ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 29-й

Генеалогия и семейная история

Е. В. ХАЛДАЕВ

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ СЕВАСТЬЯНОВЫХ. НЕИЗБЕЖНОСТЬ ВЫБОРА

Тридцать два года в глубине нижнего ящика моего письменного стола лежат маленький блокнот и аудиокассета «Denon». На обложке блокнота и на бумажной полоске кассеты одна и та же надпись: «Севастьяновы». Третий предмет – номер главной газеты СССР «Правда» от осени 1988 года, с которого и началась эта история, затерялся куда-то вместе со страной. Но я хорошо помню текст статьи, посвящённой Вячеславу Петровичу Севастьянову, на 90-м году жизни обитающему во французском пансионе, сыну редактора некогда главной газеты нашего края – «Донских областных ведомостей».

В этой истории будет необъяснимо много совпадений, но первое – две непримиримые газеты: «буржуйская» и большевистская – каким-то непостижимым образом спустя 70 лет пересеклись в комнате старинного французского особняка, послужив поводом для рассказа о трёх поколениях казачьей семьи.

В долгой беседе с журналистом Вячеслав Петрович подробно рассказывает трагическую историю жизни, проведённой в эмиграции. Он одинок, сильно болен, ухаживать за ним некому. В Новочеркасске живёт его младший брат Иван с семьёй, они переписывались, и на вопрос журналиста, не пытался ли его собеседник вернуться назад, в Россию, Севастьянов горько сетует: дескать, рад бы, пытался неоднократно, лет двадцать назад просил брата помочь, принять, но не дождался приглашения.

Прочитав эти строки, я сразу же потянулся к городскому телефонному справочнику, лежащему, по традиции тех лет, под аппаратом. Нахожу Севастьянова И. П., проживающего на проспекте Платовском, вот и номер 2-57-93. Откладываю звонок на следующий день, вечером готовлюсь к разговору, набрасываю список вопросов – вдруг всё общение ограничится телефонной беседой, ещё раз перечитываю статью в «Правде», нахожу несколько важных, пропущенных при первом чтении деталей.

На следующий день с волнением набираю номер. Трубку поднимает сам Иван Петрович и после моего представления: «Корреспондент газеты Новочеркасского политехнического института "Кадры индустрии"» отвечает: «Знаю такую газету, некогда работал в НПИ». Голос собеседника приветливый, бодрый. Воодушевлённый ответом задаю главный вопрос: «Слышал ли Иван Петрович о статье в «Правде», в которой упоминается его брат?». Оказывается, читал и готов ответить на все мои вопросы, но не по телефону, а при личной беседе. Следует приглашение в гости по известному мне адресу в один из ближайших дней.

Так началось моё знакомство с семьёй Севастьяновых. Осенью 1988 года оно ограничилось лишь Иваном Петровичем, его женой и дочерью. Но сейчас, в июне 2020-го, когда пишется эта статья, круг общения постоянно расширяется, происходит знакомство с новыми людьми, имеющими непосредственное отношение к истории этого казачьего рода.

– Пожалуй, я расскажу, хотя бы вкратце о нашей семье. – Иван Петрович выжидающе смотрит на меня. – Начинать сразу с наших отношений с Вячеславом, не зная предыстории, будет неправильно…

Соглашаюсь, и начинается долгое, увлекательнейшее повествование, длящееся несколько часов.

– Мой дедушка приехал в Новочеркасск в середине ХIХ века из станицы Есауловской. Спустя немногим более десяти лет он был рукоположен в священники Успенской единоверческой церкви, некогда расположенной на Архангельской площади, и прослужил в ней до самой смерти. У супругов Севастьяновых было два сына и две дочери. Когда сыновья подросли, дедушка купил подворье с тремя домами на улице Комитетской № 107.

Иван Петрович говорит о подсобном хозяйстве во дворе, но я, извинившись, перебиваю его: «Один из домов выходит на улицу, а два расположены во дворе? И если считать от угла улицы Орджоникидзе, в прошлом Барочной, то это четвёртый дом? Кирпичный, одноэтажный, парадное на улицу с кованым навесом?».

Дом по ул. Комитетской № 107 (ныне № 135). Фото из личного архива Е. В. Халдаева

Иван Петрович озадаченно смотрит на меня: «Да, тот самый дом. Я понимаю, что вы хорошо знаете город, в котором живёте, но старая нумерация улиц откуда вам известна?»

– Дело в том, – заявляю не без гордости, – что по старой нумерации в угловом доме № 109-а, некогда принадлежавшем генерал-майору Муженкову Андрею Алексеевичу – помните такого? (Иван Петрович изумлённо кивает) – в связи с моим рождением в 1959 году отцу тогда же дали квартиру, в которой я и прожил двадцать четыре года, а родители живут и поныне. А насчёт старой нумерации… Первое, что я сделал несколько лет назад, попав в библиотеку Музея истории донского казачества, – посмотрел в дореволюционном справочнике, кому принадлежал дом, в котором вырос.

– Евгений Васильевич, так мы ребята с Комитетской, – смеётся Севастьянов, правда, с небольшим…

–… временным интервалом, – подсказываю я. И добавляю с огорчением: собственно, я-то Ждановский (в советское время улица носила имя партийного деятеля А. А. Жданова).

– Да, кстати, это переименование меня всегда удивляло, – хитро улыбаясь, говорит Иван Петрович. – Комитетская ведь совершенно советское название для улицы! Но прожил я здесь немногим больше десяти лет, – улыбка на его лице постепенно стирается по мере рассказа о последовавших трагических событиях в семье.

– Избегаю проходить мимо нашего родового гнезда. Слишком тяжелы воспоминания…

О дедушке он больше не упоминает, поэтому для последовательного изложения семейной саги начну с главы об основателе рода Севастьяновых в Новочеркасске – иерее Иоанне, подготовленной на основе изучения дореволюционных источников и дополненной беседами с людьми, имеющими отношение к этой истории.                                                                                                                     

I. ОТЕЦ

Покидая старую веру

Иду вперёд силой веры своей в лучшее,

а путь расчищаю сомнением.

Михаил Пришвин

С переселением жителей из Черкасска в новую столицу Дона в Новочеркасске, кроме православных церквей, появились и старообрядческие молельные дома. Первым перевезённым из Черкасска был молитвенный дом Ивана Ивановича Сербинова.

«В начале же 60-х годов (ХIХ века. – Е. Х.) Новочеркасск стал посещать старообрядческий архиерей австрийского поставления Иов – урядник Кавказской станицы Кубанской области Иван Андреевич Грянин. Он особенно упрочил в Новочеркасске австрийское лжесвященство и сплотил вокруг себя новочеркасских старообрядцев, принявших это лжесвященство, которые уважали его за аскетическую жизнь.

