ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 28-й

Управление и власть на Дону

А. М. ЛАДЫЖЕНСКИЙ

РОСТОВ ПРИ БЕЛЫХ

Когда мы ехали по Донбассу, всё время смотрели, дымятся ли трубы, работают ли заводы и шахты. И каждая действовавшая труба нас очень радовала. Родителям я дал телеграмму о приезде. Но поезд шёл не точно по расписанию. Приехали не утром, а в середине дня. Отец сидел на балконе нашей квартиры и, увидев меня с Мануйловым на извозчике, сбежал быстро вниз со второго этажа как молодой. Мануйлов поехал на квартал дальше к своему родственнику, доктору Кондратовичу [5].

Дома мне все безмерно обрадовались. Пришла мама Соня и тётя Маня [6]. «Но где же Борис?» – спросил я, удивившись, что нет брата. «А разве ты не знаешь, что он умер? Мы тебе писали об этом» – ответил отец. Настроение сразу упало. Чтобы отвлечь от печальных мыслей, отец сказал: «Ну, об этом поговорим потом. Расскажи о себе. Кто с тобой ехал на извозчике?» Когда я ответил: «Мануйлов», – заметил, что отцу это было лестно. Имя ректора Московского университета, возглавившего уход из него профессуры в знак протеста против политики царизма, редактора «Русских ведомостей» импонировало передовым интеллигентам. Весь вечер я рассказывал о Харькове, Москве, Екатеринославе. Мама страстно интересовалась внучкой, которую ещё не видела. Решено было, что Наташа с Верочкой [7] приедут как можно скорее. Мне казалось, что я попал в далёкий, двухлетней давности мир. Отец с матерью занимали все пять больших комнат нашей квартиры. Высота лепных потолков 5 метров. Отцовский кабинет был размером 40 метров. Меньше 20 метров комнаты не было. Окна были больше дверей в тех квартирах, где я в последнее время жил. Вообще вся квартира мне показалась необыкновенно нарядной, даже роскошной. На своих местах стояли огромный дубовый резной буфет с большим зеркалом, дубовые книжные шкафы с зеркальными стёклами, мягкая мебель и т. д. На стенах в красивых рамах висели портреты учителя отца профессора Манасенкова, Н. И. Пирогова и наших родных дедушки, бабушки, дяди Миши, а также хорошие гравюры <...>.

Образ жизни почти не изменился. Среди пациентов отца имелось немало донских и кубанских казаков и зажиточных крестьян, которые привозили кто осетра, кто гуся, кто воз арбузов. Но всё это благополучие было только материальным и внешним. При первом взгляде на родителей бросилось в глаза, как они за год постарели. Смерть младшего сына, в которой отец считал себя частично виновным, потому что дал ему опасную работу, слух о моей гибели, разочарование в русской революции и в русском народе. Отец повторял стихи декабристов: «К мечам рванулись наши руки, но лишь оковы обрели». Он не сочувствовал ни белым, ни красным. Участились припадки стенокардии (тогда её называли грудной жабой), полученной в 1905 году, когда его нагайками по голове избили усмирители за врачебную помощь восставшим. Отец говорил:

Я пережил свои желанья

Я разлюбил свои мечты

Остались лишь одни страданья

Плоды житейской суеты.

Ему оставалось жить ещё только два года.

На следующее утро по приезде в отчий дом, я пошёл проведать вдову брата, дочь ювелира Любу Зильберберг и моих тётушек.

Как и прежде в Ростове все, куда бы ни направлялись, двигались по главной Садовой улице, тянущейся через весь город. Широкие тротуары были полны народа. Ярко светило солнце. На углах стояли женщины с корзинами цветов. На Садовой я сразу встретил несколько знакомых, радостно меня приветствовавших. Расспрашивали, правильны ли сообщения белых газет о массовых расстрелах большевиками не только буржуазии, но и некоммунистической интеллигенции, о пытках заложников и заключённых. Я рассказывал о тяжёлых условиях жизни, о голоде, об отсутствии гарантий, но опровергал слухи о пытках и массовых расстрелах интеллигенции. Меня удивляло, как разумные люди могут верить такой чепухе. А ведь в 1938 году, т. е. через 20 лет, во время сталинского террора, были и пытки и массовые расстрелы невинных людей.

