ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2000-й

 Генеалогия. Семейная история
См. также: Янович Т. Д. Жизнь в науке

ТАТЬЯНА ДАНИЛОВНА ЯНОВИЧ: ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ

Краевой музей в Ростове-на-Дону попросил меня подготовить для музея мою биографию, но более пространную, чем это обычно делается. Я это выполнила в начале 1989 года, а также передала в музей ряд документов, фотографий, газет с публикациями о моей деятельности.

Но давно уже думаю о том, чтобы написать для своих детей, внуков и родственников о своем жизненном пути; ведь жизнь моя протекала в интереснейшие годы нашей страны, она тесно связана с участью моего поколения, рожденного в начале века. Ведь мы не иваны, не знавшие родства.

19.07.1990 г., г. Нальчик

Мои прабабушки

Прабабушка Федосья, мать моей бабушки со стороны отца, Барковской Татьяны Даниловны, была крепостной дворовой девушкой у помещика, по-видимому в Тамбовской губернии, состояла в «золотошвейках». Именно прабабушка Федосья стала учить меня рукоделию с пятилетнего возраста. Помню, что сразу она дала мне урок вязания мужских носков (но без пяток) и я связала их в течение месяца. До сих пор помню ее педагогический прием: тихий ровный голос без всякого менторства и окрика: сидела я рядом и вязала.

Второй, запомнившийся мне урок в 7 лет, когда я поступила в первый класс приходского училища в станице Березовской: это вышивка и мережка рушника красными нитками. Прабабушка и здесь начала с настоящего дела и на этом рушнике я освоила различные методы мережки и вышивки гладью. Помню, что мое полотенце-рушник произвело в школе и дома на всех большое впечатление.

Прабабушка Федосья была красавица: выше среднего роста, тонкие черты лица. Тетя Дуня (сестра моего отца) была похожа на нее.

Прабабушка Анна Сергеевна Сиротина, мать моей бабушки Анастасии Кузьминичны по матери, была крепостной помещика Огарева (друга Герцена), освободившего своих крестьян раньше 1861 года. Она гордилась тем, что она «свободная крестьянка». Ее все знали в станице Березовской, особенно местное духовенство и интеллигенция, часто приглашали на вечерний домашний чай. На эти чаепития она всегда брала меня с собой.

Муж прабабушки, Кузьма Сиротин, по-видимому, был ямщиком; он молодым погиб в зимнюю пургу (морозы в нашем крае были большие), возвращаясь домой, замерз.

У прабабушки были дети: сыновья — Дмитрий, Филипп и Василий, дочь — Анастасия (моя бабушка).

Родные моей матери и ее детство. Сиротины, Гончаровы, Вербенко

Анастасия Кузьминична, моя бабушка, юной была выдана замуж за Кузьму Вербенко (украинца с Дона) в станицу Малодельскую. Это замужество окончилось трагически: муж замерз зимой в пути, как и ее отец.

Об этой трагедии рассказывали родные. Дело было на «святках». Ехали молодые из станицы Малодельской на санях. Выехали после большого домашнего праздника, кажется свадьбы, следовательно дедушка был с похмелья. Когда они были в степи, я примерно представляю это место: направо степь и степь, зимой сплошной снег, а слева лес, простирающийся на несколько километоров, — дубы, липы, березы, многочисленные озера. Бабушка попросила мужа остановиться «за надобностью». Когда подходила к саням, муж улыбаясь крикнул ей — догони, и поехал. Что случилось, говорила бабушка, не знаю, но муж, как будто в обмороке, не оглянулся, а лошадь продолжала бежать; бабушка не догнала подводу и смотрела ей, растерявшись вслед, пока сани не скрылись. Пошла пешком. Ей надо было до станицы Березовской пройти верст десять. Под вечер, выбившись из сил, она заметила, что из лесу к ней бежит стая волков. (Ведь святки, волков в нашем крае водилось много, в своей жизни я встречалась раза три с ними, причем и в этих местах). Бабушка была не из пугливых. Молодая, здоровая, сильная. Про нее говорили: «она успевала за двумя косарями вязать снопы» — это высшая сельская похвала. Я всегда гордилась этой своей бабушкой. Как поступила бабушка, Иногда стая была уже близко от нее?