<…> В 1866 году к Новочеркасской Сербиновской моленной Иовом был рукоположен во лжесвященники казак Есауловской станицы Иоанн Севастьянов, который прослужил в этой моленной пять лет… Осенью 1871 года… была построена и освящена Иоанном Севастьяновым новая моленная, в которой он прослужил семь лет» 

В 1867 году архиепископом Донским и Новочеркасским был назначен Высокопреосвященный Платон – “хороший знаток раскола” <…> он вскоре… стал заботиться об устроении единоверия в самом Новочеркасске. Зимою 1869–70 года им был вызван из Москвы известный в то время противораскольнический миссионер, иеромонах Пафнутий. [Его] приезд… сильно всколыхнул здешних старообрядцев. Когда епархиальное начальство пригласило их на публичное собеседование с иеромонахом Пафнутием о причинах разделения старообрядцев с православною церковью, то они положительно растерялись, тем более что они получили сведения, что беседы о. Пафнутия со старообрядцами в верховых донских станицах значительно поколебали надежду лучших людей из старообрядцев на получение спасения в старообрядчестве. Собравшись для решения столь важного вопроса… они решили единогласно: “ни под коим видом никто не должен ходить на эти беседы”. Это решение было принято несмотря на то, что их лжепоп Иоанн Севастьянов решительно высказывал мнение, что нужно обязательно ходить на такие беседы и обличать еретиков в их заблуждениях… На это Севастьянову собрание ответило так: “мы вас просим, батюшка, ради Бога не ходить на эти беседы, а если вы пойдёте, да вас там возьмут и посадят в тюрьму, тогда на нас не пеняйте: мы отказываемся от вас и от вашей семьи. Тогда сами, как знаете, оправдывайтесь!” По причине этих угроз Севастьянов согласился с ними и не пошёл на беседы, но некоторым из своих прихожан всё-таки посоветовал пойти послушать эти беседы.

<…> В 1873 году архиепископом Платоном был вызван из Москвы в Новочеркасск противораскольнический миссионер игумен Никольского единоверческого монастыря Павел Прусский. Новочеркасские старообрядцы и от бесед с о. Павлом отказались… Севастьянов согласился принять его у себя в доме. Расстался с ним о. Павел мирно, посоветовав ему читать книги и особенно полемические, чтобы непосредственно убедиться, как неправы те, которые не читая книг, написанных православными, думают, что в них всё содержание душепагубное и еретическое» [2, с. 552‑554].

Спустя два года о. Павел снова побывал в донской столице, и встреча с представителями городского старообрядчества всё же состоялась. При этом гостей на беседу было допущено всего четыре человека, а делегация во главе с Иоанном Севастьяновым насчитывала до тридцати человек. Встреча длилась семь часов и была прервана по требованию хозяев.

«В 1878 году в апреле месяце Севастьянов заявил своим прихожанам, что он не признаёт своего так называемого австрийского лжесвященства истинным, не признаёт истинными и общества беглопоповцев и беспоповцев, что он считает единою, святою, соборною и апостольскою церковью только церковь греко-российскую, и предложил им рассмотреть, насколько верны доводы, на которых он основывает своё мнение. Такое заявление Севастьянова всех новочеркасских старообрядцев поразило как громом. Главные представители его прихода в тот же день собрались в одном частном доме, куда пригласили Севастьянова, и со слезами умоляли его выбросить из головы такие, по их мнению, еретические убеждения и просили его ехать в Москву к владыке Антонию, который разъяснит ему всё и убедит его, что старообрядческая церковь есть истинная, а никонианская – еретическая. Севастьянов охотно согласился» [2, с 555‑556].

«Севастьянов человек способный, начитанный, трезвый и скромный. Старообрядцы уважали его и ценили как лучшего из своих попов. Дорожа им, они смотрели сквозь пальцы и на то, что он воспитывал детей своих в гимназии, и на то, что не чуждался православного духовенства. Пользуясь уважением [своей паствы], он получал от них и хорошее материальное обеспечение. <…> Сколько известно нам… о. Иоанн долго искал истины и долго боролся сам с собою, прежде нежели решился вступить в православную церковь. Сомнения в правоте старообрядчества начались у него с размышления и чтения книг о своём звании, о своей пастырской деятельности. От мысли о законности своего служения он естественно перешёл к вопросу о законности старообрядческой иерархии, от которой он получил священство. Решение этого вопроса должно было осветить ему многое, успокоить его, или же взволновать ещё более. Если архиереи наши, ‑ рассуждал о. Иоанн, законны, т.е. получили благодать хиротонии по преимуществу от апостолов, то и рукоположенные ими священники – действительные священники; если же нет, то, что такое наше старообрядство? и что такое я? какую роль играю у новочеркасских старообрядцев? Чтение книг, беседа с людьми, знающими церковную историю и церковные каноны, размышление – всё наводило его на сомнение в законности старообрядского священства» [3, с. 142‑143].

Отец Иоанн дважды побывал в Москве у епископа Антония – высшего духовного лица в старообрядчестве, беседовал с его лучшим знатоком веры, но сомнений своих не развеял. Следует отметить, что на последней беседе по настоятельной просьбе Севастьянова присутствовал упомянутый выше миссионер Павел Прусский. В ходе диалога представителем епископа Антония «были высказаны все возможные оправдания раскола, и все они самым основательным образом были опровергнуты о. Павлом» [2, с. 556].

Так же и члены духовного совета, состоящего при Антонии, не дали устных ответов на вопросы новочеркасского священника, «а потребовали только, чтобы он дал подписку в безмолвном и беспрекословном послушании совету» [3, с. 147]. Убедившись окончательно, что московские представители старообрядства не могут доказать законность своей иерархии… о. Иоанн решился оставить их и по возвращении из Москвы присоединился к православной церкви.

<…> Многие [из его паствы] искренне горюют… о своей потере и никак не могут объяснить себе, что побудило о. Иоанна оставить их. «Хоть бы ты сделал преступление какое, – говорил ему один из прежних прихожан, – тогда нам было бы легче расстаться с тобою; а то так, без всякой причины взял, да и ушёл» [3, с. 143].

Подводя итог рассказу о поиске Иоанном Севастьяновым истинной веры, автор значительной части процитированного выше текста Преосвященнейший Нестор, епископ Аксайский, с удовлетворением замечает: «Теперь он благодушен, спокоен и рад, что Господь помог ему безопасно выйти из густой мглы недоумений и сомнений на свет Божий» [3, с. 147]. Но спокойствие отца Иоанна не могло длиться долго. Он принял новый вызов, в конечном счёте, вписавший его имя в историю новочеркасского единоверчества.

