ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 32-й

Общественная жизнь. Политические партии и движения.

А. Б. Изюмский

НАРОДНЫЕ УЧИТЕЛЯ ДОНСКОЙ ОБЛАСТИ В ОБЩЕСТВЕННОМ ДВИЖЕНИИ НАЧАЛА ХХ ВЕКА

(по материалам ГАРО)

Памяти моей бабушки,

Анны Абрамовны Гаркави,

учительницы народной школы в 1916–1920 гг.

Приход к власти императора Николая II отмечен ростом общественного движения, затихшим было в годы правления его отца. Особенно недовольство властью стало проявляться в связи с нарастающим социальным противостоянием в условиях экономического и политического кризиса начала ХХ в. Немалую роль в этом конфликте сыграли народные учителя, т. е. преподаватели начальных земских или казённых (министерских) и церковно-приходских школ. Разумеется, власти понимали, насколько важна политическая благонадёжность людей, воспитывающих подрастающее поколение. В соответствии с законом учитель, претендующий на должность, утверждался уездным (на Дону окружным) училищным советом под председательством местного предводителя дворянства или епархиальным под председательством представителя церковного начальства. Однако острая потребность в образовательных кадрах часто приводила к тому, что сложные процедуры выполнялись достаточно формально.

В фонде Донского областного жандармского управления ГАРО хранится более 30 следственных дел, затрагивающих судьбу нескольких десятков учителей, которые позволяют лучше представить их роль в общественных событиях переломной эпохи. Первое из таких дел относится к 1903 году.

Осенью жандармскому управлению и епархиальному начальству поступил донос Михаила Черникова (сына атамана) и Ивана Романова, казаков хутора Нижне-Царицынский, обвинивших местного учителя приходской школы Алексея Любимова (19-ти лет, из крестьян Донской области), что тот «много говорил о священной истории, называя её выдумкой и сказкой», а также утверждал, «что Государь неправильно делает: не даёт земли крестьянам, а казакам даёт много, при этом он, между прочим, позволил себе сказать: “Какой Николка Государь, он, еби его мать, неправду делает” и ещё несколько раз бранил государя скверноматерными словами» [1, л. 12–12 об.]. В ходе других бесед учитель якобы заявлял, «что государь плохо управляет Россией, что он делает много несправедливостей, что земли пораздавал именитым людям, а крестьян заставляет голодать, что в России теперь много людей, которые, окончив университет, не ищут должностей, а идут на фабрики и в уезды и там среди рабочих и крестьян организуют кружки и общества с целью произвести бунт» [1, л. 13]. Священноначалие немедленно откликнулось на донос, и Любимова быстро уволили. А вскоре появился секретный документ, ярко демонстрирующий согласованность действий церковных и полицейских властей:

«Донской епархиальный учительский совет                   Секретно

Января 9 дня 1904 г.                                                     В областное 

№ 39                                                                            жандармское

г. Новочеркасск                                                             управление

Усть-Медведицкое окружное отделение Донского епархиального училищного совета от 12 декабря 1903 года за № 1156, сообщило совету о том, что заведующий Нижне-Царицынской школой грамоты священник Фёдор Семёнов рапортом от 16 ноября того же года за № 147 донёс оному отделению, что учитель заведуемой им школы Алексей Любимов нередко бывает в нетрезвом виде, хотя и вне классных занятий, по-видимому заражён учением Толстого, которое проводит в среде своих товарищей по винопитию при тостах за революцию и свободу, непочтительно относится к Особе Государя Императора. В дополнение к изложенному местный хуторской атаман от 25 того же ноября за № 96 сообщал отделению, что при допросе жандармским унтер-офицером Пановым свидетелей о поступках Любимова, факты, изложенные в рапорте о[тца] заведующего школою подтвердились. Ввиду вышеизложенного, отделение по журналу своему от 9 декабря 1903 г. постановило учителя Любимова, ввиду проявленных им проступков несовместимых с должностью учителя церковной школы, уволить. На журнале совета по сему предмету его Высокопреосвященство 7 сего января изволил написать такую резолюцию: “О бывшем учителе Любимове надлежит секретно сообщить жандармской полиции. О чём Донской епархиальный училищный совет в исполнение предписанной резолюции имеет честь сообщить областному жандармскому управлению”».

Председатель совета протоиерей Митрофан Симашкевич [2]

Делопроизводитель священник Михаил Гиляревский» [1, л. 21–21 об.].

Из Дела Донского областного жандармского управления об учителе А. Любимове. Из фонда ГАРО

Жандармское управление, в отличие от священноначалия, спешить не стало. Было назначено дознание, во главе его поставлен опытный следователь ротмистр Хлебников. Он заподозрил, что вредные взгляды подследственный мог позаимствовать у преподавателей, которые помогали ему готовиться к учительским экзаменам — студента Рязанцева и учителя Овсянникова. Оба они жили в Воронежской губернии и донские жандармы попросили содействия у воронежских коллег. Те обыскали подозреваемых, причём ротмистр Федоренко обыскал даже приходское училище, в котором работал Овсянников, но ничего не нашёл. Последний (32-х лет, из казаков Распопинской станицы) в ходе второго допроса заверил жандармов, что «я по своим убеждениям консерватор, свободомыслием никогда не страдал и всегда относился и продолжаю относиться вполне отрицательно ко всякого рода проявлениям противоправительственной деятельности» [1, л. 13]. В конце-концов, ротмистр Хлебников пришёл к заключению об отсутствии у дела судебной перспективы, обосновав это следующим образом:

«ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 7

1904 года ноября 25 дня на станции Филоново Юго-вост. ж. д.

Я, Отдельного корпуса жандармов ротмистр Хлебников, принимая во внимание

1) что оскорбление царствующего императора, т. е. преступление, предусмотренное 24 ст. Улож. о нак., а по закону 7 июня 1904 года – 103 ст. Угол.Улож. 1903 г., совершено Алексеем Алексеевым Любимовым в сентябре 1903 г., до дня рождения Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича, а потому, в силу Всемилостивейшего манифеста 11 августа 1904 г. Любимов ответственности за это преступление не подлежит. 2) что по закону 7 июня 1904 г. о применении к государственным преступлениям статей Угол. Улож. 1903 г., прочие деяния Любимова, заключающиеся в распространении зловредных политических слухов, не имеют признаков преступлений, означенных в ст. 1030–1031 Уст. Угол. Суд., а потому, по соглашению с товарищем прокурора Усть-Медведицкого окружного суда А. М. Шелоумовым, ПОСТАНОВИЛ: 1. За силою Всемилостивейшего манифеста 11 августа 1904 г. не привлекать Любимова к ответственности по ст. 103 Угол. Улож., и представить дознание для прекращения в этой части его, согласно ст. 1035/22 Уст. Уг. Суд., прокурору Усть-Медведицкого окружного суда. 2. За отсутствием в прочих деяниях Любимова, изложенных в постановлении от 8 июня 1904 г. за № 5, состава деяний, в ст.ст. 1030 и 1031 Уст. Уг. Суд. указанных, не привлекать Любимова в качестве обвиняемого и за эти деяния, а допросить его в качестве свидетеля с соблюдением 722 ст. Уст. Уг. Суд.