Она рассказывала: «Села я, укрылась потуже теплым платком и гляжу: впереди волчица, за ней 11-12 волков, мчатся во всю прыть, глаза горят... I Уже вышла луна, мороз крепчал... Я закрыла глаза, притворилась спящей. Знаю, что спящих и мертвых людей волки не трогают. Чувствую их прикосновение мордами, бегают вокруг меня, обнюхивают, ноги поднимают, как собаки, оставляя на мне мокрые следы. Сколько это продолжалось не помню, была без памяти. Лишь услышала над собой громкий вой, приоткрыла глаза — волчица надо мной. Потом лай, визги. Открыла глаза только, когда стало тихо. Вижу стая далеко; встала я ни жива, ни мертва и пошла. Только к утру пришла домой. Навстречу уже идут, разыскивают братья. А дома... лошадь привезла мужа окоченевшего».

Вот такая быль. Я слышала ее от многих, в том числе от своей матери. Молодая вдова была беременна ею. Через пару лет бабушку посватал казак Александр Гончаров. Казаки не любили родниться с русскими, «вонючими», как они говорили, «русь воничая». Русские отвечали: «чига востропузая» — это были смертельные враждебные ругательства с обеих сторон.

Итак, мы породнились с казаками Гончаровыми, Пахомовыми и Чекуновыми. Сиротинскую семью в станице уважали казаки, но все же молодые — дедушка Гончаров и бабушка Анастасия уехали в Сибирь на станцию Шилка. Там они жили зажиточно, имели свой дом. Семья была многодетная, физически и нравственно здоровая. Маленькую дочь, мою мать, бабушка оставила на воспитание у своей матери, Анны Сергеевны Сиротиной. В Сибири у нее родилось много детей, до взрослости были мои дяди — Георгий, Иван, Степан, тети — Оля и Стеша. Тетя Оля уже после замужества приезжала к нам, красивая с косой черной, почти до пола, с карими глазами, черными бровями и белоснежным лицом. Потом, когда я увидела картину «Незнакомка», я сказала себе, что моя тетя Оля красивее и как-то интеллектуальнее. Мои воспоминания о ней по-видимому относятся к 1916 году. Тетя Оля всегда брала меня с собой к своим родственникам Пахомовым (в третьем квартале станицы). Ко мне все ее родственники хорошо относились, я была застенчивой, молчаливой девочкой среди взрослых, но почему-то не боялась смело всем смотреть в глаза. Я любила тетю Олю и тогда сочувствовала ей всем своим детским сердцем, ведь ее, 17-летнюю красавицу, выдали за сорокалетнего офицера полицейской службы железной дороги.

Семья бабушки не помогала нам, но бабушка всегда все же помнила о маме, очень уважала папу и всех Барковских. Дважды приезжала к нам: до войны 1914 года (по-видимому в 1913 году. Есть семейное фото) и потом в 1924 году (я уже была в Ростове).

Однажды бабушка прислала мне 5 рублей на учебники, — это я попросила по указанию мамы.

Из дядей особенно хорошо к маме относился дядя Ваня, генерал Советской Армии. Он служил у Блюхера и с ним погиб от сталинских репрессий. Муж тети Стеши был руководителем депо в Харбине и погиб во время маньчжурских событий. После сталинских репрессий все родные разбрелись по белу свету. Дедушка и бабушка скончались в преклонном возрасте. Таким образом можно полагать, что гены у меня здоровые.