И воздвигли храм сей

Но Всевышний не в рукотворных храмах живёт,

 как говорит пророк:

«Небо – престол Мой, и земля – подножие ног Моих.

Какой дом созиждете Мне, – говорит Господь,

 или какое место для покоя Моего?

Не Моя ли рука сотворила всё это?»

Деяния 7:47‑50

Служение Иоанна Севастьянова в православии началось с 1879 года. 2 февраля он был рукоположен в дьякона [4], а через день – в единоверческого священника. К этому времени относится и создание первой единоверческой общины в Новочеркасске.

Единоверием называется вид воссоединения русских старообрядцев-раскольников с православной церковью, по которому за старообрядцами сохраняется право совершать богослужения и таинства по старопечатным книгам и по своим обрядам под условием подчинения в иерархическом отношении православной церкви и принятия ими священнослужителей от православных архиереев.

Фактически, единоверие – «ступень к православию».

В середине ХIХ века проблема старообрядчества в Новочеркасске обозначилась достаточно остро и затронула различные слои общества. Достаточно сказать, что значительная часть членов Общества донских торговых казаков, являющихся попечителями и благотворителями, относилась к исповедующим старообрядчество. Представители известных в городе фамилий Байдалаковых, Шапошниковых, Сербиновых, братьев Рудухиных поддерживали различные направления в старой вере и строили на принадлежащих им участках собственные молельные дома.

Но у новочеркасских единоверцев своего храма не было. Новообразованной общине было предложено временно воспользоваться пустующей с 1872 года старой Михаило-Архангельской церковью. История её восходит к концу XVIII века, когда в прежней столице Дона – Черкасске был построен храм во имя Архистратига Михаила. В связи с последовавшим переселением в Новочеркасск значительной части прихода в декабре 1812 года было разрешено перенести и церковь в новую столицу и установить на площади, позже получившей название Архангельская [5]. Спустя девять месяцев новый деревянный храм был освящён. Шестьдесят лет здесь проходили службы, сформировался немногочисленный приход. Причём его десятую часть традиционно составляли раскольники. Но уже к середине ХIХ века здание значительно обветшало. Стараниями благотворителей неподалёку, на углу Платовского проспекта, в 1873 году был освящён величественный каменный Михаило-Архангельский храм.

Старую церковь закрыли на семь лет и лишь 11 февраля 1879 года в ней состоялось первое богослужение единоверцев. А уже через четыре дня «Высокопреосвященный Александр, Архиепископ Донской и Новочеркасский… изволил дать Донской консистории предложение следующего содержания: "Казак торгового общества в г. Новочеркасске Семён Николаевич Кошкин, принимая участие в открытии единоверческого прихода при старой Архангельской церкви и сочувствуя нуждам единоверцев в приспособлении этой церкви к совершению в ней богослужений, представил мне на днях триста рублей на этот предмет, которые переданы мною новорукоположенному к этой церкви священнику Иоанну Савостьянову для употребления их по назначению"» [6].

Читая документы Донской консистории, я обратил внимание, что фамилия отца Иоанна имеет два написания – Севастьянов и Савостьянов. Чем было вызвано различие? Возможно, приехавший в Новочеркасск из станицы Есауловской раскольник звался Иваном Ивановичем Савостьяновым, но после принятия православия стал Иоанном Севастьяновым. Впрочем, в более поздних текстах также встречается Савостьянов [7, с. 156]. В поисках сведущего человека, совершенно случайно (как повелось в этой истории) узнал о священнике… Иоанне Севастьянове. Но только нашем современнике, настоятеле ростовского старообрядческого Покровского кафедрального собора иерее Иоанне Михайловиче Севастьянове, любезно согласившемся ответить на мои вопросы. Конечно же, не мог не спросить его, не родственник ли он нашему герою?

 – Дело в том, что в старообрядческом хуторе Подстепный станицы Есауловской, откуда родом персонаж вашей статьи и мои предки, подавляющее большинство жителей Севастьяновы или Савастьяновы. Поэтому установить степень родства затруднительно. Что касается написания фамилии… Мой дед Стефан Фёдорович Севастьянов тоже почему-то изменил свою фамилию. В хуторе он именовался Савастьянов, а на службе в Петербурге уже Севастьянов. Я не знаю, с чем это связано.

Добавлю, что в том же доме № 107 по Комитетской улице с 1908 по 1915 год в другом справочнике указана повивальная бабка Савостьянова Варвара Ильинична [8]. Вероятно, это супруга о. Иоанна, не изменившая старую «хуторскую» фамилию. Оба его сына – Пётр и Иван были уже Севастьяновыми. О дочерях Марии и Александре сведений найти не удалось.

Основной проблемой молодой единоверческой общины была не столько её малочисленность (в 1885 году прихожан обоего пола было всего 210 душ, а городских раскольников – 1121), сколь ужасающее состояние самого храма. Войсковой наказной атаман Н. И. Святополк-Мирский с тревогой отмечал, что церковь «в крайне ветхом состоянии, так что дальнейшее существование её – не говоря уже о несоответствии благолепию храма Божия, – угрожает опасностью для молящихся; прихожане же её, по своей малочисленности, не имеют возможности ни перестроить, ни исправить на собственные средства» [9, с. 580]. Атаман подчёркивал, что «существование единоверческого прихода благотворно влияет на ослабление раскола и примирение его с православной церковью» и поэтому «единственная в Новочеркасске единоверческая церковь заслуживает справедливого покровительства и поддержки со стороны войска» [9, с. 580].

Для определения суммы этой поддержки в марте 1885 года специальная «комиссия архитекторов в присутствии единоверческого священника о. Иоанна Севастьянова пришла к печальному выводу, что «вся осмотренная обветшалая постройка представляет вид не храма, а скорее развалины, угрожающей при первой сильной буре обрушением», что «поддержать здание в настоящем положении не представляется решительно никакой возможности, так как все соединения настолько ослабли… что всостоянии удержать стены и предотвратить обрушение храма лишь в течение самого неотдалённого периода времени» [9, с. 580‑581].

Несомненно, войскового атамана заботило негативное впечатление, производимое разрушающимся строением на горожан и в первую очередь на старообрядцев. Не чувствовалась пока в донской столице отеческая забота о развиваемом в государственном масштабе движении единоверчества. И на исправление этой досадной оплошности были брошены значительные силы: областным правлением отпускалось «безвозмездно из войсковых сумм 5000 рублей, а остальную половину прихожане обязались уже пополнить из своих средств» [9, с. 581].