Ротмистр Хлебников

Товарищ прокурора Шелоумов» [1, л. 47].

В результате учитель Любимов потерял работу, но избежал уголовного преследования.

Другое обвинение было в апреле 1904 года предъявлено учительнице приходской школы хутора Заплавский Берёзовской станицы Анне Дубновой (21 год, дочь почтового служащего). На неё донесла из ревности подруга — жена сидельца (продавец в лавке) винной лавки Екатерина Усатенко, обвинив в хранении революционной литературы. Обвинение подтвердилось: при обыске были изъяты три номера эсеровской газеты «Революционная Россия» и брошюра «Реформа генерала Ванновского». Назначенный следователем ротмистр Прогнаевский [3] установил, что Дубнова получила эти издания от сестры Александры, ученицы женской гимназии города Камышин. При повторном обыске у Дубновой было также изъято письмо сестры, из которого явствовало, что та активно участвует в манифестациях и сходках учащихся. Поскольку учительница нелегальную литературу никому не давала, её не стали привлекать к ответственности, но из школы она была уволена. Что же касается сестры, то хотя «можно заключать, что Александра Дубнова принадлежит к числу лиц политически неблагонадёжных, что она участвовала дважды в противуправительственных манифестациях в гор. Камышине, будучи одним из видных действующих лиц, и что она ведёт деятельную переписку с неблагонадёжным в политическом отношении элементом в гор. Саратове», но «принимая во внимание, что настоящим дознанием не добыто улик для привлечения Александры Дубновой в качестве обвиняемой за распространение революционных изданий с преступной целью, по соглашению с товарищем прокурора Усть-Медведицкого окружного суда А. М. Шелоумовым и на основании 208 ст. Уст. Угол. Судопр. ПОСТАНОВИЛ: представить в подлиннике упомянутое письмо Александры Дубновой вместе с копиями протоколов осмотра за № 1 преступной литературы, обнаруженной у Анны Дубновой, и протокола допроса её в качестве свидетельницы начальнику Донского областного жандармского управления для препровождения этих документов начальнику Саратовского губернского жандармского управления на благоусмотрение» [4]. Дело было закрыто.

Более серьёзное событие произошло тогда же в станице Иловлинской. Бывший жандарм, урядник Иван Бузулуцков написал в жандармское управление, будто в станице «организована партия лиц с наклонностями в духе социализма», к ней причастны местные должностные лица и в станичном правлении «печатают пропагандические прокламации, которыми хотят поколебать верность престолу и отечеству донцов» [5, л. 2–2 об.]. Вначале ему не поверили, так как Бузулуцкова знали «за постоянного кляузника, осаждающего власти неосновательными жалобами» (посылал военному министру, министру внутренних дел и самому царю), и к тому же он отсидел восемь месяцев за прежние злоупотребления. Но всё же заявление решили проверить, тем более, что доносчик прислал экземпляр, найденной у входа в станичное правление, листовки под заглавием «Донцам-товарищам». Следователем снова был назначен ротмистр Хлебников. Исследовав прокламацию, он установил: «По своему содержанию воззвание это имеет целью вызвать в казачьем населении недовольство существующим государственным порядком, устанавливающим воинскую повинность, и уверением, что социал-демократы рука об руку с казаками изменят существующий государственный порядок своими силами, помимо Власти Верховной — внушается сомнение в неприкосновенности прав сей власти» [5, л. 13]. Листовки, распространяемые в станице, были написаны от руки и затем отпечатаны на имевшимся в станичном правлении множительном аппарате (мимеографе). Приглашённые эксперты (два учителя чистописания) установили, что их написал помощник местного писаря 17-летний Павел Колесов. Последний признался, что помог размножить воззвания по поручению бывшего атамана Ивана Чурина при посредничестве его сына Александра, с которым дружил. Он показал на допросе: «Я замечал неоднократно, что атаман Иван Чурин выражал старикам нашей станицы недовольство существующим порядком начальства, которому, по его словам, никак не угодишь, жаловался на тяготу службы и на то, что казакам плохо жить» [5, л. 30]. У младшего Чурина нашли на чердаке 45 экземпляров прокламаций. Под подозрение попали также учителя Беликов и Воробьёв и находившийся под надзором полиции губернский секретарь Григорьев, которому, как показал священник Иоанн Макаров, покровительствовал бывший атаман. Однако при обыске у них ничего не нашли. Григорьева попытались допросить, но он отказался отвечать на вопросы и даже подписать протокол об отказе от показаний.

Ротмистр Хлебников пришёл к выводу, что воззвания «по своему содержанию несомненно относились к казакам, служащим в строевых частях, и что вследствие этого является основание предположить, что они рассылались по этим частям» [5, л. 44]. Александр Чурин, 20-летний учитель двухклассной министерской школы признал себя виновным в размножении прокламаций, но автором их назвал своего товарища по училищной семинарии Степана Шарова, к тому времени уже умершего. В итоге ротмистр Хлебников признал виновными только Александра Чурина и Павла Колесова. Первый был арестован, а второй отдан под надзор полиции.

Бурные события революции 1905–1907 годов привели к резкому росту выявленных фактов участия донского учительства в оппозиционной деятельности. Весной 1905 года в Сальском округе был арестован учитель Манычско-Грузской приходской школы Георгий Алексеев 22 лет, из казаков Баклановской станицы за то, что предложил местным крестьянам прочесть социал-демократическую листовку «Письмо рабочего казакам». Прокламация не была рассчитана на крестьянскую аудиторию, к тому же крестьяне оказались неграмотны и передали листок местному подрядчику, который обратился в полицию. Следствие было поручено упоминавшемуся выше ротмистру Прогнаевскому, который обыскал дом Алексеева в хуторе Верхне-Себряковский, обнаружив там листки с революционными песнями и инструкцию «Как держаться на следствии и суде», рекомендующую «при жандармских дознаниях ни при каких условиях не давать показания» [6]. Алексеев не воспользовался советом инструкции и стал давать показания, но строились они на категорическом отрицании вины: прокламацию он якобы нашёл на дороге, а что касается других бумаг, то не понимает, как они оказались в его вещах. Ротмистр Прогнаевский установил, что два брата Алексеева учились в новочеркасской семинарии и послал туда запрос об их поведении. Ему ответил инспектор Кириллов [7], который дал обоим братьям негативную характеристику и прислал их автографы. Впрочем, сравнение почерка показало, что оба семинариста не имеют отношения к найденным у Алексеева бумагам. После известного манифеста 17 октября 1905 г. дело было прекращено по амнистии. Таким образом, Алексеев не понёс никакого наказания. Из-под ареста его освободили сразу после задержания, а со службы уволили уже летом не за революционную деятельность, а «за самовольные отлучки из школы».