Семья Барковских

Мой дед, Барковский Александр Степанович, был сыном помещика Баркова и его дворовой девушки (красавицы, как рассказывали про нее родственники). Мать дедушки погибла во время родов и помещик взял мальчика на воспитание. По рассказам моих тетушек, мальчик до пятилетнего возраста воспитывался как барчук, но помещик Барков женился, и мальчик был передан родным его матери, крепостным. По-видимому, дедушка родился в 1852 году. После освобождения крестьян в 1861 году родные моего деда, получившие фамилию Дворяновых, в 1862 (или позже) выехали из родных мест на Дон, в Область войска Донского, на постоянное жительство в Усть-Медведицкий округ, в хутор Заполянка. Здесь и проходило детство деда у своих дядей, по профессии плотников. Дед вырос квалифицированным плотником, но грамоты не знал, в школу не ходил. При освобождении крестьян мой дедушка получил фамилию Барковский. Почему?

Родина деда: Тамбовская губерния, Шацкий уезд, село Барки, дед — незаконнорожденный сын помещика Баркова.

Я очень хорошо помню своего дедушку Александра Барковского. Вот тут-то порода была видна. Всю свою жизнь он имел, как теперь говорят, спортивную фигуру. Я его запомнила седым. Но в молодости он был брюнетом, кудрявый с чудесными серыми глазами. Нос прямой, точеный. Есть семейная фотография. (Между прочим, все мои родственники говорили, что я единственная унаследовала глаза деда). У него был чистый, четкий баритон.

Мой дедушка очень любил меня; в детстве в школьные каникулы я всегда приезжала из станицы Березовской в Заполянку, и он сам ловил хваткой [ручная сеть. – ред.] рыбу в реке Медведице, старался угостить меня.

Очень запомнился он мне в 1914 году, когда в конце августа я уезжала от них. Он стоял в длинной холщевой толстовке, подпоясанный веревочкой и смотрел на меня, не спуская глаз; я подошла к нему, он прижал меня к себе, и мне показалось, что у него были слезы. Но вид у него был такой «толстовский», иначе передать не могу.

Моя бабушка Татьяна Даниловна была само терпение и выдержка. У бабушки Татьяны Даниловны было много детей, но они в детстве умирали. Выросли четверо. Старший сын — мой отец Данил Александрович Барковский, дочь Александра (моя крестная), Евдокия и младший сын Иван. С Ваней мы росли вместе, это специальная тема.

Мои родители

Отец, Данил Александрович Барковский (31.12.1883-9.12.1982), был первенцем в семье. В детстве был он очень талантливым мальчиком: рано научился рукодельничать, хорошо вышивал крестом. Я помню вышитые им чесучовые рубашки черным шелком. Одну из таких рубашек (это уже во времена революции) я носила как блузку.

В начале века в хуторе Заполянка, где родился отец, открылась начальная двухклассная школа, и отца отдали в эту школу. Об успешной учебе отца шла молва по хутору.

В те времена в Области войска Донского было мало школ и заполянцы гордились своей школой. На первый выпуск школы приехал сам Наказной атаман из Новочеркасска. Он, как рассказывали в семье, был поражен ответами моего отца на экзамене. Атаман попросил дедушку и бабушку отдать ему мальчика с тем, чтобы увезти его в Новочеркасск в школу. Но родители не согласились. После школы отдали его в помощники сторожу казачьих бахчей.

Так мальчик начал свою трудовую жизнь, а именно: сторожем на бахче, пастухом. Подростком был приобщен к плотничеству, как все мужчины Барковские. Но книги привлекали отца: он много читал и в 1905 году распевал с русскими подростками Марсельезу, за что его сажали в местную «Тюгулевку»(тюрьму). К дедам же моим в Заполянке казаки относились с уважением и отца вскоре освободили от заключения.

В 1902 году отец женился на семнадцатилетней девушке Анне Вербенко, моей матери. Родители моего отца сделали попытку сватовства сыну невесты в станице Малодельской; но отец убежал от невесты в тот же вечер, пока шла помолвка. Он уже приметил сам для себя невесту, которую увидел на ярмарке в станице Березовской. Он добился свадьбы именно с ней.