Задача перед прихожанами была поставлена невероятно сложная. По оценке комиссии «перестройка новой церкви потребует расхода до 12000 руб. или по меньшей мере до 10000 руб., коль скоро постройка будет вестись самим приходом и при том со всею бережливостью» [9, с. 581]. Замечательное дополнение о бережливости, мне кажется, вполне применимо и сегодня. Помогли и прежние прихожане старой церкви, открывшие в 1886 году при своём новом великолепном Михаило-Архангельском храме «попечительство для сбора подаяний и более правильного и успешного хода дела предполагаемой постройки церкви. Председателем… избран был о. Иоанн Севастьянов. <…> Таким образом, дело о постройке церкви сосредоточилось в попечительстве. Ему же были отпущены и ассигнованные областным правлением 5000 рублей» [9, с. 582].

Замечу, что первый шаг в поддержке нового прихода сделал Высокопреосвященный Александр, ещё 4 января 1879 года предложивший Донской консистории «отпустить на починку и приспособление церкви необходимую сумму <…> и назначить из свечного капитала Донской епархии членам единоверческой церкви жалованья в год по 600 рублей, священнику 400, а псаломщику 200 рублей, вплоть до полного образования прихода, когда представится возможность священно- и церковнослужителям этой церкви содержаться на счёт своих прихожан» [10].

События развивались удивительно быстро. В апреле того же года был «представлен план с фасадом и разрезом предполагаемой к постройке единоверческой церкви во имя Успения Божьей Матери. План… составлен областным инженер-архитектором К. Ф. Кюнцелем. <…> Храм этот довольно поместительный: он в длину будет иметь 33 аршина (23,43 метра. – Е. Х.), а в ширину, если считать и два боковых выступа, 21 аршин (14,91 метра. – Е. Х.); внешний вид его довольно изящный, и что замечательно – все наружные украшения в чисто-русском вкусе» [9, с. 582‑583].

17 июня 1886 года состоялась торжественная закладка храма. Особое значение событию придавало прибытие в город Высокопреосвященного Платона, в то время одного из двух старейших иерархов русской церкви, члена Святейшего Синода, митрополита Киевского и Галицкого, а в прошлом донского архиепископа. «До поступления его в Донскую епархию в ней была только одна единоверческая церковь в Верхне-Каргальской станице, основанная в 1841 году архиепископом Афанасием» [9, с. 586]. Именно при архиепископе Платоне в среде старообрядцев началось «движение, направленное к примирению с православной церковию на правилах единоверия…» [9, с. 586]. Оно не закончилось с отъездом его зачинателя, но продолжилось и набрало силу: к лету 1886 года в Донской епархии было открыто двенадцать единоверческих приходов.

«Нужно было видеть искренний восторг почтенных стариков-единоверцев и их священника, отца Иоанна Севастьянова, удостоившихся высокой чести – совершения закладки их скромного сооружения рукою одного из высших иерархов русской церкви» [11].

«Закладка происходила при участии почти всего градского духовенства, в присутствии войсковых властей… и при громадном стечении народа. В 11 часов утра, когда начался благовест к ожидаемому богослужению, уже трудно было пройти не только к самому месту закладки, но и вообще по всему обширному пространству внутри ограды; так много собралось народа со всего города! <…> Владыка положил в основание созидаемого храма четвероугольный камень с иссечённым на нём крестом и возлил на камень им же освящённый елей…» [9, с. 579‑580], также была положена металлическая доска с резной надписью, повествующей о происшедшем событии.

Во время последовавшей трапезы и застольной беседы за накрытыми для почётных гостей столами «Высокопреосвященный Платон пригласил … всех пожертвовать, кто что может, на построение новосозидаемого храма весьма небогатого денежными средствами (сам он пожертвовал 300 рублей). Это приглашение, сделанное так кстати, притом с тёплым чувством участия, немедленно воздействовало: единоверцы – попечители храма и их священник едва успевали принимать деньги, посыпавшиеся на их тарелки» [9, с. 585].

Первоначальные оптимистические прогнозы – закончить строительство к осени того же года без внутренней отделки, не оправдались. Возведение Успенской церкви продолжалось три года. Попечительство в середине 1888 года испытало финансовые затруднения. Хотя экономили буквально на всём, например, использовался большей частью старый лес из разобранной Михайловской церкви. Выделенных войском пяти тысяч и «почти столько же пожертвованных прихожанами и посторонними лицами» не хватило, за попечительством были долги в две тысячи рублей подрядчику, купцам и мастерам. Заказанный иконостас, стоимостью 4800 рублей также нечем было оплатить. По городу ползли слухи, якобы распространяемые старообрядцами, «что постройка новой церкви не будет окончена» [12].

Успенская единоверческая церковьв Новочеркасске. Фото начала ХХ в. из личного архива В. С. Байгушевой

Но все трудности были преодолены и 10 сентября 1889 года новая единоверческая церковь Успения Божьей Матери была торжественно освящена. Особое впечатление производила внутренняя отделка храма в старинном русском стиле. Как отмечал очевидец: «Погода стояла прекрасная и народу стеклось значительно <…>. Стоящий народ под звон колоколов несмолкаемо кричал “ура!”» [13].

Путь длиной в десять лет был пройден отцом Иоанном Севастьяновым большей частью в трудах и заботах о возведении храма рукотворного. Теперь же ему предстояло продолжать помогать пастве в создании духовных храмов в самих себе, в собственных душах.

Последние двадцать три года

Умоляю вас, братия, именем Господа нашего

 Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно,

 и не было между вами разделений,

но чтобы вы соединены были

 в одном духе и в одних мыслях.

1 Корф. 1:10

Но не только в стенах нового храма происходили службы. Особой торжественностью 15 мая 1891 года было отмечено празднование Преполовения [14].

Подготовка к празднику началась заранее и «братьями Пудавовыми, владельцами лесной биржи [на берегу реки Аксай. – Е. Х.] по просьбе единоверческого священника о. Иоанна Савостьянова… была устроена плавучая каплица, с которой будет совершаться единоверцами в положенные дни в году освящение воды. Каплица имеет вид шестиугольной пирамиды, помещённой в центре квадратной деревянной площадки, которая обнесена частоколом. Ширина площадки – аршин 9 (6,4 метра. – Е. Х.), длина – аршин 13 (9,2 метра. – Е. Х.). В общем каплица обошлась братьям Пудавовым, как говорят, рублей до 500» [15].