На Садовой повстречал я известного ростовского композитора Михаила Фабиановича Гнесина [8]. Он был настроен очень критически к белым: «Сплошная пошлость, никаких идеалов. Только шкурный вопрос. А самое ужасное – это местная газета “Приазовский край” с её фельетонистом Лоэнгрином» – говорил он.

Почти все знакомые относились к власти Деникина и казачьих атаманов критически. Говорили, что между правителями нет согласия, что процветает взяточничество и казнокрадство. Но что всё же из двух зол – белые или красные – первые, может быть, меньшее.

У Зильбербергов очень жаловались на антисемитизм. Но как кустарь-ювелир, обслуживавший зажиточных людей, заказывавших ему кольца и брошки и продававших через него золото и драгоценности, Михаил Моисеевич Зильберберг не хотел победы большевиков. Зато его дети, и особенно сын Ёся (Иосиф), явно сочувствовали красным. С симпатией к советской власти относилась и вдова моего брата Люба. Через два года она вышла замуж за видного большевика Шахновского. Ёся и Люба резко критиковали деникинцев и уверяли, что они мыльный пузырь, который скоро проткнёт будённовская шашка. «Вы не обольщайтесь блеском витрин» – говорили они.

Через три дня родители устроили приём по случаю моего приезда. Отцу не терпелось сделать это пораньше, но тётя Анюта заявила, что надо испечь пироги с мясом, рыбой, сладкий, сделать торт, помариновать осетрину, достать чёрную икру и т. д. Большой дубовый обеденный стол, как в праздники до революции, раздвинули, вставив специально для этого предназначенные доски. Из сундука извлекли большую скатерть с салфетками к ней и долго их проветривали, хотя они были очень чистыми. Расставили обеденный сервиз на 12 персон со всякими соусницами, мисочками, подставками. Этим сервизом у нас пользовались очень редко. Всё мне казалось, после Москвы, Харькова и Екатеринослава, невероятной и даже ненужной роскошью. Были родственники. Из чужих, кроме Мануйлова и Гронского пришёл бывший приват-доцент Московского университета по истории политических учений Николай Николаевич Алексеев [9]. Он, человек отнюдь не военный, неожиданно для меня носил генеральские погоны. Как оказалось, он руководил чем-то идеологическим и пропагандистским в Белой армии. Впоследствии организацию пропаганды, проводимой белыми, очень критиковал профессор ростовского университета, ученик И. П. Павлова психиатр Александр Иванович Ющенко [10]. Он говорил, что Н. Н. Алексеев и иже с ним в своих осваговских изданиях (осведомительное агентство – Осваг – это бюро печати белых) развивали малопонятные для населения идеи правового государства и русской традиционной внешней политики. А вот большевики научно проводят пропаганду, прямо по Павлову. Они, прежде всего, апеллируют к безусловным рефлексам, – к животным инстинктам. Мира и хлеба – инстинкт самосохранения и питания. Потом на основе этих безусловных рефлексов, создают такие условные, которые примыкают к безусловным: «грабь награбленное». А из этого далее выводят: «мир хижинам ‑ война дворцам». И так далее, до – «вся власть Советам», которые дадут мир, хлеб. А в недалёком будущем – райскую жизнь. И люди поют Интернационал, веря, будто действительно «это есть наш последний и решительный бой». Здесь не сложные системы понятий, а короткие, рефлекторные импульсы. Пропаганда ведётся по научному методу создания условных рефлексов на основе безусловных, по методу дрессировки.

Из ростовских профессоров на обед пришёл историк русского права, автор книги против смертной казни Ианикий Алексеевич Малиновский [11]. Он сообщил, что у него живёт мой московский профессор Павел Иванович Новгородцев [12].Семья этого последнего застряла в Москве и он очень за неё беспокоится. Поэтому Новгородцев открыто вправительстве не состоит, но оказывает идеологическое влияние: «выправляет заскоки». Новгородцев просил меня к нему прийти, т. к. интересовался бытом и условиями жизни в Москве. Он надеялся, что я, может быть что-то знаю о его семье, дружившей с Грабарями [13]. Но я ничего ему сообщить о его родных не смог. А Грабари в это времяжили близ Сочи, в Адлере. Через некоторое время я услышал, что в Ростове находится и Евгений Николаевич Трубецкой [14]. Но он о себе мне не давал знать. И, когда я с ним встретился, старый учитель отнёсся ко мне холодно. Ему не нравилось, что я, 29-летний мужчина, не воюю против большевиков, не борюсь за родину против её предателей. Я ответил, что у меня с белыми много разногласий, что я сомневаюсь в успехе их дела и, что самое главное, я не воин и не борец, а учёный-созерцатель. Трубецкой привёл перефразированный стих из Некрасова: «Учёным можешь ты не быть, а гражданином быть обязан». Затем сказал, что по священному писанию, тот, кто ни горяч и не холоден, а теплохладен, ввергается в геенну огненную, или что-то в этом роде. Словом разговор оказался неприятным, тем более, что это был последний разговор с моим университетским учителем, которому я многим обязан. Впоследствии я узнал, что Евгений Николаевич отступил с белыми и умер от сыпного тифа <….>.