Моя мама, Барковская Анна Кузьминична (3.02.1885-5.02.1981), осталась еще не родившись сиротой. Воспитывалась она в семье своей бабушки Анны Сергеевны Сиротиной. Мама окончила в станице Березовской трехклассное женское училище с хорошими оценками. Отрочество ее прошло на службе у купцов и бывших помещиков Кушнаревых в роли няни, кухарки, горничной. От чужих людей она пошла к венцу с моим отцом, красивой, статной, по характеру общительной, и очень любившей чистоту в квартире, какая бы скромная квартира не была. Я у матери научилась гигиеническим навыкам, кулинарии, но не рукоделию, в этом она не была компетентна.

Мое детство

Родилась я 7 января по старому стилю 1905 года. Была третьим ребенком у молодых родителей: первые две девочки скончались в грудном возрасте.

Родители жили вместе с дедушкой Александром Степановичем Барковским и бабушкой Татьяной Даниловной на хуторе Заполянка Сергиевской станицы Усть-Медведицкого округа Области войска Донского. Это был старинный хутор донских казаков и здесь было мало иногородних, т. е. русских, приехавших в пореформенный период (1861 г.).

Моим крестным был друг отца Руднев, а крестной матерью Александра Александровна Барковская, родная сестра отца, вскоре молоденькой уехавшая в Ростов-на-Дону.

В честь бабушки и в соответствии с календарем при крещении меня назвали Татьяной (12 января — Татьянин день). Бабушка была еще молодой, у нее много родилось детей, но они в раннем детстве умирали, как и вообще тогда дети, от кишечных болезней.

В 1903 году у бабушки родился последний ребенок Иван, с которым мы потом были в детстве неразлучны и дружны. У мамы же родился 1906 году мальчик Саша, который скончался вскоре после рождения, а в 1908 году — сестренка Лена.

Хутор был большой и окружен лесом, а также протекавшей рекой Медведицей. Река мощная в те времена и на берегу большая водяная мельница, с плотиной. С этой плотиной в будущем у нас с Ваней будут интереснейшие контакты.

Мельник-немец обслуживал большой район, а дети его учились в Петербурге. Он первый стал владельцем автомобиля в начале мировой войны. Этим я хочу подчеркнуть, что хутор наш был связан с культурой; на хуторе была школа. Некоторые казаки, например Финаеновы, имели громадный сад по последнему слову науки. Таких яблок и бергамот я после нигде не встречала.

Природа вокруг хутора живописна: леса дремучие, озера, много рыбы, грибов, ягод, хмеля и др. Co всем этим я стала соприкасаться в раннем детстве и природу считаю своим учителем; уважение к природе у меня осталось беспредельным на всю жизнь.

Л. Н. Толстой пишет, что он помнит события из раннего детства. Он прав: мне кажется, что всякий нормальный ребенок что-то помнит из своего раннего детства.

Мне запомнилось: будто меня туго закутывают, и я с мамой, на руках у нее. Мне тепло-тепло, но вижу вверху что-то яркое, светящееся и мне так хорошо. Потом всполохи, мелькнуло очень яркое вверху, рассыпалось.

Когда я уже была врачом, имела своих детей, - спрашивала мать об этом; она отвечала: мы шли под Рождество в церковь и ты была у меня на руках, укутана в мою шубу, ты все глядела вверх на звезды. Подходя к церкви, студенты из столицы, в том числе сын мельника, пускали ракеты, мы все испугались огненного «змея» (так думали) и разноцветных огней. В это время мне было 11 месяцев (1905 год).

Помню: я ползу к книге на полу, открываю ее и нахожу любимую картинку. Мать целует руку ребенка в люльке. Об этом я вспомнила в 30-х годах, когда я была в «Третьяковке» и увидела знаменитую картину. Мне так ясно представилась она в далеком прошлом. Моя мама объяснила мне, что у них была большая книга с иллюстрациями; и эта книга была очень любима мною, особенно эта картина. Я так бережно обращалась с этой книгой. Мама говорила, когда тебе сравнялся год, мы посадили тебя на эту книгу и постригли, поэтому ты и ученая! Мама слепо этому верила. Если учесть, что ровно в годик я твердо пошла на своих детских ножках, то описываемый период — 8-11 месяцев.

