжёлом положении, однако, проявлял распорядительность наказной атаман полковник Семён Никитич Сулин, деятельность которого Сенюткин оценивал очень высоко. Конечно, характеристика Сенюткиным общего положения на Дону за 1773–1774 гг., при всей своей чёткости достаточно беглая. Тем не менее, она представляет немалый интерес для современных историков, для которых повседневность жизни и проявления культуры повседневности составляют всё более интересный объект научного исследования.

Не меньше внимания привлечёт характеристика Сенюткиным предводителя восстания, Емельяна Пугачёва. Интерес к этой характеристике, пожалуй, не в содержании её самой по себе (она весьма стандартна для дворянских историков), а в том, что Сенюткин относился к историографии не только казачьей, но и дворянской, как донской казак-дворянин. Она в том, насколько устойчивым было в дворянской среде резко негативное отношение к восставшему народу и к его предводителю, которое проявлялось со времени написания по горячим следам восстания «Краткой повести о бывших в России самозванцах» его современником князем М. М. Щербатовым.

И, наконец, особое внимание вызовет критика Сенюткиным А. С. Пушкина, который, по его мнению, в своём историческом труде, посвящённом восстанию, «выставляет донцов не иначе, как предающихся самозванцу». Пушкин, по словам Сенюткина, «умалчивает о таких блистательных подвигах, совершённых донцами в сию смутную эпоху, которые засвидетельствованы весьма замечательными людьми того времени, как-то: Михельсоном, графом Паниным и князем Потёмкиным» [6, с. 11]. Аналогичное критическое отношение к изображению Пушкиным казаков в Пугачёвском восстании выражал историк уральского казачества, современник Сенюткина, Иоасаф Игнатьевич Железнов в своей «Критической статье на Историю Пугачёвского бунта А. С. Пушкина» [7]. По словам этого историка, Пушкин был неправ, когда заявлял, что «яицкие казаки выдумали самозванца, чтобы иметь предлог побуянить и посвоевольничать». Согласно Железнову, наоборот, «Пугачёв обманул, обольстил простых и бесхитростных казаков, выдав себя за государя» [7]. По существу, в данном случае всё-таки ближе к истине были не казачьи историки, но Пушкин, поскольку и яицкие казаки были вовсе не такими наивными и сами использовали Пугачёва в своих интересах и активно участвовали в восстании, и часть донских казаков даже поддержала восставших [8].

Заметной особенностью исторических сочинений Сенюткина было его внимание к человеку в истории. Прежде всего, он стремился представить выдающихся казаков, причём не только их боевые подвиги, но и выделить их человеческие достоинства. Особенно заметна в этом отношении характеристика атамана Алексея Ивановича Иловайского, который находился на своем посту с 1775 по 1796 год. По оценке Сенюткина, данной им в очерке «Военные действия донцов против нагайских татар в 1777–1783 годах», атаман Иловайский «был человек деятельный, набожный, добрый, честный, преданный престолу и отечеству, доступный для всех и за то любимый и уважаемый казаками». Но, в соответствии с темой очерка, этот атаман, «русский по происхождению и казак душою», имел «постоянное нерасположение … к нагайцам» [6, с. 95]. Целую серию очерков Сенюткин посвятил донским старшинам. При работе над этой серией Сенюткин ставил перед собой задачи как научные, так и такие, в которых выражалось стремление представить русскому обществу исторические заслуги донских казаков. Было обычно, писал он, что «деды наши, подобно древним римлянам, служа отечеству из чести, мало заботились о наградах за службу и многие из них за блистательные подвиги довольствовались скудными наградами» [4, с. 11]. В публикациях, исходивших от казачьих авторов, подобное стремление было заметно ещё со времени выхода в свет восьмого тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, где говорилось, что происхождение казаков «не весьма благородно» [9]. Но Сенюткин, прямо сравнив казаков с римлянами, которые в мировой культуре считаются воплощением боевой доблести, вводил образ казака-героя в контекст европейской культуры, близкой российскому дворянству. Что касается старшинского звания, которое получали наиболее заслуженные казаки, то можно согласиться с выводом Сенюткина, согласно которому казаки, имевшие это звание, «пользовались на Дону большим влиянием» с того времени, когда при Петре I упало значение Войскового круга, а царь стал утверждать войскового атамана [4, с. 8]. Во всяком случае, при изучении вопроса о чинах и чинопроизводстве у донских казаков исследование Сенюткина о донских старшинах заслуживает самого серьёзного внимания.