Однажды, идя по Садовой, я увидел, что на четырёх извозчиках с вокзала едут Морозовы [15]. У Татьяны Николаевны в Ростове имелась тётка – сестра её отца. Она была замужем за инспектором народных училищ Первухиным, с которым мама Соня дружила. Бывшие миллионеры Морозовы бежали из Москвы к своим бедным родственникам, которые раньше ездили на лето к ним в барское Покровское. В небольшую квартирку скромного педагога, расчитанную на двоих, приехало одиннадцать человек. Тимофею Саввичу очень помогли старообрядцы, к которым он обратился вскоре по приезде. В расчёте на то, что белые победят, разные лица и коммерческие организации открыли Тимофею Саввичу большой кредит. Он советовался со мной, не развернуть ли предпринимательскую деятельность, как это, по его словам, замыслил Рябушинский. Но я рекомендовал пока воздержаться.

Между тем деникинские части были у Орла. О большевиках говорили, будто там страшный голод, людоедство и большие разногласия в правительстве. В Ростове стали охотно брать новые деникинские деньги с изображением царь-колокола, так называемые «колокольчики».

По настоянию родителей Наташа и я решили не возвращаться в Екатеринослав. Меня охотно приняли в Ростовский университет, правда пока на должность не профессора, а приват-доцента, но для чтения обязательных курсов – энциклопедии права, логики и социологии. Первого сентября я приступил к своим обязанностям. Очень скоро я познакомился с наиболее интересными с моей точки зрения учёными разных факультетов и подружился с выдающимся биологом и почвоведом Александром Фёдоровичем Лебедевым, а также с видным математиком и разносторонне образованным человеком Дм. Дм. Мордухай-Болтовским.

С Лебедевым, несмотря на различие возрастов (он родился в 1882-м, а я в 1891 году), и жизненных судеб, и специальностей мы были, как он выразился, одноцентричы. Наши мироощущения имели много общего.

Сын дьячка, очень любящий крестьянство, сельское хозяйство, природу, видящий основной смысл жизни в научном творчестве, Александр Фёдорович был мне духовно близок, и мы часами беседовали на разные темы. В 1905 году, будучи студентом, он деятельно участвовал в революционном движении и ему пришлось на некоторое время эмигрировать за границу. В 1911 году он защитил магистерскую диссертацию в новороссийском университете о химическом синтезе у Bacilliushydrogens, а в следующем году доказал, что почва дополнительно увлажняется путём конденсации паров из атмосферы и более глубоких слоёв грунта.

В Ростове он состоял профессором агрономической химии, но читал очень разнообразные курсы: общее растениеводство, наследственность и изменчивость организмов, основы селекции растений, почвоведение, сельскохозяйственную гидрологию, физиологию растений и органическую химию. При этом он не пересказывал учебников, а часто развивал новые, творческие идеи. В 1919 году, когда мы с ним познакомились, он напечатал в «Известиях Донского сельскохозяйственного института» в Новочеркасске, где он работал по совместительству, выдающееся исследование «Передвижение воды в почвах и грунтах», переиздававшееся затем неоднократно. В этой работе говорится об открытой Лебедевым закономерности передвижения водяных паров от слоёв с большей абсолютной упругостью к слоям с меньшей упругостью. А в 1921 году, очень беспокойном и голодном, в «Известиях Донского университета», вышедших при моём деятельном участии как секретаря редакционной коллегии, А. Ф. Лебедев напечатал замечательную статью «Об ассимиляции углерода сапрофитами», в которой показал, что последние усваивают углекислый газ с выделением кислорода, подобно тому, как это происходит при фотосинтезе у хлорофильных организмов, о чём много писал К. А. Тимирязев.