В Медведицу впадала небольшая речонка Зеленка, узкая, но довольно глубокая, с песчаным берегом. Это было любимое место для наших игр с Ваней. Здесь мы научились плавать. Помню команду Вани: «Ложись на спину» и он меня толкал, я плыла на другой берег, заканчивая всплесками рук и ног «по-собачьи». Мы ходили в длинных рубашонках, которые застегивались одной пуговицей впереди. Купались голышом. Взрослые запрещали нам одним без них ходить на речку и пошили рубашонки с застежками на спине. И удивились, что мы их перехитрили, расстегивая пуговицу друг другу.

Переезд в станицу Березовскую

Мой дедушка Александр был квалифицированным плотником, хотя грамоту знал плохо. Он был бригадиром плотников, в числе которых был и мой отец. Казаки Округа хорошо знали эту бригаду и наперебой старались привлечь ее для строительства домов. Т. о. семья наша жила скромно, но без нужды. Тем более, что сама природа этого края была богата лесными дарами, рыбой в реке и озерах; дед и отец любили рыбную ловлю.

В 18 километрах от хутора Заполянка была станица Березовская, большая станица, где много было иногородних русских людей. Церковь (полухрам), три школы: женская трехклассная, церковно-славянская (3 класса для мальчиков), в которой учились главным образом дети иногородних и, так называемая, двухклассная (фактически в ней было пять классов: 3 первых класса для мальчиков-казачат — они рано начинали военную тренировку, а 4 и 5 классы — смешанные с девочками). Была больница с одним врачом и фельдшером, атаман, мировой судья, купцы, т. е. станица в которой была и интеллигенция, а учителя школ были образованнейшими людьми. Была большая библиотека.

В станице жила прабабушка Анна Сергеевна и ее три сына: Димитрий, Филипп и Василий Кузьмичи. Дядя Митя, (мы все его так звали) был старшим конюхом у помещика Жеребцова, домой к матери заезжал редко. Он усердно просил молодых, моего отца и мать, переехать в станицу на постоянное жительство, а в отце моем он видел прямого помощника. Надо отметить, что отец был подлинно русским самородком: несмотря на трехклассное образование (с отличием окончил школу), он много читал. Как-то у него получалось, что он хорошо знал и профессию, и сельское хозяйство, и другие виды творческой работы. Домик же Сиротиных принадлежал помещику Жеребцову как необходимый для остановки немцев-колонистов с Волги, которые арендовали земли у него в Арчадинско-Чернушенской волости. Так вот, дядя полагал, что мой отец обустроит двор; так оно и вышло.

Я хорошо помню сам чудесный домик с двумя большими комнатами, большой верандой, двумя кладовыми, подвалом и благоустроенным чердаком. Балкон вел в палисадник, у ворот небольшой садик (против балкона), затем каретник, конюшня, сеновал, большой погреб, заполняемый льдом, дровник (такой благоустроенный, что летом родители превращали его в спальню). Всюду порядок и чистота. Снаружи палисадника скамейки и громадное дерево — верба.

Мои родители переехали в станицу Березовскую в 1910 году. Мне было пять лет, а сестренке Леночке два года.

Здесь мы стали жить семьей: прабабушка Анна Сергеевна, ее сын Василий (он был горбат и года через два скончался), мои родители и мы, две девочки. Дедушка Филипп Кузьмич (папаня Филипп, как мы его звали) с семьей жил отдельно. Дядя Митя жил на немецком хуторе Ляпин, возле имения Жеребцова, имел свой глинобитный домик; к нам заезжал, когда у него были дела.