Южная часть Новочеркасска, омываемая рекой Аксай. В правом углу снимка место, где находилась лесная биржа братьев Пудавовых (не сохранилась). Фото с сайта «Новочеркасск.net»

В день праздника «Из новочеркасской единоверческой церкви был совершён священником о. Иоанном крестный ход на р. Аксай для водоосвящения при многочисленном стечении народа, с хором любителей церковного пения, который состоит из местных приказчиков» [16]. В память о событии местному фотографу Кикиани был заказан фотоснимок. Как отмечалось в газетной заметке, «Священника за массою народа на нём не видно; но зато в общем снимок прекрасен. Он напоминает древний христианский обычай, давно у нас в Новочеркасске как бы забытый» [17]. Каплица была обита внутри атласной материей и украшена флагами. При погружении святого креста в воду «по стародревнему обычаю, был выпущен голубь, украшенный лентами, и сделан залп из ружей. Всё это представляло редкое зрелище» [17]. Впоследствии «благодаря братьям Петру и Михаилу Григор. Пудавовым, снимок сделан в большом количестве экземпляров на их средства с благотворительною целью. Он будет передан в собственность Успенской церкви и будет продаваться по самой умеренной цене, а вырученные деньги поступят в пользу скудных средств единоверческой церкви» [17].

Действительно, приход Успенского храма оставался одним из беднейших в городе. В новый ХХ век единоверцы входили с удручающими цифрами: «жалованья, земли и подцерковного дома нет; денежного дохода в 1900 году получено причтом за требоисправления 893 руб. 58 коп.и кроме того получено причтом из войсковых сумм денежного пособия 200 руб.» [18]. Весьма незначительно, по сравнению с 1885 годом, увеличилось число православных прихожан до 181 человека, а количество раскольников, фактически, осталось прежним – 1064 человека.

При этом согласно данным первой всеобщей переписи населения Российской Империи 1897 года в Новочеркасске числилось жителей по вероисповеданию обоего пола: 50078 православных и единоверцев, 892 старообрядца и уклоняющихся от православия [19]. Замечу, что только с 1894 года разрешено было включать единоверцев в одну общую графу с православными [20, № 243].

Настоятель о. Иоанн не замыкался рамками своего прихода и вёл активную миссионерскую деятельность. Иван Петрович обмолвился, что дедушка ездил проповедовать в Польшу, но я не нашёл упоминания об этой поездке. Зато подробно описан визит о. Иоанна на страстной неделе 1903 года в «гнездо и центр раскола – хутор Свинарёв», в ходе которого состоялось «замечательное присоединение к православной церкви на правилах единоверия 18 человек раскольников поморского толка во главе своих самых видных и передовых наставников и начётчиков Ивана Афанасьева Лебедева и Андрея Фёдорова Котова <…> А совершение богослужения по старопечатным книгам, за которым присутствовало до 100 человек старообрядцев, особенно повлияло на них и ещё более усилило в них… сомнение. Раньше они были убеждены, что православная церковь проклинает старые патриаршие книги и обряды, теперь же воочию убедились,… что она благословляет употреблять их при богослужении. “Удивительное дело, – говорили после старообрядцы, – всё чисто по старым книгам совершает единоверческий священник… и благословляет крестом, т. е. двухперстно. Служба была дюже хорошая и не уходил бы”» [21].

В 1908 году о. Иоанн едва не лишился своего поста. «Со стороны епархиального миссионера неоднократно поступали на имя преосвященного доклады, в которых священник единоверческой церкви Севастьянов выставлялся человеком неспособным для пастырского служения в г. Новочеркасске. Следствием этих докладов явилась резолюция Его Преосвященства: «”Священнику… Севастьянову предложить подать за штат; если не пожелает, то комитет укажет мне малый единоверческий приход, куда можно было поместить его…” Прихожане однако просили оставить священника, пользующегося их общим уважением, что им и удалось в конце концов» [22].

За давностью лет невозможно установить, была ли объективной оценка недостаточного профессионального уровня Севастьянова для столичного храма или дело в обычных служебных интригах. Но справедливости ради замечу, что Иван Петрович в разговоре отметил: «Дедушка по духовной части нигде не учился».

В этом же газетном сообщении обращалось внимание на парадоксальную ситуацию, сложившуюся в Донской области. «В настоящее время насчитывается до 30 единоверческих церквей, а благочинного единоверца, который один только и может совершать ревизии единоверческих церквей и вообще следить за поведением единоверческого причта нет ни одного» [22]. Именно этим упущением воспользовались попечители Успенского храма в 1909 году, отказав в проведении ревизии епархиальному миссионеру Кутепову, очевидно, не оставляющему попыток сместить о. Иоанна.

Кстати, в том же 1909 году в старообрядческом журнале «Церковь» вспомнили И. Севастьянова. Рассказывая об истории новочеркасского старообрядческого прихода, автор замечает: «при храме в 70-х годах (ХIХ века. – Е. Х.) был поставлен первый местный священник о. Иоанн Савостьянов, который прослужил 7 или 8 лет и под давлением господствующего духовенства и начальства, за совершение таинств, с одной стороны, а с другой, ‑ поверив лживой проповеди П. Прусского, совратился в единоверие» [23].

Спустя три года место священника при одноклирной Новочеркасской единоверческой церкви всё же оказалось вакантным. Для желающих его занять сообщалось: «жалованья от казны 392 руб. в год; земли и дома нет; денежного дохода получено причтом в 1911 г. 671 руб. 23 коп.; совершено… крещений 33, браков 16 и погребений 12; прихожан мужского пола 177 душ» [24].

Иван Иванович Севастьянов, прошедший долгий, наполненный заблуждениями, искушениями, поисками истины и прилежным трудом земной путь, скончался осенней ночью 1912 года в возрасте 76 лет. Существует две даты его смерти. Одна – 22 сентября, выбита на могильном памятнике, другая – 27 сентября фигурирует в епархиальных источниках. Если верна первая, что наиболее вероятно, тогда удивительным образом прослеживается трагическая связь между первым и третьим Иваном в роду Севастьяновых. Внук отца Иоанна – Иван Петрович умер, фактически, в то же число (по новому стилю), что и дед, но спустя 77 лет. Он рассказал мне семейное предание, гласящее, что род Севастьяновых не прервётся, пока есть в нём хоть один Иван. К сожалению, я не знаю, существует ли этот род сейчас.

Иерей Иоанн Севастьянов упокоился с правой стороны алтаря храма, возведённого во многом его трудами. На могиле был установлен скромный памятник в виде каменного куба с изображением раскрытого Евангелия и креста. На страницах книги, некогда вызолоченными буквами, высечен стих 25, главы 5 Евангелия от Иоанна. На лицевой стороне начертано: «Здесь покоится прах незабвенного труженика и молитвенника священно-иерея Иоанна Севастьянова Ск[ончался]. 22 сент. 1912 г. от Р[ождества]. Х[ристова]». Нанесён текст и на боковых гранях памятника.