В 1926 году А. Ф. Лебедев был избран на V Всесоюзном съезде почвоведов членом постоянной комиссии по выработке химических и физических способов исследования почв. А в 1926–1927 годах он командируется ростовским университетом (Северо-Кавказским) и Наркомземом за границу, что имело для него роковые последствия. Он очень интересовался научной жизнью за рубежом, но понимал опасность в наших условиях заграничной командировки. И он, и его жена Елизавета Александровна долго обсуждали со мной вопрос о поездке в Германию и Америку, хотя для себя они его уже решили. Поехали они всей семьёй, даже с маленьким сыном Колей.

В августе 1926 года Александр Фёдорович принял деятельное участие в работах IV международного ботанического конгресса, а в июне 1927 года – в работах I международного конгресса почвоведов (сделал 3 доклада, напечатанных в трудах конгресса). В 1927 году Александр Фёдорович на VI международном конгрессе генетики и селекции в Берлине сделал доклад о своей работе об альбиносах у кукурузы. Департамент земледелия США приглашал Лебедева остаться работать там, что он мог легко сделать, т. к. жил в Америке со всей семьёй. Но из патриотических соображений и чтобы, как он мне сказал, не подводить людей, которые за него поручились, он возвратился в СССР.

В 1931 году его арестовали и в качестве заключённого послали на строительство Беломорско-Балтийского канала, а затем на строительство канала Москва – Волга. За проведение большой производственной и организационной работы его амнистировали. В 1935 году президиум АН СССР присудил ему степень доктора почвоведения без защиты диссертации.В Москве на Ордынке ему дали отдельную 3-х комнатную квартиру, в которой я неоднократно останавливался, приезжая в Москву, а когда в 1937 году переехал в Москву,часто там бывал.

28 января 1936 года Александр Фёдорович умер от сердечного приступа. Ему было всего 54 года. Тюрьма и работа на каналах несомненно сильно сократили жизнь этого замечательного человека. Он был всецело увлечён наукой и в советское время совершенно не интересовался политикой. Он мне говорил в 1929 году,что не читает газет, чтобы не терять времени: «если что-нибудь случится важное – расскажут знакомые».

В 1937 году был арестован его единственный сын Коля, девятнадцатилетний талантливый поэт, и загублен в заключении. Вдова Александра Фёдоровича Елизавета Александровна всё надеялась, что сына освободят, ничего из имущества не продавала ‑ хранила для сына и жила очень скудно на вдовью пенсию. Но сына, который был осуждён на 10 лет без права переписки, т. е. убит, она так и не дождалась. В день её смерти моя жена была у неё. Елизавета Александровна вспоминала мужа и сына. Не успела Наташа из Замоскворечья доехать домой на Красную Пресню, как позвонили нам по телефону, что Елизавета Александровна скоропостижно скончалась от инфаркта. Её сердце, как и сердце Александра Фёдоровича, не выдержало постоянных гонений и треволнений. Так погибла преждевременно эта талантливая семья, а Александр Фёдорович, конечно, мог ещё сделать очень много полезного.

А. Ф. Лебедев был очень хорошим преподавателем, читал лекции живо, увлечённо, любил молодежь и его любили. Дружбу с ним я воспринимаю как один из подарков судьбы.

Вторым профессором, с которым я подружился в Ростове в 1919 году, являлся математик Дмитрий Дмитриевич Мордухай-Болтовский (Так у автора. – Н. К.). Это человек совсем другого склада, чем А. Ф. Лебедев. Он был далёк от жизни, всецело поглощён своими идеями. О нём рассказывали, что в январе 1920 года, когда конница Будённого занимала Ростов и на улицах свистели пули, он остановился на углу Садовой и Таганрогского обдумать пришедшую ему в голову математическую идею.