Особое внимание уделял Сенюткин своим землякам, казакам Верхнего Дона. Он опубликовал в 1857 году большую статью «Несколько слов о верховцах, по поводу статьи А. Леонова: о происхождении слов – чага и тума» [4, с. 113–127].

А. А. Леонов, известный донской поэт, журналист и собиратель фольклора в своей статье «О происхождении слов – чага и тума» [10] дал несколько характеристик казакам Верхнего Дона, которые возмутили Сенюткина. Даже французы, писал Сенюткин, не отнимали у казаков «общечеловеческого достоинства – разума», но отнимал казак Леонов [4, с. 113]. В то же время, отрицая негативные характеристики верховцев, данные Леоновым, Сенюткин признавал различия между казаками Верхнего и Нижнего Дона, и видел причину их в «различии их происхождения» [4, с. 121]. Состояла она в том, что «верховцы» «чисто русские люди», «в них русских дух, русская могучая натура, русская славянская кровь, почти без всякой примеси посторонних начал». В то же время на Нижнем Дону «русский элемент, положенный в основание казачества, весьма много поглощён малороссийским и азиатским», и указывал на «влияния» «греков, армян, турок, черкес, татар и даже калмык» [4, с. 122]. Различие, указывал Сенюткин, проявлялось во внешнем виде, в особенностях речи, в занятиях и особенностях характера. В целом несходство между казаками на Нижнем и Верхнем Дону отмечались разными авторами, начиная с генерала А. И. Ригельмана и есаула Е. Н. Кательникова. Указывали на них также авторы, писавшие после Сенюткина, включая географа В. В. Богачёва, автора вышедших в 1919 году «Очерков географии Всевеликого войска Донского». Но кое-что интересное в этот известный в целом вопрос Сенюткину внести удалось. Говоря об учёбе детей из верховых и низовых казаков в новочеркасской гимназии, он обратил внимание, что «верховые дети в науках часто превосходят низовых, но зато редко равняются с ними в искусствах (как-то: рисовании, музыке и танцах)»; такие различия заметны и «между девицами» [4, с. 124].

При всём своём интересе к прошлому казачества талантливому историку и писателю Сенюткину не удалось создать общего труда по донской истории. Но свои мысли он высказал в очерке «Взгляд на историю Войска Донского» [4, с. 157–192.]. По его мнению, донская история заслуживает самого внимательного и серьёзного изучения, а из числа тех, кто писал на эту тему, он считал достойным только В. Д. Сухорукова. Сенюткин решительно отрицал точки зрения о происхождении казаков от амазонок, хазар, черкес и татар, подчёркивая их русское происхождение. В то же время он признавал влияние «малороссиян», которых в XVI–XVII вв. называли черкасами, и от которых произошло название Черкасского городка, ставшего с 1644 года столицей Войска Донского [4, с. 163]. Не менее решительно он отрицал распространенную в историографии точку зрения, согласно которой раннее сообщество донских казаков представляло собой «скопище бродяг, разбойников и беглецов из земли русской» [4, с. 163]. По мнению Сенюткина, разбойники не могли «составить правильное сообщество», как не составили такое сообщество, по его словам, такие сообщества, как «алжирские пираты, итальянские бандиты и иллирийские ускоки (разбойники)» [4, с. 165]. Не разбойники, но «вольные выходцы из земли Русской, воины христовы, обрекшие себя на вечную брань с магометанами за веру Христову, за Русь православную» [4, с. 166].

Не в силах, однако, понять движущие силы и характер сложного процесса возникновения казачества, Сенюткин сослался на «дело Провидения, которого пути непостижимы». «Промысел невидимо управляет судьбами царств и народов, спасая избранными из них чудными средствами от погибели», – писал он. Такими «избранными» народами были разные, в том числе среди них он видел «Русь, ослабленную междоусобиями и беспорядками удельной системы». Для спасения «избранной» Руси от «беспорядков удельной системы нужны были татары», также посланные Провидением. Эти же татары «дали средство умным московским князьям сплотить» Русь «из разных кусков в одну твердую несокрушимую массу». Но затем «избранной» Руси потребовалось спасение уже от татар, и для этого «нужны были быстрые, отважные и непобедимые витязи – казаки» [4, с. 168], которые и были посланы Провидением. В качестве доказательства он указывал, что «донцы в продолжение своего существования остаются верны своему призванию – вечной брани с врагами отечества» [4, с. 169].