Той же весной «ввиду имеющихся у начальника Донского охранного отделения сведений о политической неблагонадежности» была задержана в Ростове учительница Александра Синайская, 25 лет, дочь сельского дьякона [8, л. 1]. Она закончила Московские педагогические курсы с дипломом народной учительницы, но к моменту ареста жила за счёт домашних уроков. При обыске у неё обнаружили огромное количество прокламаций и нелегальных брошюр, одна опись которых составила около трёх страниц. Хотя имелись агентурные сведения о её причастности к распространению нелегальщины, она не признала вины, заявив, что часть изданий ей не принадлежала, а другие для неё «имели чисто педагогический интерес, т. к. были оттиски прошедшего, где выставлялся ряд требований рабочих к хозяевам» [8, л. 15]. Наказания она не понесла, благодаря недоступному для современных «правоохранителей» правосознанию юристов Российской империи, о котором свидетельствует следующий документ:

«М[инистерство] Ю[стиции] 

 Секретно

Прокурор Таганрогского окружного суда 

                                      Г. помощнику начальника

Июля 1-го  дня 1905  г.   

                                         Донского областного жандармского

№ 1687   

                                                                    управления в Ростовском округе

г. Таганрог.

Рассмотрев препровождаемое при этом дознание по обвинению дочери дьякона Синайской в преступлении, предусмотренном 2 ч. 132 ст. Уг. Улож., и приняв во внимание 1) что для наличности состава этого преступления требуется, чтобы было установлено хранение преступных изданий с целью распространения; 2) что основанием к обвинению Синайской к такому хранению послужило нахождение у неё некоторых изданий в нескольких экземплярах, а именно: «воззвания Донского комитета к работницам модных мастерских» в количестве  двадцати одного экземпляра; брошюры “Основной государственный закон Российской империи” в пяти экземплярах; “письма петербургских рабочих к ЦАРЮ и священника Гапона к министру внутренних дел” в двух экземплярах; “всеподданейшего адреса Харьковского губернского земского собрания” в двух экземплярах и записка о совещании в Москве 19 губернских предводителей дворянства и 3) что, как видно из протокола осмотра всех этих изданий, ни одно из них по своему содержанию не подходит к таким, распространение коих карается по 128 и 129 ст. Уг. Улож., предлагаю Вашему Высокоблагородию внести дознание о Синайской чрез начальника Донского областного жандармского управления в порядке, указанном 1035/26 ст. У.У.С. в Донское областное совещание для прекращения его за отсутствием в приписываемом Синайской деянии признаков преступления.

Прокурор Н. Лучин» [8, л. 38–38 об.].

Серьёзным толчком для более активного участия донских учителей в общественном движении послужили непосредственно события 1905 года. Наиболее ярко это проявилось в городе Александровск-Грушевский (ныне Шахты). 10.09.1905 г. там в Пушкинской читальне состоялось собрание местной интеллигенции под председательством учителя Щучкина. На нём обсуждался вопрос соответствует ли ожиданиям народа законосовещательная Дума, созыв которой провозглашал царский манифест от 6.08.1905 г. Собравшиеся избрали делегатом на съезд городских и земских деятелей в Москве учителя народной школы Воронкова (36 лет, из казаков Перекопской станицы) [9], который, по донесению пристава Колпакова, заявил: «Высочайше учрежденная 6-го августа Государственная дума никуда не годится по весьма многим причинам, как то: в Государственную думу не допущено прямого, тайного и равного избрания представительства, а лишь избирается мелкая буржуазия — алтынники и черносотенцы, коим чужды интересы народа, не допущены даже представители от фабричных рабочих, вынесших на своих плечах всю тяготу преследования при домогательстве себе прав и давших толчок к учреждению Государственной думы, не допущены свобода слова, печати, нет гарантий личности и неприкосновенности имущества представителей, а при этих условиях Дума является лишь учреждением, необходимым не народу, а правительству (бюрократии) для восстановления своего престижа, подорванного доверия и восстановления государственного кредита» [10] и призвал бойкотировать такую Думу. На Воронкова немедленно завели дело «за дерзостное неуважение верховной власти», но вскоре прекратили его по амнистии. Однако, дерзкий учитель не успокоился. После выхода манифеста 17 октября Воронков и другие учителя, как докладывал в Петербург начальник жандармского управления генерал Тиханович, «прекратили в школах занятия, собрали детей в здании 3-х классного городского училища, прочли им Манифест, объяснили его значение и затем с красными флагами и под звуки “Марсельезы”, которую исполнял небольшой оркестр, взятый из трактира, они повели детей к зданию городской и мещанской управ, потом в церковь, где был отслужен молебен... После молебствия на церковной площади учитель Воронков произнёс речь небольшому числу собравшихся о значении Манифеста, упирая на то, что свободы добились социал-демократы, которым он и провозгласил “ура”. В заключение он объяснил, что с этого дня ежедневно по вечерам в здании народной читальни будут происходить митинги, на которых ораторы будут разъяснять народу значение той свободы, которая, наконец, дана после столь упорной борьбы» [11, л. 65]. В донесении же полицмейстера Колпакова указывалось, что в  «противоправительственной демонстрации» участвовали не только учителя (были названы 11 фамилий) и другие представители интеллигенции, но даже пристав Нижне-Чирской станицы подъесаул Запорожский и «может быть его прямому начальству будет небезынтересно познакомиться со взглядами подчинённого на свои обязанности» [11, л. 156].

В других случаях народные учителя не только участвовали в антиправительственных акциях, но и побуждали людей к активным действиям. Так, согласно докладу начальника Ростовского округа, «по воспоследовании Высочайшего Манифеста 17 октября сего года о даровании населению свободы совести, слова, союзов, собраний и гражданской неприкосновенности личности, учителя Васильево-Петровского двухклассного церковного училища Александр Гаврилов, Александр Родосский, Илларион Тарасов и Афанасий Громаков приобрели в гор. Ростове-на-Дону несколько экземпляров означенного Манифеста и поехали по соседним деревням объявлять его; причём являлись в сельские правления и сзывали крестьян, читая им Манифест, разъясняли, что Высочайше дарованную свободу нужно понимать так: “Раздел земли, хотя бы она составляла чужую собственность, не платить существующих податей, игнорирование всякою властью, в частности же и полицейской, а в заключение сего и свободное самоуправление”. Подобное искажённое разъяснение Манифеста, преподанное населению вышесказанными учителями, в значительной степени подействовало на них и среди их произвело полнейшую анархию, самопроизвол и непокорность властям, так, например, Васильево-Петровские крестьяне начали самовольно распахивать землю арендатора Пастушенко, а земледельцу Наливайченко грозили в случае неуступки добровольно им земли, самоуправно разделить её между собою, имущество его разграбить, а остальное сжечь. Упомянутые учителя во всём вышесказанном являются первыми виновниками в возникшей смуте среди крестьян села» [12, л. 146–146 об.].