Сын состоятельного очень образованного помещика-инженера, Дмитрий Дмитриевич хорошо знал древние и современные европейские языки, много читал по философии и истории. В 1920 году мы с ним образовали философское общество при Донском университете. Дмитрия Дмитриевича выбрали председателем, а меня секретарём этого общества. В VI томе «Истории философии» 1965 года (кн. 1, с. 42) напечатано: «стремясь сохранить своё влияние последние «могикане» российского идеализма восстанавливали старые и создавали новые центры пропаганды реакционного мировоззрения ‑ философское общество при Петроградском университете, философское общество при Донском университете, Академию духовной культуры в Москве и т. п.» Между тем, в организованном Д. Д. Мордухай-Болтовским, психиатром А. И. Ющенко, физиком Е. В. Богословским [16], мною и другими ростовскими учёными философском обществе отнюдь не ставились цели проповедовать одно какое-либо философское направление. А. И. Ющенко, ученик И. П. Павлова, Е. В. Богословский, ученик физика Лебедева, были материалистами. Нашей задачей было создать трибуну для обсуждения основных проблем гносеологии, онтологии, в частности, философии природы, а также этики и эстетики. Мы исходили из утверждения К. Маркса, что «из столкновения мнений рождается истина». Наше философское общество будило мысль. Его заседания посещали очень многие. В холодные, голодные и тревожные годы многие шли в университет «на огонёк». Дмитрий Дмитриевич часто выступал с очень содержательными докладами по истории науки. Тогда ещё сохранилисьостатки свободы, если не политической, то научной мысли. А кроме того, Мордухай-Болтовский был на особом положении. Дело в том, что его родители взяли в конце 80-х годов на воспитание и вырастили вместе со своимии сыновьями будущего всенародного старосту М. И. Калинина, отец которого, бобыль, очень нуждался и не прочь был выпить.

В своих воспоминаниях М. И. Калинин тепло отзывается о Мордухай-Болтовских. Это избавляло Дмитрия Дмитриевича от многих неприятностей. «Я никогда не обращался к Калинину – говорил он мне. – Но тень Мишки, нашего сверстника и товарища по детским играм мне очень помогает». О чисто математических работах Дмитрия Дмитриевича я ничего не могу сказать, т. к. в математике не силён. Но с ним было очень интересно говорить об Аристотеле, о средневековье, которое он хорошо знал и идеализировал, о применении математики в биологии, об особых путях русского общественного развития. Большое внимание привлёк к себе его доклад в философском обществе «О парашютах и планерах в растительном и животном царстве». Он, в частности, рассмотрел с механико-математической точки зрения полёты разных видов птиц и доказывал, что, например, воробьи, с одной стороны, и ласточки, с другой, летают совершенно по-разному. Воробей может подняться без разбега прямо вверх, а большинство птиц, прежде чем полететь, должны разбежаться, а ласточка – с высоты броситься вниз. Между этими системами полёта не может быть переходных и все органы каждого вида птиц, каждой системы должны точно быть прилажены друг к другу. Поэтому различные виды птиц не могли возникать путем постепенного отбора отдельных свойств и качеств, как учил Дарвин, и не могли переходить один в другой <…>.

Дмитрий Дмитриевич прекрасно знал историю России, в частности Белоруссии и Литвы. Он говорил, что если бы не был математиком, то стал бы историком. Очень он интересовался математической логикой и отлично в ней разбирался. С большим увлечением читал в Ростовском университете курс математической логики. Ряд ценных работ он напечатал по истории математики и по методике преподавания математики. Для него наука являлась не средством к жизни, а самой жизнью. Он прочитал более 45 различных курсов и напечатал 162 работы. А многие его интересные исследования остались до сих пор неопубликованными.

Наши беседы были посвящены, главным образом, историческим корням большевизма в России. Его очень заинтересовали мои параллели между Советской Россией и Московской Русью. В нашей стране не столько внешняя политика определялась внутренней, сколько наоборот, внутренняя ‑ внешней. Находясь между европейским западом и азиатским востоком Россия должна была защищаться и от тех и от других и пробиваться к морю <…>.

С профессорами юридического факультета у меня особой дружбы не установилось. Среди них были выдающиеся учёные, например, переведшийся из Ярославского Демидовского лицея Тихон Михайлович Яблочков [17], крупнейший специалист международного гражданско-процессуального права, энтузиаст науки, приходивший зимой 1920 года в нетопленную аудиторию со своей керосиновой лампой, т. к. электрический свет часто гас. Но Тихон Михайлович был человеком взрывчатым и мог неожиданно вспылить. В науке он совершенно правильно считается очень систематическим и последовательным, а в жизни имел ворох нерасчёсанных кудрей, мыслей и настроений. Так, во время обсуждения в конце 1919 года (когда красные уже подходили к Ростову) вопроса о вагонах для эвакуации профессоров, он выступил с резкой критикой действий А. А. Мануйлова, который во время своего пребывания на посту министра народного просвещения Временного правительства уволил профессоров, занявших места тех, кто ушёл в знак протеста против Кассо [18]. Яблочков ругал Мануйлова «сатрапом и самодуром» и никак не мог остановиться, хотя ему кричали, что время дорого и надо хлопотать о вагонах. Присутствовавший в зале заседания Мануйлов никак на эту брань не реагировал, как будто её и не слышал, только мешки у него под глазами ещё больше отвисли.