Следующим настоятелем Успенского храма был назначен священник о. Авидий Иньков. Его внучка, ныне здравствующая Вера Северьяновна Байгушева, по моей просьбе указала место расположения могилы о. Иоанна и отметила, что его захоронение было единственным возле церкви на Архангельской площади.

Накануне престольного праздника храма – Успения Пресвятой Богородицы 27 августа 1937 года протоиерей Авидий Иньков был арестован прямо в церкви, на глазах прихожан. Спустя чуть больше месяца расстрелян. Храм власти закрыли и, вероятно, весной или в начале лета 1942 года он был разобран на строящиеся по всему городу баррикады – немецкие войска наступали на город.

Около тридцати лет о церкви напоминала лишь частично сохранившаяся каменная ограда с фрагментами металлической декоративной решётки, позже не стало и этих последних свидетельств. Я помню, как в детстве, проходя мимо пустынной,  поросшей сорной травой  площади, получившей в советские годы имя С. М. Кирова, с удивлением заметил небольшой деревянный домик в окружении старых раскидистых абрикос, неизвестно как оказавшийся здесь. Мама объяснила, что это сторожка при церкви, но храм был уничтожен. Она не сказала кем, но я как советский школьник сразу представил, что это дело рук гитлеровцев в войну.

К счастью, ныне живут в донской столице люди, сохраняющие память о её прошлом. 6 мая 2015 года по благословению митрополита Ростовского и Новочеркасского Меркурия протоиереем Олегом Добринским, благочинным приходов Новочеркасского округа, был совершён чин освящения Успенской памятной часовни, воздвигнутой на месте, где некогда находилась Успенская единоверческая церковь. Символично, что торжество совпало с 130-летней годовщиной принятия решения о строительстве самого храма в далёком 1885 году. Также молитвенное здание построено в память погибших при исполнении служебного долга воинов правопорядка.

В июне 2020 года при подготовке статьи узнал, что могильный памятник о. Иоанна находится на территории Новочеркасского суворовского военного училища МВД РФ. С любезного разрешения начальника училища полковника А. В. Харченко осматриваю мраморный куб, сильно пострадавший за прошедшие годы. Все угловые грани сбиты вместе с фрагментами текста. Знакомый почерк вандалов 30-х годов прошлого века, вдоволь покуражившихся над десятками подобных памятников на старом городском кладбище.

Весьма интересна загадка появления камня на нынешнем месте. Фактически он находится на бывшей территории Покровской староверческой церкви, некогда построенной на Почтовой (ныне Пушкинской) улице. Расстояние от этого места до Архангельской площади – километр.

Кто и когда перевёз памятник? И главный вопрос – переместили только камень или останки иерея Севастьянова тоже были перезахоронены? Очевидно, что это случилось после 1938 года, поскольку 90-летняя Вера Северьяновна Байгушева помнит памятник возле церкви, а затем, после ареста дедушки в 1937 году, семья спустя год уехала из города. Возможно, нашлись добрые люди, знавшие биографию о. Иоанна, и когда Успенский храм был разобран, памятник перевезли к небольшому кладбищу, существовавшему возле Покровской староверческой церкви, тоже к тому времени уничтоженной. Возможно, онспрятан на частном земельном участке. Такие случаи в Новочеркасске известны.

Скорее всего, истину установить уже не удастся, но в беседе возле памятника с членом правления городской организации Союза журналистов России Ж. П. Гридасовой, полковником А. В. Харченко и духовником училища протоиереем Александром Луконенко автор этих строк высказал общее мнение: могильному памятнику Иоанна Севастьянова следовало бы занять соответствующее его заслугам место.

Именно поэтому я предложил благочинному приходов Новочеркасского округа протоиерею Олегу Добринскому поддержать давнюю традицию захоронения лиц духовного звания у стен Дмитриевской кладбищенской церкви и установить памятник иерея Иоанна Севастьянова в этом памятном месте. Однако о. Олег выразил твёрдое убеждение: необходимо вернуть памятник на прежнее место и разместить рядом с Успенской памятной часовней на Архангельской площади. Надеюсь, к предстоящему в 2021 году 185-летию настоятеля Успенского единоверческого храма о. Иоанна Севастьянова память о нём будет увековечена.

II. СЫН

У меня могилы не будет,

Может быть, братская.

И пройдут по телу люди,

И проскочат кони тряско.

<…>

Уйду, как многие.

Николай Терзи [25]

В сущности, именно надворный советник Пётр Иванович Севастьянов, управляющий областной типографией и редактор газеты «Донские областные ведомости», должен был стать основным героем моего повествования. Но так случилось, что фактического материала о его жизни подобралось не слишком много. Из беседы с его сыном Иваном Петровичем удалось узнать следующее.

– Папа учился в Атаманском техническом училище, по окончании поступил на службу в Областное правление. Начинал с самой низшей должности и благодаря ответственности, прилежанию дослужился до высокого поста.

Пётр Иванович прошёл этот путь за двадцать долгих лет. Проследить ступеньки его карьеры поможет чтение сборников приказов по Войску Донскому. Начало карьеры – не имеющий чина, принят исправляющим должность помощника бухгалтера в счётном отделении канцелярии присутствия областного Правления Войска Донского. С 24 августа 1895 года произведён за выслугу лет в коллежские регистраторы в той же должности [20, № 125].

Здание Областного правления Войска Донского на углу Платовского проспекта и Атаманской улицы.Фото с сайта «Новочеркасск.net»

Спустя год числится владельцем одного из купленных отцом домов по улице Комитетской № 107 [7, с. 341]. Примерно в это время женился, в семье было одиннадцать детей. Иван Петрович перечисляет братьев: Николай, Леонид, Вячеслав, Арсений, Павел. Пятеро сестёр… Он делает долгую паузу, затем словно собравшись с силами, вздохнув, продолжает: «Уж если рассказывать, то всё, без утайки…

Дом П. И. Севастьянова на семейном участке по ул. Комитетской. Фото Е. В. Халдаева

Беда пришла в нашу семью в 1906 году. От неудачного аборта умерла мама.

В соседнем доме жила акушерка… – Иван Петрович называет достаточно известную в городе фамилию. – Она делала… голос дрожит, на глазах появляются слёзы,  – с неё начались все наши несчастья…».