Возникшее, по высшей воле, согласно Сенюткину, донское казачество имело свою «первоначальную (древнюю) историю», которую он не без налёта романтизма сравнивал «с лунною ночью», и писал, что «туманный мрак облегает первое появление донцов на Руси». Оно, считал Сенюткин, произошло значительно раньше общепринятой даты, 1549 года, от которой имеется первое упоминание о донских казаках. Иначе, по его мнению, донские казаки просто не смогли бы к концу XVI века иметь цепь городков по Дону, стать «грозой» «для турок, татар и черкес», и даже «завоевать Сибирь, утвердиться на Кавказе, оцепить своими пикетами почти всю Россию от Дона до Амура и берегов Тихого океана» [4, с. 169]. Первые «прародители» казаков, запорожских и донских, появились, на взгляд Сенюткина, со второй половины XIV века, причём предками донских казаков были «по всей вероятности новгородцы – потомки варяго-руссов», «люди военные, славолюбивые и вместе набожные» [4, с. 171]. Он приводил доказательства, в которых использовались сомнительные лингвистические изыскания. Так, слова «атаман» и «станица» он возводил к норманнским «Watman» и «stan»; проводил параллель между названием Новгорода Великим и употреблением слова «Великое» в отношении Войска Донского. Он также в качестве аргумента приводил летописное известие о побегах и поездках новгородцев на Волгу, что, якобы «без сомнения», вело к образованию волжского и донского казачества [4, с. 208]. Последующий текст направлен на доказательство верной службы Войска Донского России. Он приводит при этом слова из народной песни, согласно которой за участие во взятии Казани в 1552 году царь пожаловал казакам, которых возглавлял атаман Ермак, «славный тихий Дон со всеми его реками и проточками». Версия о пожаловании Дона казакам за «казанскую службу» была распространена и популярна среди донцов, однако никакого научного подтверждения её нет, и казаки появились на Дону не по царскому пожалованию. Это, очевидно, понимал Сенюткин, но не опроверг её. Говоря о походе казаков в Сибирь, он заявлял, что поход проходил под предводительством «донского атамана Ермака Тимофеевича» [4, с. 173]. Но даже на Дону Ермака донским казаком совершенно справедливо не признали, поскольку источники не содержали сведений, позволявших делать такой вывод. Поэтому на памятнике Ермаку в Новочеркасске В. В. Микешина и В. А. Беклемишева, поставленном в 1904 году, была надпись «Ермаку донцы», но без указания на то, что выдающийся атаман был донским казаком.

И в дальнейшем, согласно Сенюткину, вся история Войска Донского представляла собой непрерывную цепь боевых подвигов и верной службы самодержавию. Он при этом отметил особо взятие Азова в 1637 году и Азовское осадное сидение 1641 года. Но он не мог умолчать о Степане Разине и Разинском восстании. О С. Разине Сенюткин писал, как о «человеке, на самом деле одарённом блистательным военным талантом, необыкновенною силою воли, отвагою и предприимчивостью». Но для своей деятельности он, в отличие от Ермака, не имел «достойного поприща». Поэтому он «ознаменовал жизнь свою только разбоями», и «кончил её, как злодей, проклинаемый церковью» [4, с. 180]. Упоминание Разинского восстания давало повод Сенюткину заявить о связи между историей донского казачества и народными восстаниями, поскольку в русской культуре XVII–XVIII вв. был распространён взгляд на казаков как не только на разбойников, но и как на бунтовщиков. Такой взгляд Сенюткин решительно отрицал. Эти бунты, по его словам, «всегда составляли аномалию в жизни казачества». В доказательство он приводил факты, когда сами казаки участвовали в подавлении «бунтов» не только Разина, но и Кондратия Булавина и Емельяна Пугачёва. Впрочем, Сенюткин понимал, что для Булавинского восстания имелись объективные причины, которыми являлись «крутые меры Петра Великого» [4, с. 181] в отношении донских казаков.

Со времени Петра I Сенюткин видел наступление нового этапа в истории Дона. Заключался он в том, что с этого времени донцы уже не вели войны самостоятельно, но только в составе российской армии [4, с. 182–183]. Это верно, но такая характеристика нового периода в донской истории была далеко не полной и неглубокой. Всего через несколько лет после публикации книги Сенюткина, в 1872 году, когда отмечалось двухсотлетия со дня рождения Петра I, в «Донских областных ведомостях» приводилось изложение речи учителя новочеркасской гимназии Норова на торжественном заседании по случаю юбилея. В этой речи значение петровских реформ для Дона связывалось не только с подчинением казачества государству, но и с возможностью для донских казаков «принять участие в плодах той великой реформы, которая несла к нам истинный свет европейского просвещения, добытого тысячелетиями исторической жизни западных народов» [11]. Но следов постепенно распространявшегося «европейского просвещения» на Дону Сенюткин не замечал и уделял в заключении своего очерка внимание боевым подвигам выдающихся донских военачальников, получивших титул графа, Фёдора Петровича Денисова и Матвея Ивановича Платова.

