ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. ВЫп. 29-й

Генеалогия и семейная история

Л. А. ШЕВЧЕНКО

В КАЗАЧЬЕЙ СРЕДЕ

Воспоминания о детстве и юности в станице Николаевской

Когда я стала достаточно взрослой, поняла: как мне в жизни повезло, что в детстве и юности я окунулась в казачью среду, впитала её дух: дедушка, бабушка, предки мои были по линии мамы казаками. Конечно, в семидесятые годы прошлого столетия я была маленькая и всему этому значения ещё не придавала.

Бабушку Полю (1919–1997), дедушку Федю (1911–1972) и прабабушку Феню я знала с детских лет. Но особенно помню бабушку: дедушка умер, когда мне было семь лет. Память мало что сохранила о нём: высокий, худой, очень добрый. Я не слышала от него грубости, крика.

Биография у деда непростая. В Великую Отечественную он не воевал: строил Беломорканал. Во время голода в 30-х годах украл в колхозе восемь арбузов: надо было кормить детей. Осудили на восемь лет. Вернулся дедушка в начале 50-х – с  астмой, которая и приблизила его конец.

Бабушка и дедушка проживали в станице Николаевской, которая раньше относилась к Первому Донскому округу. А я жила в городе Шахты; у маминых родителей проводила каждое лето.

Осталось в памяти яркой вспышкой: вечером едем с отцом на катере в гости к бабушке и дедушке. Это было в начале семидесятых, во время разлива Дона. До станицы по суше ещё километра три: в стародавние времена степь часто затапливало, и жители переместились в сторону от реки.

Весеннее половодье; земля не просохла. Мы идём сначала в обуви, потом снимаем: невозможно идти в ней по липкой грязи. Перед станицей – речушка, должен быть насыпной мост – а его нет. Людей перевозит лодочник. Перебираемся на тот берег и идём к подворью бабушки и дедушки. Отмываем ноги в летней кухне-мазанке.

Сколько мне тогда было лет, никто из моих родных не помнит.

Я каждое лето гостила в Николаевской. Яркие впечатления оставили цыгане. В 70-е годы они ещё кочевали большими таборами. Останавливались всегда в степи возле Дона. Днём цыганки ходили по станице, просили еды. Мы, дети, их страшно боялись: они нам казались существами с другой планеты. Женщины и мужчины были одеты в яркие одежды: женщины – в разноцветных юбках и платках, мужчины – смуглые, в ярких рубашках, детишки – грязные, чумазые. Женщины с детьми ходили по станице от подворья к подворью. Шёл слух, что иногда воровали. Когда мы шли купаться на речку, видели вдалеке шатры. Как правило, цыгане жили там месяца, а потом перемещались в другое место.

В Николаевской проживала бабушкина мама – моя прабабушка Маня и две её сестры Василиса и Липа, тоже преклонных лет.

По воспоминаниям моей тёти Тани, я попытаюсь написать родословную своей семьи по маминой линии, – конечно, только то, что помнит моя тетушка.

У родителей моей прабабушки Марии были четыре дочери. До преклонных лет дожили Мария (Маня, 1891–1975), Олимпиада (Липа, 1893–1980) и Василиса (Висиля, 1895–1981) Керсановы. Они жили в хуторе Морозове Первого Донского округа.

Бабушка Маня вышла замуж за казака Иванкова из своего хутора. Семья мужа была более зажиточная. Имели табун лошадей. Рабочих не нанимали – справлялись сами. На своём подворье держали магазин – продавали амуницию для служивых: конские сбруи, сёдла, уздечки и тому подобное. Семья состояла из матери Полины, отца Ивана и четырёх сыновей. По рассказам бабушки Мани, когда она мазала глиной пол на чердаке, то видела в кубышках спрятанные золотые монеты.

Мой прадед Семён (слева). Первая мировая война. Фото ок. 1914–1916 гг.

Младший сын Семён (1890 года рождения), муж бабушки Мани, воевал на Первой мировой войне, во время Донского восстания был на стороне белых, а в 1919 году пропал без вести. Произошла стычка с красными недалеко от слободы Большая Мартыновка. Трёх его братьев порубили шашками. Отец Семёна приехал на подводе, забрал сыновей и других погибших станичников, привёз в родной хутор.

Моя бабушка появилась на свет в том же 1919-м. Отец знал, что у него появилась дочь. Бабушка родилась в мае, а отец её пропал осенью. Бабушка Маня после пропажи мужа так и не вышла замуж; моя бабушка осталась её единственным ребенком.

В 1928 году бабушке исполнилось девять лет; началось раскулачивание. Так как свёкры прабабушки Мани достигли преклонного возраста (за восемьдесят лет), советская власть уже не решилась наказывать их за зажиточность, поэтому наказали невесток порубленных сынов. Прабабушку посадили в товарный вагон и отослали на Север. Куда именно, из живых свидетелей никто не помнит. Её дочь Пелагею поместили в детский дом. Бабушка Маня не умела ни писать, ни читать. Как она рассказывала впоследствии, когда она у Северного моря увидела тюленей, то приняла их за русалок.