Упомянутый здесь Илларион Тарасов (25 лет, из крестьян Екатеринославской губернии) тремя месяцами спустя снова привлёк внимание охранных структур, когда поступило сообщение, что перед рождественскими каникулами он раздал своим ученикам прокламации, в которых говорилось, что «Царь Николай II, последний русский царь, глупый, и у него голова глиной набита, и вообще порицался Государь и правительство» [13, л. 3]. Учитель был арестован, но отрицал свою вину, заявив, что раздавал ученикам «только дозволенные цензурой листки издания “Донской речи”» [13, л. 12]. Проверить имевшиеся свидетельства не удалось, так как перепуганные родители уничтожили розданные листки. Тарасов был отдан под надзор полиции, но его сняли, когда прокурор Таганрогского суда нашёл доказательства вины недостаточными.

Накануне нового 1906 года в селе Кагальник Ростовского округа учительницы местной церковно-приходской школы Ирина Мазараки, 21 года, дочь священника, и Евдокия Звягинцева, 19 лет, из крестьян Воронежской губернии, согласно поступившему в полицию донесению, зайдя в избу-читальню, «читали собравшимся в большом количестве крестьянам листы издания Парамонова, озаглавленные “Какие народные представители не нужны народу”, “Как должны расходоваться народные деньги”, “Что такое прямое и тайное избирательное право” [14, л. 54], порицая при этом образ правления в России. Обеих арестовали и отправили в Ростовскую тюрьму. Позже Анастасий Мазараки, священник местной церкви, упросил отдать дочь Ирину ему на поруки, так как «она заведует домашним хозяйством и служит для меня единственным утешением» [14, л. 10 об.]. Евдокия Звягинцева была выслана по месту прописки в Воронежскую губернию и отдана под негласный надзор полиции.

В селе Шабельск того же округа местная учительница Елена Петрова, 22 лет, из крестьян Донской области, призывала местных жителей вступать в Крестьянский союз, а «землю дворянскую, купеческую, казённую, удельную и всякую иную передать в пользование всему трудящемуся народу, т. е., что земля должна принадлежать только тому, кто обрабатывает её силой и трудами своей семьи без наёмных работников» [15, л. 12]. Она была арестована; следствие по её делу вёл подполковник Карпов [16]. Свидетели не подтвердили, что учительница призывала к насильственному захвату частных земель. Тем не менее, подполковник Карпов нашёл её виновной в подстрекательстве против государственного порядка и «в виду полученных указаний на политическую неблагонадёжность учительницы Елены Семёновой Петровой, для выяснения обстоятельств дела постановил: Елену Петрову подвергнуть временному задержанию с содержанием в одиночном помещении при Ростовской тюрьме» [15, л. 6].

Несколько сельских учителей приняли активное участие в антиправительственных выступлениях в Хопёрском округе. Начальник жандармского управления генерал Тиханович связывал это с влиянием, которое оказывал на них бывший народный учитель, а впоследствии член комитета по земским делам Василий Бирюков. В донесении наказному атаману генерал указывал, что «связь между Бирюковым и учителями существовала и на некоторых из них он безусловно имел влияние, отнюдь не в пользу правительства, последнее он при каждом удобном и неудобном случае всячески бранил и говорил, что оно в своих видах и целях только обманывает народ. Следствием всего этого явилось то, что некоторые сельские учителя были замечены в преступной пропаганде среди сельского населения, подверглись аресту и привлечены к судебному следствию» [12, л. 29]. Публичные выступления Бирюкова, подчёркивал Тиханович, оказывают серьёзное влияние на местное население: «На митинге 24 октября в помещении цирка в станице Урюпинской, в котором собралось свыше 1000 человек, Бирюков произнёс зажигательную речь, громя правительство и чиновников так, что поселил среди слушателей большое возбуждение. Его же слова в этой речи по поводу несправедливого владения богатствами со стороны одной части населения и бедности другой по причине угнетения первым произвели на присутствующий простой народ такое действие, что его качали на руках и устроили ему овацию, а затем долго ходили слухи о разгроме богатых людей и купеческих лавок, так что местной администрации пришлось принять решительные предупредительные меры, чтобы не допустить погрома» [12, л. 29 об. –30]. Он предложил арестовать Бирюкова и без суда выслать его за пределы области. Неизвестно, как отреагировал наказной атаман на это предложение.

Неоднократно архивные документы фиксируют выступления народных учителей против мобилизации казаков для усмирения народных волнений и охраны помещичьего имущества. Так, в станице Раздорской учитель церковно-приходской школы Варламов «во время беспорядков осенью 1905 года на рудниках Кукса, Чурилина и Ованесова убеждал казаков, вызванных для охраны, не слушаться законного распоряжения и не ехать на рудники» [17], причём его поддержал атаман хутора Сусатского Тихонов. Власти возбудили дознание, но оно не имело серьёзных последствий, кроме того, что учителя станичный атаман вычеркнул из числа выборных станичного сбора. Во 2-м Донском округе агитацию против несения казаками полицейской службы вели, согласно донесениям, учителя Раскуров, Абашкин и Колубяков, но более всех учитель 4-х классного училища Иван Траилин, 40 лет, из казаков Есауловской станицы, который «особенно сильно пропагандировал в том духе, что казаки не должны идти на службу по мобилизации. На сборище в квартире Саватеева в то самое время, когда в Н. Чирской происходила мобилизация второочередных казачьих частей, по показанию одного из свидетелей, Траилин при дебатировании вопроса об этой мобилизации с жаром сказал, что вечером он пойдёт в Народный дом и собравшимся там призванным казакам прямо скажет, чтобы они ехали домой, и это будет самое лучшее, и что человек 20 призванных казаков уже так поступили» [18, л. 80 а]. Траилин был арестован, его дальнейшая судьба в деле не отражена.

Аресту подвергся и учитель церковно-приходской школы Трёхостровянской станицы Александр Фролов, 30 лет, из казаков названной станицы. Он в январе 1906 года прибыл в хутор Малоголубинский, чтобы купить топлива (кизяка) для училища, и зашёл с этой целью к казаку Чепегину. Там уже сидело за водкой несколько местных жителей, и нового гостя, конечно, пригласили к столу. В ходе застолья один из казаков «поинтересовался узнать у Фролова: для чего казаки мобилизуются и идут на внутреннюю службу. Он ответил, что они дураки и бараны, идут и посланы защищать чёрт знает кого: пузанов-купцов да помещиков, а свои семьи бросают в нищете. На замечание, что казаки идут по высочайшему повелению, Фролов ответил: “Насрать на это повеление, оно не от царя, а от начальства”» [19, л. 9 об. –10]. После этого Фролову пришлось два месяца провести в тюрьме, из которой его освободили под залог 500 рублей. Ротмистр Хлебников, который вёл дознание, нашёл вину учителя в подстрекательской агитации установленной, но прокурор Новочеркасской судебной палаты решил, что улик для этого недостаточно и предложил закрыть дело.