Преддошкольный период

В 1910 году, после переезда родителей на постоянное место жительства в станицу Березовскую, в сентябре к нам приехали на учебу два мальчика — дети управляющего жеребцовскими имениями из Арчадинско-Чернушенской волости — Вася и Сережа Ефремовы-Чайковские, которые стали жить с нами. Было, разумеется, тесно и они спали в горнице на полу, но порядок в доме и исключительная чистота, поддерживаемая матерью, по-видимому, совершенно успокоили родителей мальчиков. Сережа — подросток, поступил в пятый класс; он был к этому подготовлен. Вася поступил во второй класс и после окончания двухклассной школы учился в высшеначальной школе, открывшейся в станице в 1916 году. Следовательно, он долго жил у нас, исключая летние и зимние каникулы. Вася имел большое влияние на меня в аспекте воспитания и образования. С самого начала его учения в станице он очень скучал по своей матери, Лидии Ивановне, и невольно привязался ко мне. Помню, как я вертелась вокруг него, когда он готовил уроки. Он мне привез букварь и показывал буквы, картинки и я хорошо помню свое трудолюбие: от рукоделья с бабушкой Федосьей я переходила к букварю и к концу года я свободно читала не только букварь, но и книжки-сказки, которые мне давал Вася.

Я записалась в библиотеку и молодая библиотекарь была вторым моим руководителем дошкольного образования. Под ее руководством я прочла «Робинзона Крузо» в шесть лет, «Сказки» Андерсена и др.

Помню, что кто-то из взрослых дал мне пятикопеечную книжечку, которые до революции широко распространялись среди простого народа с содержанием далеким от культуры и я стала ее читать. Вася, увидев это, вырвал из моих рук книгу и гневно сказал, чтобы я не смела без его контроля что-либо читать. Его указания были для меня законом, и я молча подчинилась ему.

Первые годы ученья. Женская трехклассная школа

В школу я пошла в сентябре 1911 года, мне еще не было 7 лет. Несмотря на это, учительница Лариса Ивановна сделала меня своей помощницей. Помню как она сажала меня за свой стол и я следила за чтением всех учениц. Ведь Лариса Ивановна вела три класса. По рукоделию ей помогала Раиса Ивановна, а по Закону Божьему - священник отец Виктор.

Учиться мне было легко и очень интересно. Дома был другой режим: по приходу домой - обед и сразу за выполнение заданий. Родители не помогали и не контролировали. Лишь когда было трудно, обращалась к Васе. Он же требовал «красиво» работать, — тетради должны быть чистыми, книжки ~ обернуты бумагой, карандаши, ручки — в пенале и пр. Как я ему всегда была благодарна.

Первый класс окончила с похвальной грамотой.

Второй был сложным: осенью заболела дифтерией, очень тяжелой формой. Скрыла от мамы начало заболевания, боясь уколов (у меня были часто ангины и фельдшер вводил сыворотку). В этот раз спряталась в дровнике, где меня обнаружили без сознания. Фельдшер сказал, что безнадежна, но противодифтерийную сыворотку ввели в большом количестве.

Заразилась я от девочки соседей Политовых, которая скончалась, а я была активным действующим лицом в ее похоронах (украшала венком в гробике, весь день была у них). Болела я очень тяжело.

Мама рассказывала: «Серые пленки заслонили все горлышко Тане, она задыхалась, побледнела, а я полезла пальцем ей в горло и вырвала пленки; хлынула кровь и девочка задышала». Фельдшер похвалил маму и сказал, что она меня спасла. Я продолжала болеть, мое лицо перекосило, я потеряла слух и зрение (паралич тройничного нерва). Так продолжалось несколько дней; затем слух и зрение восстановились, но зрение еще часто терялось. Я болела месяца три и отстала от учебы. Но мама попросила учительницу позволить посещать школу, мол оставьте ее на второй год, но чего ей болтаться без дела. Мне Неволили ходить в школу и я быстро догнала девочек в учебе и опять закончила класс с похвальной грамотой.

Запомнились мне в этом году два случая в отношениях с учительницей рукоделия Раисой Ивановной, которую я очень полюбила. Строгая, всегда подтянутая, немногословная, образованная интеллигентная женщина. Она научила многих нас «ювелирному» изящному рукоделию.