Долгая пауза. Супруга Екатерина Константиновна накрывает своей ладонью его дрожащую руку, поглаживает, успокаивая. Вдруг Иван Петрович обращается ко мне с неожиданным вопросом: «Евгений Васильевич, ваши родители жили рядом с этими людьми, Вы знаете или слышали эту фамилию?»

 – Знаю фамилию и даже помню, видимо, дочь этой женщины – одинокую старушку, с нищенской пенсией, она голодала, и моя мама иногда передавала ей еду, я относил…

Иван Петрович с отчаяньем в голосе перебивает меня: «Но Вы им не родственник?!».

– Нет, вовсе нет, просто соседи… – поняв причину этой эмоциональной вспышки, успокаиваю его. «Ну и слава Богу, что не родственники, а иначе, уж извините, беседу пришлось бы прекратить. – Иван Петрович сокрушённо качает головой: «Слишком много дурного случилось из-за этой женщины».

Позже, выйдя из гостеприимной квартиры Севастьяновых и возвращаясь домой, я мысленно прокручиваю в памяти фрагмент разговора и пытаюсь понять: как же всё переплелось в этой истории, насколько туго… И через несколько дней прихожу к родителям на ту самую улицу Комитетскую и рассказываю услышанное от Севастьянова. Мама разводит руками – конечно, невелик Новочеркасск, но так близко – в этих трёх домах…

Захожу в соседский двор, смотрю на окружающую дом летнюю веранду, увитую диким виноградом, вот два окна комнаты той самой старушки. Она угасала мучительно долго, слабея с каждым днём, пока однажды не смогла поднести ко рту даже ложку с супом. Одиночество и абсолютная безысходность в ожидании финала. Как там у классика: «Кто больше страдает — ждущий или тот, кто не ждёт никого?» (Пабло Неруда).

Одна из теней, уходящая в старый Новочеркасск – стёртое из реальности место, существующее лишь в памяти некогда живших в нём, и фрагментарно в нашем мире: остатками кованых оград, изгибами оконных переплётов, виньетками затейливой лепнины, выцветшими фотографиями.

Но каким же контрастом с увиденным мною в юности по соседству увяданием «человека из прошлого» стало знакомство с бодрым, энергичным 85-летним Иваном Петровичем, помнящим имена-отчества сослуживцев отца, сигналы, подаваемые трубачом в кадетском корпусе семьдесят лет назад и массу всего ещё, о чём будет рассказано в главе, посвящённой ему. Как любяще смотрят на него жена и дочь, как искренне улыбаются или хмурятся, слушая его воспоминания!

 – После смерти мамы отец, как ни горевал, – продолжает рассказ Иван Петрович, –но со временем понял, что одному с таким количеством детей… Словом, он женился второй раз. И мачеха оказалась для нас, детей, сущим проклятьем. Это был человек не достойный даже воспоминания.

Но она столько смогла разрушить в семье! Две сестры из-за неё отравились. Не выдержали… И умерли… Меня и двоих братьев спасло поступление в пансион при кадетском корпусе. Туда ведь совсем детьми поступали, уходили из семьи, можно сказать, на всю жизнь. Так и случилось…. Но об этом в другой раз поговорим, продолжим о папе.

Мачеха настояла на продаже домов на Комитетской (очевидно, после смерти дедушки в 1912 году), и мы переехали в Сенной переулок № 5. Дом не сохранился, разобрали, а кирпич использовали при строительстве ограды НПИ. За год до начала Великой войны отец получил новое назначение и работы у него значительно прибавилось, всё больше времени проводил на службе.

Снова листаю сборник приказов по Войску Донскому. «7 августа 1913 года назначается младший чиновник для поручений при Областном правлении надворный советник Севастьянов (Пётр) – управляющим областной типографией» [26].

Должность подразумевала и редактирование официальной части газеты «Донские областные ведомости». В приказе об этом не сказано, но в подшивке издания нахожу № 163 – первый, подписанный Петром Ивановичем, датированный 27 июля. Как журналисту мне понятно, что приступил он к работе днём раньше – 26 июля. От этой даты и отсчитывается его редакторский стаж.

Официальные сообщения занимают в номере меньше колонки: административное распоряжение, объявление и сообщение о продаже имения. Всё остальное место в газете занимает неофициальная часть, редактируемая С. А. Холмским. Спустя менее года, с 24 мая 1914 года (№ 115) П. И. Севастьянов будет редактировать обе части «Ведомостей».

Газета ежедневная, выходит шесть раз в неделю, кроме понедельника и дней послепраздничных. Формат – чуть больше современного А2.

Приход Севастьянова на пост редактора совпал с изменениями в газете. До 1911 года неофициальная часть издания выходила вместе с официальной. Определённое место уделялось мемуарам, историческим статьям, краеведческим находкам, поэзии и прозе. В 1911‑1913 годах обе части выходили отдельными изданиями, причём неофициальная часть была приложением к официальной. Затем ещё до назначения Петра Ивановича снова произошло объединение.

 – Отца в типографии очень любили, – продолжает Иван Петрович. – Да вот сын одного из наборщиков ещё жив, поговорите с ним. Всем запомнилось, как к отцу обратился наборщик с просьбой помочь в покупке дома, так отец выписал чек и отдал, безвозмездно, такой был отзывчивый человек.

Любимым увлечением у него была охота. Помнится, приезжал как-то в Новочеркасск Великий Князь. Ну и наказной атаман послал отца с его помощником Павлом Петровичем Филипповым настрелять дичи к столу. Иван Петрович хитро улыбается: «И что же вы думаете? Два воза дичи привезли! Отец старался и нас приобщить к охоте. У всех взрослых сыновей было по ружью».

Зная, что случится в тот или иной день сотню лет назад, иногда перелистываю старые газеты и пытаюсь найти в пожелтевших строчках приметы грядущих катастроф, потрясений, трагедий. Чувствовал ли Севастьянов, что случится завтра – 20 июля 1914 года, подписывая очередной, воскресный 163-й номер газеты? Пока на первой странице лишь тревожное предчувствие в передовице, написанной, вероятно, Петром Ивановичем: «Австро-Венгрия считает себя с настоящего момента на положении войны с Сербией». Рубрика «война», пока ещё, всего один, последний мирный день относится лишь к сообщениям из Белграда.

В понедельник газета не выходит, и новочеркасские обыватели в массе своей ещё пребывают в спокойном неведении. Но надворный советник Севастьянов, подготавливая номер вторника, уже перечитывает текст Высочайшего манифеста: «…Германия, вопреки нашим надеждам на вековое доброе соседство… объявила России войну». И первая телеграмма Российского телеграфного агентства под рубрикой «Война» уже из Санкт-Петербурга: «Германский посол передал министру иностранных дел от имени своего правительства объявление войны России».