Вторым очень крупным учёным на юридическом факультете Ростовского университета был профессор политэкономии и дореволюционный марксист Пётр Иванович Лященко [19], впоследствии член-корреспондент АН СССР, лауреат Сталинской премии, автор выдающихся работ по истории народного хозяйства. Он перешёл в Ростов из Томска и был совершенно чужд варшавским профессорам, которых считал не столько учёными, сколько чиновниками. После установления в Ростове советской власти, он организовал институт народного хозяйства, директором которого был назначен. По приглашению Петра Ивановича я состоял профессором этого института по совместительству, читал курсы логики, энциклопедии права и истории общественной мысли.

Характеристика, которую П. И. Лященко дал профессорам, приехавшим в Ростов вместе с Варшавским университетом, была совершенно правильной. Они строго придерживались китайской пословицы «чин чина почитает», и когда убедились, что советская власть прочна, стали перед ней выслуживаться.

Академик Вячеслав Петрович Волгин – начальник Главного управления высших учебных заведений, старый большевик-ростовец, бывший вместе с В. И. Невским [20] у отца до революции и сохранившей к нашей семье хорошие чувства, сказал мне, когда я был у него в Москве: «Вам, наверное, трудно дышится в варшавской атмосфере. После того, как ко мне заходили ваши профессора, хотелось открыть форточку, не доставало свежего воздуха и дурно пахло».

А один из этих бывших варшавских профессоров давал мне совет умудрённого житейским опытом старика молодому человеку: «Надо не говорить, что думаешь, а думать, что говоришь». Затем он мне рекомендовал не уходить из гостей одним из первых, т. к. оставшиеся обычно перемалывают косточки ушедшего.

А другой варшавский профессор говорил, что я упускаю момент: «Я бы на вашем месте вступил в партию. Вы из такой революционной семьи, сидели при царизме в тюрьме. Молодой ещё человек. За вас ухватятся руками и ногами. Вы бы могли стать ректором».

Но вернёмся к Ростову при белых. Весенние надежды на победу, к осени завяли. Деникинская армия начала отступать. Ростов всё больше и больше наполнялся беженцами. Повторялась картина, которую я раньше видел в Харькове. По Садовой метались такие же, а может быть даже и те же самые люди, которые несколько месяцев назад метались по Сумской. Часто мне казалось, что встречаю знакомые лица, но более осунувшиеся и с большим отчаянием и ненавистью во взгляде <…>.

Жизнь быстро дорожала. К деньгам «колокольчикам» стали относиться как к кратковременным расчётным знакам. Цена золотых десяток, которыми открыто торговали греки и евреи (валютчики), росла со дня на день. Соответственно поднимались цены на всё. Власти издавали строгие приказы о призывах в армию и выдаче скрывающихся большевиков. Но приказы даже по форме носили несерьёзный характер. У громадного большинства беженцев не было стремления противостоять большевикам. Всё происшедшее воспринималось как неожиданное и непреодолимое стихийное бедствие, от которого надо бежать, надеясь, что кто-то другой ликвидирует его последствия. Этим другим считались иностранные державы. Распространялись самые невообразимые слухи, например, будто англо-французский флот идёт из Константинополя не только к Новороссийску и Одессе, но и к Таганрогу и Ростову, а в Матвеевом Кургане появился наследник престола. Власти уверяли,что Ростова ни в коем случае не сдадут и грозили строгими мерами за распространение панических слухов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Багалей Дмитрий Иванович (1857–1932) – историк, краевед, общественный и политический деятель, организатор науки, профессор и ректор Императорского Харьковского университета, академик Украинской академии наук.

2. Лебедев Александр Фёдорович (1882–1936) – профессор кафедры агрономической химии (1917–1930) в Ростовском университете; читал курсы: почвоведение, сельскохозяйственная гидрология, общее растениеводство, физиология растений, наследственность и изменчивость организмов, основы селекции растений, органическая химия.Основатель направления физики почв в России, а его работы по гидрологии почв относятся к классике науки.