Летом 1906 года поступил донос на учителя приходской школы посёлка Скараманга Таганрогского округа Степана Краснова, 24 года, из казаков Преображенской станицы, что тот часто ходит пешком по сёлам и ведёт разговоры с крестьянами, предположительно «вооружает их против правительства» [20, л. 3 об.]. Как утверждал полицейский урядник Безпалов, говоря с ним о роспуске Государственной думы, Краснов заявил, что надо разогнать правительство, да и самого царя «стебануть по шапке». Полицейский протокол отмечал: «На замечание Безпалова “неужели назначите еврея?” ответил “а еврей не человек, что ль”» [20, л. 2–2 об.]. Любопытно, что, по словам знакомого с Красновым помещика Якушева, «до появления смуты в России Краснов был безупречен в политическом отношении, даже несколько консервативен по взглядам на некоторые вопросы. Последние же годы, по словам свидетеля, Краснов стал обнаруживать сочувствие врагам правительства и революционерам, из-за чего между ним и свидетелем при разных встречах завязывались споры» [20, л. 3].

Впрочем, проводивший следствие пристав Титов не нашёл в действиях учителя состава преступления и закрыл дело.

В станице Потёмкинской тогда же попытались предъявить обвинение в подстрекательстве к беспорядкам учителю приходского училища Николаю Пименову, который на похоронах своего коллеги Никитина произнёс «недобрую речь», направленную против власти. У Пименова произвели обыск, но ничего компрометирующего не нашли. Ротмистр Розалион-Сошальский, назначенный следователем, допросил десятки свидетелей, но в конечном итоге пришёл к выводу, «что хотя свидетельскими показаниями и установлен факт произнесения речи бывшим учителем ст. Потёмкинской Николаем Фёдоровичем Пименовым на похоронах учителя Никитина, бывших в ст. Потёмкинской 24 октября 1906 года, в которой, между прочим, Пименов говорил, что деньги, собираемые с народа на воспитание детей, расходятся по карманам палачей-правителей, администрации и начальства, которые грабят народ, что правительство не только не заботится об улучшении народного образования, а напротив, ставит тому всевозможные преграды, и что правительство распустило Государственную думу, а членов её прячет под суд, но речь эта не заключает в себе возбуждения к совершению какого-либо преступления, порицания или неуважения Верховной власти, т. е. преступления, предусмотренного 129, 128 или иной статьей Угол. Улож.» [21]. Обвинения с учителя были сняты.

В материалах жандармского управления приводятся примеры агитационной деятельности народных учителей, когда дело доходило до прямых выступлений масс против имущей части населения или представителей власти. Есть впрочем, и один противоположный случай (за пределами Донской области подобные встречались не раз, но на Дону зафиксирован только один). В хуторе Калач после издания манифеста 17 октября местные жители чуть не разгромили школу. Окружной атаман в докладе начальству указывал, что там «стали циркулировать слухи о том, что учителя местного 2-х классного училища ведут тайную пропаганду против правительства и в своих беседах утверждают отсутствие Бога и Государя. Поводом к этим толкам послужили несколько несогласных бесед, произведённых учителями, на которые приглашали местных чернорабочих в здание школы» [11, л. 178]. Пошли слухи, будто учителя выбросили иконы и топтали  царские портреты. Толпа явилась к полицейскому приставу и потребовала ареста учителей. Проверка школы показала, что слухи были ложные, но толпа не успокаивалась и «послали директору народных училищ телеграмму о немедленном удалении из школы учителя Кондратия Попова — виновника всех этих недоразумений, беседования с рабочими и, как говорят, “науськовавшего их на зажиточный элемент”. Затем в телеграмме была изложена просьба, чтобы обязать учителей водить детей в церковь по праздничным, воскресным и торжественным дням, что они перестали делать после 17 октября с. г.». После этого толпа стала было расходиться, но тут же «к школе потянулась новая толпа пьяных конопатчиков и плотников (человек 200)». Далее, как отмечает окружной атаман, «бывшие в школе учителя Сенин и Брагин выскочили из окна школы с противоположной стороны здания и скрылись. Получив сведения, что учителя скрылись, пристав разрешил несколько человекам [так в тексте. – А. И.] войти в школу и убедиться, что св. иконы и портрет Государя Императора находятся на месте. Вошедшие убедились в том, но увидели в комнате заведывающего школой, что портрет Государыни Императрицы стоит на комоде без рамы, а последняя лежала в углу. Они взяли раму, вынесли её к толпе и старались доказать, что учителя с целью изломали раму, чтобы оказать неуважение к особе Её Императорского Величества. Присутствовавшие заволновались и снова стали требовать выдачи учителей или немедленного их арестования». С трудом полиции и приглашённому священнику удалось удержать пришедших от насилия. Кончается донесение окружного атамана весьма выразительно: «После долгих препирательств толпа стала расходиться и к наступлению ночи вся разошлась, унесши с собою раму с портрета. Ночь прошла спокойно. Учителя все бежали» [11, л. 178 об. –179].

По мере спада общественного движения сведения об активном участии народных учителей в открытой оппозиционной деятельности делаются редкими. Последний такой случай относится к 1907 году, когда учитель министерской школы Григорий Бокачёв (сын урядника, возраст в деле не указан) вместе с железнодорожным служащим Александром Столяровым «на частной сходке крестьян» в слободе Мачиха говорили, что «крестьянам плохая жизнь, несчастная, что крестьяне находятся в руках начальства, как мухи в паутине. Чтобы улучшить жизнь, надо быть всем вместе, дружно добиваться своих прав. Теперешнее начальство, разных чиновников, заседателей, министров не надо. Начальство будем избирать сами из своей среды. Приглашали составить приговор о том, что депутаты в Государственной думе должны требовать этого» [22]. Ротмистр Розалион-Сошальский, изучив все пункты, которые Бокачёв и Столяров советовали вставить в наказ депутатам, признал преступными три: о передаче крестьянам государственных, удельных, церковных и частных земель, о возвращении уже выплаченных выкупных платежей и о замене всех косвенных налогов одним прямым. Столяров был арестован, а учитель скрылся и был объявлен в розыск. Больше повезло в том же году казаку Каменской станицы Дмитрию Виденкину, готовившемуся к сдаче экзамена на права учителя. Про него, как отмечал полицейский протокол, распространились слухи, что «Виденкин ведёт предвыборную агитацию, разбрасывал листки с именами выборщиков, каковые листки действительно стали появляться в станице» [23, л. 8]. В ходе обыска в хуторе Старая Станица, где жил казак, у него нашли большое количество нелегальной литературы, а также «три куска бумаги в 1/16 листа каждый с надписью на них одного содержания, кого следует выбирать в выборщики в Государственную думу, с целью распространения среди населения, запись лиц, указывающих в выборщики, тождественна с записью лиц на записках, подброшенных уже некоторым лицам без подписи в конвертах» [23, л. 5]. Однако ротмистр Эльяшевич, проводивший следствие, нашёл, что действия Виденкина не содержат состава преступления и дело закрыли.