Общей истории донского казачества Сенюткин создать не успел. Но, судя по этому очерку, если бы она была написана, она не выходила бы за рамки военной истории, с объяснением со ссылкой на волю Провидения. Ко второй половине XIX века, когда на базе позитивизма формировались вполне научные модели исторического исследования, концепция истории со ссылкой на высшие силы не могла быть принята наукой. Но видение истории донского казачества Сенюткиным вполне соответствовало традиционному мировоззрению донского сообщества. Отсюда основание для характеристики Сенюткина П. П. Сахаровым в качестве казакомана. Тем более, что даже в очерке, посвящённом донской торговле («Заметки на проект Положения о торговле в Войске Донском»), он заявлял, что «Войско Донское было, есть и будет для России всегда необходимо-нужно не своею промышленностию, а своею боевою силою – ни чем незаменимою лёгкою кавалериею и артиллериею» [4, с. 135].. В этом Сенюткин видел то, что тем самым донское казачество «идёт своим путём к прогрессу» [4, с. 135]. Но в то время, когда традиционалист Сенюткин видел путь к прогрессу в сохранении легкой казачьей кавалерии, разворачивались модернизационные процессы, в том числе на Дону, и промышленная революция постепенно начинала распространяться на военное дело, что создавало предпосылки для постановки вопроса об историческом месте казачества в условиях формирования индустриального общества Нового времени.

Таким образом, Сенюткин в полной мере проявил себя в своих исторических и публицистических произведениях как «религиозный казакоман», как консерватор, ценивший донские традиции и казачью культуру. Тем не менее, он представляет собой личность несомненно интересную для нашего времени, поскольку в ней нашла своеобразное выражение культура донской казачьей интеллигенции в период нараставшего кризиса старого жизненного уклада, к которому они привыкли и с которым срослись.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Сахаров П. П. Развитие историографии вольного русского казачества (критико-библиографический очерк) // Ростовский областной музей краеведения. Рукописный отдел. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1/15. Л. 13.

2. Перетятько А. Ю. Цена крови: документы 1860–1890 гг. о эффективности казачества как экономического института: документ. исследование в 3 т. Т. 1 : 1860 г. Ростов н/Д. ; Таганрог : Изд-во Южного федер. ун-та, 2019. С. 94.

3. Донцы XIX века. Ростов н/Д. : Изд-во NB, 2003. С. 439.

4. Сенюткин М. Ф. Донцы : Исторические очерки военных действий, биографии старшин прошлого века, заметки из современного быта и взгляд на историю Войска Донского Михаила Сенюткина. Ч. 2. С прил. актов и таблицы регалий Войска Донского. М. : В типографии С. Селивановского, 1866.

5. Тарасова М. Н. Первая донская газета // Донской временник. Год 2009-й : Краеведческий библиотечно-библиогр. журн. /Донская гос. публичная б-ка. Ростов н/Д., 2008. С. 154–155.

6. Сенюткин М. Ф. Донцы : Исторические очерки военных действий, биографии старшин прошлого века, заметки из современного быта и взгляд на историю Войска Донского Михаила Сенюткина. В двух частях [Ч. 1]. С прил. актов и таблицы регалий Войска Донского. М. : В типографии С. Селивановского, 1866.

7. Железнов И. И. Уральцы : Очерки быта уральских казаков // Полное собрание Иосафа Игнатьевича Железнова. Т. 2. Изд. 3-е, посмертное с доп. и включением всех неизданных статей под ред. Н. А. Бородина. СПб. : Типография товарищества «Общественная польза», 1910. С. 318.

8. Пронштейн А. П. Земля Донская в XVIII веке / Ростовский-на-Дону гос. ун-т. Ростов н/Д. : Изд-во Рост. ун-та, 1961. С.  312, 315, 316.

9. Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн. 2. Т. 8. М. : Книга, 1988. Стб. 86.

10. Леонов А. О происхождении слов – чага и тума // Донские войсковые ведомости. 1857. 25 мая (№ 20). С. 85–88; 1857. 3 июня (№ 21). С. 89–92.

11. Новочеркасск, 30 мая // Донские областные ведомости. 1872. Часть неофициальная. 30 мая (№ 21). С. 1