Однажды, после моей болезни, когда я выполлняла сложный рисунок вязания корзиночки, у меня стало двоиться в глазах и я путала нити, не был сделан Раисой Ивановной узел, я распустила связанное, но потом снова все запуталась. Так было три раза. Раиса Ивановна рассердилась и поставила меня в угол. Как я расплакалась! А девочки говорят Раисе Ивановне, да она ничего не видит. И тут открылась моя слепота, т. е. временный паралич зрительного нерва. Раиса Ивановна сообщила врачу больницы и меня стали лечить. Зрение полностью восстановилось и до старости было прекрасным. Лишь на Икьмом десятке лет мне была сделана операция по поводу катаракты.

Второй случай: в майский прекрасный день Раиса Ивановна вместо урока рукоделия направила наш класс в лес за цветами для школы. В наших местах лес был в прекрасном состоянии, казачество следило за ним. А сколько в мае цветов! Школьницы нарвали громадные букеты бордовых колокольчиков, тюльпанов и др. Я же ползала по кустарникам и собрала три букета фиалок. Надо мной посмеивались подружки, потому что букетики были небольшие, скромные. Но они были прелестны, а какой запах!!!

Нас встретила Раиса Ивановна на крыльце, девочки наперебой предлагали ей букеты, яркие, роскошные. Принимать помогала уборщица школы. Я была маленькой, худенькой девочкой и стояла позади всех, не смея протолкнуться со своим букетиком. И вдруг меня заметила Раиса Ивановна: «Таня, подойди ко мне», — и так ласково. Девочки расступились передо мной, я взошла на крыльцо, она все цветы, какие были у нее, передала помощнице, а мой букетик прижала к сердцу и я увидела слезы у нее в глазах. Эту картину не забуду никогда, но почему? Девочки опешили, но все поняли, что истинная красота скромна, — это же были фиалки!!! — а они в наших краях прекрасны и с каким нежным запахом.

С Ларисой Ивановной были другие отношения, более строгие, «деловые». Был такой случай, который я также запомнила на всю мою жизнь.

По-видимому (точно не помню), летом 1912 года родители и две мои сестренки отправились на хутор Ляпин помогать дяде Мите в хозяйстве. В станице Березовской оставили меня с прабабушкой Анной Сергеевной. У прабабушки уже развивалась катаракта, а мне шел восьмой год; обе в жизни беспомощны. За нами присматривали тетя Маша Волынкина (соседка), а также другие соседи.

Прабабушка дни проводила дома, а вечером, как правило, нас приглашали в гости: или Сивовы (барыня), или Новокрещеновы (купцы), или отец-дьячок. Как хороши были эти вечера с чаепитием из фарфоровых чашечек. Ко мне относились ласково.

Но я целыми днями была предоставлена сама себе: купалась в реке до ночи; у меня появились «цыпки» на ногах, потрескалась кожа до крови, а в голове развелись паразиты (вши).

И вот, однажды, по дороге с реки я повстречалась с Ларисой Ивановной. Она подозвала меня к себе и стала расспрашивать о моей жизни с прабабушкой, а затем сказала: «Таня, завтра же приходи с утра ко мне домой». Сама же сказала тете Маше и банщице, чтобы меня привели в порядок.

Какой обработке меня подвергли!!! В бане парили, мыли, прочесывали волосы частым гребешком. Каждое утро я приходила в барскую усадьбу, где жила учительница с матерью. Мне давали читать интересные книжки и я разгуливала по усадьбе. Рядом с ними жили Голубинцевы — дворяне. Их мальчик Костя учился в Новочеркасской кадетской школе. Летом он приехал домой на каникулы. Я понравилась ему и он всем ребятам-друзьям заявил, что я его невеста, как вырасту — он женится на мне. Упоминаю об этом потому, что с этого времени детвора стала меня дразнить — «Костя Голубинцев». Сколько горя мне это приносило. Мы, фактически, с этим мальчиком не общались. Помню, раз в чистый четверг на Страстной неделе (по-видимому, в 1913 г.) я была на вечернем стоянии в церкви с отцом, и «Песнь разбойнику» исполняли: невестка помещика Кушнарева — сопрано, Костя — контральто, а его отец — баритон. В храме была такая тишина, у всех нас горящие свечи, а звуки псалма, небесные, чарующие, такие возвышенные, что я, девочка из простой народной семьи, поняла глубину и красоту исполняемого. Я видела и отца, державшего меня за руку, каким он был в этот момент красивым, вдохновенным. Это забыть нельзя!