В 1908–1809 годах полицейские власти области предприняли ряд проверок содержания библиотек народных училищ. В Маньково-Березовской двухклассной школе (Донецкий округ) нашли семь нелегальных книг, большей частью издательства «Донская речь». Учитель Филипп Мяконьков объяснил, что они, наряду с десятками других, были пожертвованы почётным блюстителем училища Николаем Поляковым [24]. Чем закончилась эта история, из дела не видно. В Милость-Куракинском народном училище (Таганрогский округ) обнаружили программу партии народных социалистов и книгу А. Менгера «Политическая и частная жизнь в государствах будущего». Учительница Екатерина Ванина, 45 лет, вдова, считалась полицией человеком «поведения неодобрительного», поскольку поддерживала дружеские отношения с лицами, отбывавшими наказание за политические проступки [25]. Выяснилось, впрочем, что эти книжки случайно оставил в библиотечном шкафу школы её сын студент, который читал их «из любопытства», да и сами они не входили в списки запрещённой литературы. Дело закрыли «за совершенной недостаточностью улик». В библиотеке школы грамоты посёлка Сазоновский Усть-Мечётинской волости нашли семь нелегальных книг и брошюр. Учитель Лука Журавлёв (из казаков Казанский станицы, возраст в деле не указан) показал, что получил их «от своего товарища по Александро-Грушевской церковно-учительской школе по имени Григорий, но фамилии не помнит» [26]. Поручик Нестеровский, которому поручили следствие, установил, что учитель никому не давал читать эту литературу, и дело было прекращено с несколько странным обоснованием «за необнаружением виновных».

В 1909 году возникли довольно громкие дела, связанные с обвинением учителей в революционной агитации. В Донецком округе поступил донос, что учитель Тарасовской земской школы Захар Плюшкин, 36 лет, из крестьян Донской области, «распространяет среди местного населения, в особенности среди казаков, брошюры противоправительственного содержания» [27, л. 2-а]. Донос этот подал учитель Колодезянской земской школы станицы Митякинской Фёдор Тимощенков, 22-х лет, из казаков Гундоровской станицы, по совету священника Василия Гурбанова, враждовавшего с Плюшкиным. Сообщником последнего был назван крестьянин Галушкин, у которого полиция провела обыск. Ничего запретного при этом не нашли и изъяли только жалобу, написанную на священника, как законоучителя. Вскоре выявилась и личная заинтересованность Тимощенкова, заявившего жандармскому ротмистру Крякину, что «ему, Тимощенко, необходимо скорее удалить из земской школы учителя Плюшкина, который всем строит каверзы и занимает казённую квартиру, которую следовало бы отдать ему, Тимощенко» [27, л. 16 об. – 17]. Впрочем, доносчик не добился ничего, кроме неприятностей, на которые он жаловался в жандармское управление: «Когда же об этом узнал наш г. инспектор Фёдор Фёдорович Черничкин, то он призвал меня и грозил мне за то, что я сообщил г. ротмистру, четырёхмесячным заключением в тюрьму и при многих учителях называл меня “провокатором”, а многие из учителей при г. инспекторе говорили “это Азеф” и г. Черничкин ещё добавил: “Как у тебя хватило совести доносить на своего брата учителя”» [27, л. 22 об.]. Начатое дознание прекратили «за недостаточностью улик, собранных против Плюшкина».

Дело из Донского областного жандармского управления об учителе З. Плюшкине. Из фонда ГАРО

В хуторе Поляков Милютинской станицы три жителя пожаловались окружному атаману на учителя приходского училища Юрина и преподавателя гимнастики урядника Арсенова, якобы распространяющих нелегальную литературу и отговаривающих учеников от присяги царю. Хуторской атаман заявил полиции, что «учитель их посёлка Александр Трофимов Юрин принадлежит по убеждению к лагерю крайне левой партии, общество посёлка им недовольно, так как детей он учит плохим нравственным качествам, позволяет в классе говорить с ними противоправительственные речи, дети не стали теперь к родителям и старшим оказывать должное почтение, редко посещают церковь и безобразничают по улицам хутора» [28, л. 13 об.]. В ходе обыска у преподавателя гимнастики не нашли ничего, кроме номера левого, но легального журнала «Жизнь», зато в доме учителя были изъяты револьвер, кинжал (на которые тот не имел разрешения) и две нелегальные книжки  – «За дело», издания эсеров-максималистов, и «О царской власти» с нападками на монархию. Школьный сторож Иван Рябцев показал, что однажды слышал, как учитель читал последнюю книжку молодому казаку Ивану Полякову и тогда же, играя на скрипке, пел песню, начинавшуюся словами «Отречёмся от старого мира». Учитель Юрин, 22 года, из казаков Михайловской станицы, был арестован и отправлен в Каменскую тюрьму, а жандармский поручик Нестеровский начал следствие. Юрин отрицал свою вину, утверждая, что донос спровоцирован сторожем Рябцевым, которого он хотел уволить за плохое несение службы. Неприязнь к себе атамана и других хуторян он объяснял тем, что им не нравились его педагогические приёмы (мягкое обращение с учениками, изучение с ними русских песен, отказ от рукоприкладства), а также нежелание участвовать в попойках и кланяться незнакомым людям. Нелегальные книги учитель якобы купил в магазине ещё в 1905 г., хотя изданы они были в 1907 и 1908 гг. Но поручик Нестеровский почему-то удовлетворился объяснением и перешёл к допросу свидетелей. Неожиданно оказалось, что большинство жителей относилось к учителю хорошо. Авторы доноса заявили, что знают его мало, но поверили Рябцеву. Остальные же хуторяне категорически отвергали обвинение и давали о Юрине положительные отзывы, а допрошенные ученики заявили, что учитель «приказывал нам быть почтительным к родителям, ходить в церковь, с охотой идти на службу к Государю Императору» и пел с ними не революционные песни, а «Боже, царя храни» [28, л. 30]. Следователю ничего не оставалось, как предложить освободить подозреваемого «за недостаточностью улик».

Практически одновременно «в почтовом отделении слободы Гуляй-Борисовки Черкасского округа была обнаружена рукопись, содержащая стихотворение, в коем имелись выражения, оскорбительные для особы Государя Императора и на обратной стороне каковой значилось «Посвящается Ф. П. Гурдесову». Полиция выяснила, что у крестьянина Гурдесова «проживал учитель Андрей Марков Базикин, который имел намерение написать какое-то стихотворение Гурдесову и почерк коего имеет сходство с почерком, обнаруженного в почтовом отделении стихотворения» [29]. Учитель Базикин, 41 года, из азовских мещан, был отправлен в ростовскую тюрьму с назначением залога в 50 рублей (его стихотворение в деле отсутствует).

Настоящий всплеск поиска врагов власти из рядов учителей произошел в 1910 году. Весной с разницей в несколько дней по учебным лагерям четырёх округов прокатились волнения, вызванные тяжёлыми условиями службы и низким авторитетом командного состава. Казаки отказывались выходить на учения, а кое-где избивали наиболее нелюбимых офицеров и громили палатки начальников. Наказной атаман барон Таубе не мог допустить, чтобы практически одновременное выступление казаков  произошло без внешнего подстрекательства и в секретном послании начальнику жандармского управления требовал «раскрытия всей истинной подкладки дела» с помощью агентуры. В Хопёрском округе подстрекатели были действительно найдены, правда, не жандармами, а военным следствием. Выяснилось, что некоторые казаки, в частности, Дмитрий Тупикин, урядник Иван Орлов и учитель Пётр Фетисов уговаривали призванных на учёбу «устроить беспорядок и выгнать офицеров из лагеря, а самим разъехаться по домам» [30, л. 177 об.]. Учитель Фетисов, 24 лет, из казаков Качалинской станицы, служивший писцом в лагерной канцелярии, был 30 сентября 1910 года приговорён военным судом к бессрочной каторге, хотя доказать, что именно его подстрекательство сыграло решающую роль в волнениях, не удалось.