3. Мордухай-Болтовской Дмитрий Дмитриевич (1876–1952) – математик, историк математики, методист, педагог, психолог, философ. Основатель математической школы Ростова-на-Дону. Опубликовал более 300 научных работ по самым различным разделам математики.

4. РГБ НИОР Ф. 743. Картон 15. Д. 8. 692 л.

5. Мануйлов Александр Аполлонович (1861–1929) – ректор Московского университета, министр просвещения во Временном правительстве, дядя Нины Кондратович.(Высоцкая Е. П. Аристократ // Дон.временник. Год 2010-й. Вып. 18. С. 73).

6. Софья Родионовна и Мария Родионовна Поповы.

7. Жена и дочь А. М. Ладыженского.

8. Гнесин Михаил Фабианович (1883–1957) – композитор, педагог, музыкально-общественный деятель. Заслуженный деятель искусств РСФСР.

9. Алексеев Николай Николаевич (1879–1964) – философ, правовед, один из идеологов евразийства. Ученик П. И. Новогородцева, преподавал в Московском университете (1912–1917), в Праге и Берлине (1922–1931), затем в Сорбонне, Белграде (с 1940). В начале 1919 года принимал участие в составе Добровольческой армии в Белом движении; был редактором газеты «Великая Россия», заведовал литературной частью отдела пропаганды Добровольческой армии.

10. Ющенко Александр Иванович (1869–1936) – психиатр, известный как один из основателей биохимического направления психиатрии, исследователь микроскопического строения симпатических узлов животных и человека, прогрессивного паралича у детей, неврозов и психопатий, конституции человека.

11. Малиновский Иоанникий Алексеевич (1868–1932) – историк, юрист, общественный деятель, профессор  Варшавского, затем Донского университета.

12. Новгородцев Павел Иванович (1866–1924) – юрист-правовед, философ, общественный и политический деятель, историк.

13. Грабарь Владимир Эммануилович (1865–1956) – юрист. Брат художника Игоря Грабаря, муж филолога и переводчицы Марии Грабарь-Пассек. Годы с 1919 по 1921 провёл вместе с женой и матерью в Адлере, на побережье Чёрного моря, работая в качестве учителя школы рабочей молодёжи, а после её закрытия на должности директора местной больницы.

14. Трубецкой Евгений Николаевич (1863–1920) – философ, правовед, публицист, общественный деятель.

15. Старший сын С. Т. Морозова Тимофей Саввич (15.11.1888 – 21.02.1921) окончил математический факультет Московского университета. Он был попечителем Московского старообрядческого института и Коммерческого училища. В браке с Татьяной Николаевной Пахорской имел детей: Савву, Адриана и Павла. В 1921 году Т. С. Морозов был расстрелян большевиками в Ростове-на-Дону.

16. Богословский Евгений Васильевич – один из основателей кафедры физики в Варшавском университете.Выпускник физико-математического факультет МГУ, учился у русского учёного-физика П. Н. Лебедева.

17. Яблочков Тихон Михайлович (1880–1926) –профессор кафедры гражданского права Варшавского университета, профессор экономического отделения факультета общественных наук Донского университета.В Донском университете Т. М. Яблочков был заведующим цивилистическим кабинетом и читал курсы: история римского права; догма римского права; введение в науку частного права; история институтов частного права; гражданское право Западной Европы и СССР; организации суда; гражданский процесс.

18. Кассо́ Лев Аристи́дович (1865, Париж – 1914, Петроград) – российский юрист. Министр народного просвещения Российской империи. Наибольшую известность получил скандал («дело Кассо») в Московском университете. В начале 1911 года в знак протеста против действий полиции при подавлении студенческих волнений в отставку подало руководство университета – ректор А. А. Мануйлов, помощник ректора М. А. Мензбир, проректор М. А. Минаков. Кассо принял отставки, фактически солидаризировавшись с полицией. Тогда университет демонстративно покинули около 130 преподавателей и сотрудников университета (в том числе 21 профессор), что нанесло значительный ущерб качеству учебного процесса.

19. Лященко Петр Иванович (1876–1955) ‑ экономист, профессор, декан юридического факультета и ректор Императорского Томского университета. Автор работ в области экономики сельского хозяйства, истории народного хозяйства России и СССР. Член-корреспондент АН СССР.

20. Невский Владимир Иванович (1876–1937) – профессиональный революционер, большевик, советский историк.

См. Н. А. Казарова. Воспоминания о Ростове профессора Ладыженского.