Помню, когда я уже была в первом классе высшеначального училища, и на торжественном дне окончания класса я выступала со стихотворением Н. Некрасова «Плач детей», я увидела в толпе подростков и Костю Голубинцева, он так внимательно слушал меня. Кажется, что это в последний раз я видела своего «жениха», судьба развела нас в разные стороны. Но я его, фактически, не знала. Для меня идеалом был всегда Вася Ефремов-Чайковский, платоническую любовь к которому я пронесла через многие свои годы.

Поразили меня в школе рождественские елки. Как хороши они были и нарядны! Горели свечи! А игрушки? Нет теперь таких игрушек.

Показывали на елке «Немые картинки». На первой же елке мы, три сестрички, были участницами в картинах:

1. Вера, Надежда, Любовь. Я— Вера, Лена — Надежда, а младшая Настенька — Любовь.

2. Ученица. Я — за чтением книги.

Как нам хлопали, мама плакала. Говорит: «Вы как ангелочки».

Все игрушки с елки раздавали нам, школьницам, и в мешочках - сласти.

Уже с этих школьных лет меня привлекали учителя для выступлений со стихами в общественных местах и даже на первый раз статистом на некрасовский спектакль в станице.

Когда я была в третьем классе школы, приезжала бабушка Настя из Маньчжурии. Привезла всем подарки из китайского шелка; я очень хорошо помню чудесные шарфы, китайские фонарики, в которых мы приносили горевшие свечи после всенощных служб в церкви. Мы с бабушкой Настей и с родителями ездили в Заполянку, сфотографировались. Вот там-то и состоялся совет родных, на котором было принято решение продолжить мое обучение.

Школу окончила с отличием, все экзамены сдала на пять, даже Закон Божий. Экзаменовал отец Иоанн (Пудовкин), который к ученикам всегда был суров, даже жесток (мальчишек бил линейкой). Его и мы, девочки, боялись.

Помню, отвечали мы на его вопросы втрое» (я крайняя). У нас преподавал отец Виктор, следовательно отец Иоанн нас не знал. Я заметила сразу, что меня он выслушивает внимательно и с удивлением. Я была по Закону Божьему подготовлена хорошо.

Вместе с уличными ребятишками мы нередко играли в прятки. И вот, прячась, я забралась к нам на чердак и чего только я там не обнаружила. Меня всюду разыскивали, а я тем временем сидела над большой связкой книг.

Эта связка книг — первое мое самостоятельное обучение, главным образом, священных книг, но были и «сонники», книги, популярные для «народа» и самое большое достояние — Библии на русском языке. Эту книгу я одолела в период ученья в третьем классе женской школы. Естественно, что меня особенно увлекли притчи, которыми я зачитывалась как сказками. Не удивительно, что на экзамене по Закону Божьему я отвечала четко, не спеша и полно.

Мне выдали похвальную грамоту и книгу Амичиса «От Апеннин до Анд».

Помню, я была удивлена, а почему не Пушкина, я его так любила, но мне Лариса Ивановна сказала: «Пушкина ты всегда купишь, а это редкая книга, читай и думай».

Я долго не принималась за чтение этой книги, но потом она стала моей настольной книгой.

После окончания школы меня отправили на каникулы в Заполянку к бабушке. В это лето у меня было много приключений, но рассказ о них впереди...

См. также: Янович Т. Д. Жизнь в науке