Иначе сложилась ситуация в 1-м Донском округе. Там отдали под суд 104 казака, но ни один не имел отношения к политической оппозиции. Тогда помощник начальника Донского жандармского управления ротмистр Роговский попытался придумать подстрекателей, обвинив в революционной агитации четырёх человек, включая бывшего учителя, а ныне помощника адвоката Фёдора Лиховозова и учителя Луку Быстрова. В ходе обыска у Лиховозова нашли нелегальную литературу, а у Быстрова «много рукописей… и в каждой из них дерзко порицаются власти и им тенденциозно приписываются качества с явным намерением возбудить неуважение и враждебное настроение к властям» [30, л. 18–18 об.]. Ротмистр Роговский тут же доложил начальству, что «при наличии полученных данных заставляет полагать, что возникшие беспорядки являются результатом работы третьего элемента и что подготовка беспорядков могла иметь свою организацию» [30, л. 19]. Эта информация настолько встревожила официальный Петербург, что, как сообщил Департамент полиции, сам П. А. Столыпин «придаёт настоящему делу особо серьёзное значение» [30, л. 137]. Впрочем, найти какие-то доказательства вины арестованных (кроме показаний лжесвидетеля Якова Черечукина) ротмистру Роговскому [31] так и не удалось и задержанных пришлось освободить.

В Сальском округе волнений на учениях не было, но там случился трагикомический эпизод, раздутый местным начальством чуть ли не до уровня восстания броненосца «Потёмкин». Как известил жандармское управление окружной атаман, «казак приготовительного разряда Атаманской станицы Порфирий Крылов, как дознано в настоящее время, готовившийся к экзамену на должность учителя и вращавшийся в среде учителей Атаманской станицы, с целью возбудить казаков, находящихся в лагере, против начальства, заявил им, что мясо, выдаваемое им к обеду, с червями» [32]. Правда, оказалось, что Крылов, 21 года, не возбуждал казаков, а только заявил жалобу начальству, однако подобный поступок приравняли к бунту (мясо признали не червивым, а лишь засиженным мухами). Казак был сразу отправлен в окружную тюрьму, в доме у него при обыске изъяли чемодан с «нелегальной» литературой (о декабристах, социализме, политических партиях и т. п.). Узнали, что книжки он получил в подарок от бывшего хуторского учителя Семёна Михайлова, которого часто заменял на уроках. У того тоже устроили обыск, хотя хозяин находился в отъезде. Стали проверять и других учителей, с которыми общался Крылов. Правда, выяснилось, что книги были легальными, и Михайлов получил их, как приложение к выписываемой газете «Биржевые ведомости». Несмотря на это, дознание продлилось более полугода, назначенный следователем штабс-ротмистр Нестеровский допросил множество свидетелей о поведении Крылова, Михайлова и местных учителей и закрыть дело решился, только обосновав это рядом оговорок (за жалобу казак уже наказан в дисциплинарном порядке, книжки не значатся в списках запрещённой литературы, имелись в единичных экземплярах, для чтения другим Крылов их не давал и т. п.). Подозреваемого оправдали «за недостаточностью улик».

В том же году окружной атаман Хопёрского округа Черкесов [33] получил донос священника Виктора Петровского [34], обвинившего в революционной пропаганде ряд местных жителей, в том числе учителей Пимкина и Концова и трёх преподавателей гимнастики.

Из Дела Донского областного жандармского управления об учителях Пимкине и Концове. Из фонда ГАРО

У всех провели обыски, но нелегальные брошюры нашли только у преподавателя гимнастики Павла Чиликина, 40 лет, урядника Усть-Бузулукской станицы из хутора Речешный, и учителя Леонида Концова, 22 года, казака Усть-Бузулукской станицы из хутора Куличковский. У Чиликина обнаружили ещё и дневник, в котором он допускал резкие высказывания против властей и несения казаками охранной службы. На допросе последний объяснил это следующим образом: «Я не отрицаю, но опять-таки эти мысли навеяны были текущими событиями — прочитанными в газетах: того повесили, другого сослали, засадили в тюрьму. Точно такая же мысль высказана мною и в записи от 13 декабря 1907 года по поводу предложения в охрану, что чувствовал, то и сказал» [35, л. 23]. Отзывы о нём были разные, но хуторской атаман отметил: «Чиликин в хуторе у нас считается самым умным и развитым, потому что он постоянно читает книги и газеты и своими разговорами о книгах дурно влияет на хуторян, в особенности на молодёжь» [35, л. 24]. Учитель Концов местным начальством и некоторыми жителями также считался неблагонадёжным, тем более, что его брат был повешен за революционную деятельность. Так, 50-летний казак Иван Захаров заявил следователю: «Концов на хуторе у нас служит 2 года и занимается в хуторе развращением молодых казаков, сбирает их к себе в училище и читает им разные книги против Царя, Бога и всего нашего правительства и не признаёт нашей православной церкви; надо всем смеётся и называет нас дураками, что мы Богу молимся. Всю эту забастовку учитель устраивает с гимнастёром вместе. И развратили наш хутор до безобразия. У меня раньше в училище ходил нынешний год мальчик, а его и взял чрез то, что приходит домой и начинает говорить, что Бога и Царя не надо. Я тогда пошёл к учителю, как соседу, и говорю ему, как же так вы учите, что мальчишка мой начинает ни Царя, ни Бога не признавать и говорит, что в пост можно есть скоромное. Учитель и говорит мне, а ты, дурак что ли, знаешь к чему время идёт, что теперь тебе не старина, теперь, сам знаешь, в других землях нету царя и такого дурачьего правительства, как у нас, и то живут, да как ещё живут». Надо сказать, что казак Захаров, не имея возможности расправиться с учителем, отыгрался на cвоём сыне: «Придя домой, взял кнут и давай своему мальчишке жопу пороть, давать ему забастовку, и перестал его учить, а то, как бы хуже не было» [35, 26–26 об.]. Сам учитель отрицал эти обвинения и утверждал, что читал с молодыми казаками не революционную литературу, а рассказы Чехова и фантастику Жюля Верна. Впрочем, после нескольких месяцев следствия жандармский ротмистр Кононов, который вёл дознание, нашёл, что доказательств непосредственной революционной деятельности подозреваемых недостаточно и закрыл дело.

После 1910 года случаи привлечения учителей за участие в революционной деятельности встречаются редко. В Ростове в 1911 году была арестована «учитель от заработка» Валентина Ермолаева, 29 лет, дочь учителя, сочувствующая эсеровской партии. Она обвинялась в том, что «вела беседы с крестьянами в духе социал-революционной программы», а также имела поручение эсера Богословова «о производстве среди членов местной организации денежных сборов на издание газеты, каковое поручение Ермолаева не могла исполнить только ввиду отсутствия в Ростове организации» [36]. Ермолаеву отправили в ростовскую тюрьму, дальнейшая её судьба неизвестна.