Однажды приехала к ним в лагерь жена вождя мирового пролетариата – Надежда Константиновна Крупская. Выборочно она разговаривала с заключёнными женщинами, кто за что сидит. По счастливой случайности прабабушка оказалась среди них. Крупская расспросила прабабушку и обещала помочь. Слово сдержала, и прабабушка моя через два года тюрьмы вернулась в товарном вагоне в Ростов. Доехать до станицы можно было только на лошадях. Первым делом пошла на базар – искать попутчиков. Жить в своём хуторе после заключения она не захотела и вместе с дочерью еребралась на другую сторону Дона, в хутор Новая Жизнь.

Бабушка Пелагея Семёновна Зорина с дочерьми; мама – справа. Фото ок. 1952 г.

Дочь Поля, моя бабушка, вышла замуж за Фёдора Зорина из станицы Николаевской. Женились они в 1938 или 1939 году (память не позволяет точно установить дату). Дед мой Фёдор Зорин родился в 1911 году в семье Феены Бондаренко (1882–1975) и Михаила Зорина. У них было пятеро детей: Яков (1903 года рождения), Полина (1905-го), Ваня (1909-го), Федя (1911-го), и Елена (1913-го). Михаил, отец моего деда, после Октябрьского переворота перешёл на сторону красных и в 1919 году умер в тюрьме от ран. Прабабушка Феня осталась с пятью детьми.

Когда бабушка Поля пришла в семью мужа, она ещё застала прабабушку своего мужа. Ей было далеко за восемьдесят, а может и за девяносто. Вскорости она умерла.

Интересна история этой женщины. Её, маленькую, худую пленной привезли из Турции в качестве трофея, и мой прапрадед на ней женился. Такое в те времена не было не редкость: казаки брали в жёны пленных турчанок и девушек с Кавказа. Станичники Зориных звали турками – прямо как в «Тихом Доне». Дед Фёдор имел наружность турка: длинный крючкообразный нос, тёмная кожа. Тётя Татьяна унаследовала турецкую кровь, что проявилось как в наружности, так и в темпераменте.

Кроме прабабушки-турчанки своего мужа бабушка Поля застала и дедушку своего мужа в преклонных летах – Арефия Ивановича. Так как отец моего деда умер в гражданскую и жена осталась с пятью детьми, то дедушка Арефий Иванович был опорой семьи. Прожил он тяжёлую и трудную жизнь.

У бабушки Поли и дедушки Феди родилось пять дочек, две из которых – умерли во младенчестве: старшая Валя, 1939 года рождения, и средняя Лена (1943-го). Второй дочерью была моя мама Люба (1941–1996), четвертой –Надежда (1945-го), младшей – Татьяна (1952 года рождения).

Когда я жила у бабушки в гостях, в минутах пяти от бабушкиного подворья жили её мать Маня, и две её сестры: Висиля и Липа. Было им в ту пору под восемьдесят. Имели они два небольших домика-мазанки, большое подворье, посредине которого стояла печь, на которой пекли хлеб (по стародавней казачьей привычке), большой огород для овощей. Сами обрабатывали его, сажали и собирали урожай. Бабушки себя полностью обслуживали. Обязательный ритуал моего посещения и других правнуков был «серебряный» рубль монеткой, который нам дарили: большое богатство для нас, ведь мороженое стоило 10 копеек.

Возле бабушки Пелагеи жил сосед, дед Якуша. Я думаю, в то время ему было под девяносто. Так как в колхозе он не работал, а подряжался на случайные заработки, пенсии у него не было. Помню, как он проходил мимо бабушкиного подворья с вязанкой дров, которые заготавливал на зиму. Топил печку, но не углём, а тем, что собирал в течение лета. Кормился чем бог послал (помогали люди добрые: всё-таки станица не город, и люди знали его положение и подкармливали).

Ни одни похороны не обходились без деда Якуши. В последние годы его жизни бабушка Пелагея его кормила. Были у него где-то дальние родственники. Бедная, одинокая старость!

Давно уже никого не осталось в станице из моих родственников. Бабушка Пелагея умерла в 1998 году, дедушка – ещё в семидесятые годы прошлого столетия, две моих тёти, как и я, живут в Ростове-на-Дону.

Каждый год младшая моя тётя со своим мужем ездят на станичное кладбище убирать могилки перед Пасхой, а могилок без малого тринадцать! На этот праздник две моих тети обязательно едут из Ростова в станицу –помянуть родню, раздать куличи и конфеты, встретить знакомых, с которыми учились и жили… Я тоже несколько раз ездила с ними, но, к сожалению, никого там не помню, ведь жила там только летом, на каникулах.

Сейчас я как никогда понимаю, что для меня это важно – хоть редко, но бывать на родине моих предков. И беречь в памяти своё детство.