В 1914 году, всего за несколько дней до начала Первой мировой войны, на шахтах и станциях области были разбросаны листовки, призывавшие к поддержке бастовавших петербургских и бакинских рабочих. По обвинению в их распространении задержали в селе Крым Ростовского округа учителя армянского двухклассного училища при церкви св. Сергия Багдасара Мясникова, 28 лет, из мещан г. Нахичевани-на-Дону, который уже подозревался в сочувствии эсерам. Так как, помимо распечатанных листовок, был найден их рукописный оригинал, проводивший дознание ротмистр Лисинский пригласил экспертов (учителей гимназии). Первая экспертиза подтвердила авторство Мясникова, но вторая опровергла его. Поскольку, как отметил следователь, обвинение базировалось прежде всего «на сходстве почерка, каким сделаны его карандашные заметки, с почерком, которым написан черновик означенного воззвания, найденный в вагоне близ ст. Шахтная», Мясников был хоть и не сразу, но освобождён [37]. В годы войны революционная агитация со стороны учителей жандармами не отмечалась.

Обобщая материал, хранящийся в фонде жандармского управления, нельзя не прийти к выводу, что именно народные учителя были наиболее радикальной частью донской интеллигенции. В этом фонде редко встречаются дела на врачей, инженеров, представителей творческих профессий, а учителя гимназий упоминались только, как эксперты изъятых документов. Среди обвиняемых в революционной деятельности большинство составляли молодые люди, не достигшие 25 лет, обычно из трудовых семей, не было ни одного выходца из дворянской или купеческой среды. Вероятно, близость к народным низам в сочетании с полученным образованием и знакомством с социально-политическими теориями сыграла роль в формировании убеждений этих людей. А поскольку Донская область не была наиболее революционной в Российской империи, можно предположить, что подобное явление достаточно характерно и для других её регионов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 856.

2. Симашкевич Митрофан Васильевич (1845–1933), с 1919 г. – митрополит Донской и Новочеркасский. В 1926 г. примкнул к т. н. «григорианскому расколу» и умер, не примирившись с официальной РПЦ. Тем не менее, 24.11.2004 г. его останки были торжественно перезахоронены в ограде Михайло-Архангельской церкви Новочеркасска (см.: Митрофан (Симашкевич) // Википедия. URL: https://ru.wikipedia.org/?curid=3131629&oldid=131435882 (дата обращения: 03.07.2023).

3. Прогнаевский Михаил Васильевич (1870–1920), с 1916 г. полковник отдельного корпуса жандармов. Известен как следователь по делу о похищении Казанской иконы. Накануне революции занимал должность председателя военно-цензурной комиссии при штабе Казанского военного округа. Участвовал в Гражданской войне на стороне белых. Умер и похоронен в г. Феодосия (см.: Изетов Р. Полковник жандармерии Прогнаевский Михаил Васильевич. URL: https://vk.com/wall647287136_4 (дата обращения: 11.07.2023).

4. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 17. Л. 38.

5. Там же. Д. 858.

6. Там же. Д. 49. Л. 14 об.

7. Кириллов Андрей Александрович (1856–1922), церковный историк, инспектор  Донской духовной семинарии, действительный статский советник (См.: Агафонов А. И. Андрей Александрович Кириллов // Донской временник. Год 2004-й. Ростов н/Д., 2003. С. 164–168).

8. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 586.

9. Воронков Митрофан Семёнович (1868–?), заведующий приходским училищем в г. Александровск-Грушевский, впоследствии депутат 2-й, 3-й и 4-й Государственной думы. Состоял в Казачьей группе и Конституционно-демократической фракции. В 1917 г. назначен Временным правительством комиссаром в Донской области. Участвовал в Гражданской войне на стороне белых. Дальнейшая судьба неизвестна. (см.: Воронков Митрофан Семёнович // Википедия. [2023]. Дата обновления: 30.06.2023. URL: https://ru.wikipedia.org/?curid=7067053&oldid=131362359 (дата обращения: 30.06.2023).

10. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 1082. Л. 2 об.

11. Там же. Д. 39.

12. Там же. Д. 67.

13. Там же. Д. 595.

14. Там же. Д. 621.

15. Там же. Д. 613.

16. Карпов Сергей Георгиевич (1864–1909), помощник начальника Донского жандармского управления в Ростовском округе, впоследствии полковник, начальник охранного отделения в Петербурге. Был убит своим агентом учителем А. А. Петровым, связанным с эсеровской партией. (См.: Карпов Сергей Георгиевич // Википедия. [2023]. Дата обновления: 27.04.2023. URL: https://ru.wikipedia.org/?curid=4052304&oldid=130067645 (дата обращения:11.07.2023).

17. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 88. Л. 15.

18. Там же. Оп. 2. Д. 56.

19. Там же. Оп. 1. Д. 56.

20. Там же. Д. 522.

21. Там же. Д. 637. Л. 24.

22. Там же. Д. 1289. Л. 3.

23. Там же. Д. 928.

24.Там же. Д. 178.

25. Там же. Д. 1121. Л. 54.

26. Там же. Д. 180. Л. 5.

27. Там же. Д. 182.

28. Там же. Д. 988.

29.Там же. Д. 688. Л. 13.

30. Там же. Д. 216.

31. Подробнее о противоправных действиях ротмистра Роговского (см.: Изюмский А. Б. Казачьи волнения на военных сборах // Тринадцатые Константиновские краеведческие чтения. Ростов н/Д., 2021. С. 47–54). Осенью 1918 г. он был расстрелян в Петрограде. (См.: Расстреляны в 1918 году во время красного террора. Возможное место погребения — Петропавловская крепость. По материалам Центра «Возвращённые имена» к тому Книги памяти «Петроградский мартиролог, 1917–1923» // URL: visz.nlr.ru›img/pages/news/20141030/1918.pdf.

32. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 224. Л. 2.

33.Черкесов Андрей Иванович (1855?), полковник, окружной атаман Хопёрского округа в 1906–1912. Позже в отставке. В феврале 1918 г. арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности и отправлен в Москву, но затем освобождён. Дальнейшая судьба неизвестна. (См.: Полевая А #Урюпинскиймузей#лучшедома#музейэтоинтересно#история) URL: https://vk.com/wall360037748_1333 (дата обращения: 11.07.2023).

34. Петровский Виктор Николаевич (1877–?), священник, служил в Воронежской епархии, в 1901 переведен в Донскую епархию. С 1902 г. состоял священником Христорождественской церкви Усть-Бузулукской станицы, с 1913-го — Троицкой церкви Алексеевской станицы (См.: Духовенство области войска Донского : [сайт]. URL: view-source:http://duhovenstvovd.ru/petrovskie1.html (дата обращения: 11.07.2023).

35. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 222.

36. Там же. Д. 737. Л. 34–34 об.

37. Там же. Д. 774. Л. 28.