Пётр Иванович не дожил до другого летнего дня, 23 июня 1941-го, а иначе, несомненно, как профессионал поразился бы сходству текста на газетных полосах двух газет «Правды» и «Донских областных ведомостей» с интервалом всего в двадцать семь лет. И в словах народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова прочитал знакомое: «Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключён договор о ненападении». И сходные объяснения германского посла причины войны. В 1914 году – объявленная Россией мобилизация, в 1941-м – в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.

Фронтовые сводки занимают всё больше места на страницах «Донских областных ведомостей», потеснив статьи неофициальной части. Удлиняются публикуемые списки раненых, убитых, пропавших без вести и попавших в плен донских воинов.

Думается, не без гордости Пётр Иванович подписывал в печать очередной, 210-й номер газеты «Донские областные ведомости», значительную часть первой страницы которого занимал Приказ Войску Донскому.

«г. Новочеркасск, 6 сентября 1914 года. № 351. Поименованные в прилагаемом при сём списке кадеты и малолетние зачисляются мною в Донской Императора Александра III кадетский корпус на вакансии, указанные в списке. Войсковой Наказный Атаман Войска Донского генерал от кавалерии Покотило» [27.]

В списке среди принимаемых на казённый счёт в III категории 3 разряда под номером 33 его сын Арсений Петрович Севастьянов. Уже третий и последний из его мальчиков, поступивший в кадетский корпус. Он и похоронит отца в безымянной могиле на Кубани всего шесть лет спустя.

В наступившем 1915 году работы Севастьянову ещё прибавляется. Кроме редактирования двух частей «Ведомостей», он назначается исправляющим должность редактора иллюстрированного приложения к газете. Минимум текста, сотни фотографий с фронта, портреты героев войны с краткими биографиями, описаниями подвигов. Жаль, что не удалось найти сведений о творческом коллективе журналистов, выпускавших эти издания. Ежедневно выпускался значительный по объёму номер «Ведомостей», а это огромная работа, требующая чётко организованного процесса. Судя по тому, что на Петра Ивановича накладывали дополнительные поручения, справлялся он со своим хозяйством весьма умело, хотя и не был профессиональным журналистом.

Фрагмент обложки первого номера иллюстрированного приложения к «Донским областным ведомостям». 1915 г.

Но вот наступает 1917 год, несущий перемены не только судьбе Севастьянова, но и всей России. Для кого-то всё рушится, кому-то видится дивный новый мир. Последний номер «Донских областных ведомостей» выходит на Пасху 2 апреля 1917 года. Слова «Христос воскресе!» и пасхальные стихи, в традиционный текст которых вплетены новые лозунги о грядущей правде и свободе от старых оков, перемещены на вторую страницу газеты. На первой – редакторская колонка, вероятно, за авторством Севастьянова с совсем не праздничными мыслями под характерным названием «Иудин грех». «Отовсюду несутся одни и те же сведения, принимающие всё более и более тревожный характер: растёт дезертирство, бегут домой солдаты, бегут с фронта и из запасных частей, расположенных в тылу – ближнем и далёком» [28].

Видя в этом грозящую родине опасность, автор пророчески предупреждает: «Нет ничего хуже, нет ничего опаснее при таких условиях, как переживаемые в настоящее время Россией, как боязнь раскрытия истины, боязнь её последствий, сознательное или бессознательное отвращение от неё, ибо в этой боязни залог грядущего несчастья, а может быть и гибели родной страны» [28].

После четырёхдневных пасхальных каникул 7 апреля выходит новая газета – «Вольный Дон» – Известия Донского исполнительного комитета. Читателей извещают, что этот внепартийный орган издаётся под редакцией особой избранной Комитетом комиссии в составе пяти лиц с не названными должностями и последним указан заведующий хозяйственной и технической частью П. И. Севастьянов. Ему было поручено выпустить первый номер нового издания, поскольку сразу под газетной шапкой крупно набрано: «Редактор П. И. Севастьянов». В последующих номерах эта строка исчезает и редактор издания вовсе не указывается. Вероятно, Севастьянов сосредоточился на заведовании Донской типографией, в то время выходило значительное количество бумажной продукции новой донской власти.

Бурные события весны и начала лета 1917 года на Дону приводят к созыву первого Большого войскового Круга Донского казачьего войска. Впервые за двести лет, прошедшие с отмены выборности донского атамана, 18 июня им избирается генерал от кавалерии А. М. Каледин. Происходит формирование Донского правительства. Пока шёл Круг, газета «Вольный Дон» десять дней выходила без указания учредителя и лишь в № 62 от 21 июня в шапке издания появляется строка: «Орган Войскового правительства». Ещё девять номеров выходят без упоминания редактора. К сожалению, неизвестно, оставался ли П. И. Севастьянов заведующим хозяйственной и технической частью издания, никаких упоминаний об этом найти не удалось. С № 72 в «Вольном Доне» новый редактор – С. П. Черевков. Газета выходит и в наступившем 1918 году и прекращает своё существование 12 февраля, в день занятия Новочеркасска революционными казаками Николая Голубова.

5 сентября 1918 года возобновляется выпуск областной газеты. Выходит она под названием «Донские ведомости» и временно исправляющим должность редактора снова назначается опытнейший Пётр Иванович Севастьянов. Но редакторство было недолгим, лишь два месяца. С 4 ноября газета реформирована и редакторское кресло занимает Н. А. Казмин.

Спустя чуть больше года в декабрьские предрождественские дни надворный советник Пётр Иванович Севастьянов покидает навсегда Новочеркасск. Ему необходимо сделать важнейший в жизни выбор – остаться на милость подходящих к городу красных войск или отступать на Кубань, к морю, в Новороссийск. Он выбирает уход и гибнет в пути, но и оставшись, Севастьянов был фактически обречён. Слишком значительной фигурой был последние семь лет.

Вот как описывал эти последние дни 1919 года очевидец: «На Платовском проспекте мы… очутились в обстановке безудержного отступления многотысячной армии… во всю его ширь и даже по аллее нескончаемым потоком двигались в направлении Ростова военные обозы и ехали беженцы с… домашним скарбом – узлами, ребятишками и бабами. Вперемежку с этим потоком саней, телег, бричек, тачанок, щёгольских фаэтонов, военных фурманок, двуколок, шли, сохраняя более или менее боевой порядок, пехотные и кавалерийские части <…>. Всё это двигалось в направлении к Куричьей балки и, извиваясь за ней чёрной змеёй, терялось за тюрьмой по ростовской дороге» [29]. Среди беженцев и два сына Петра Ивановича – Арсений и Иван, эвакуируемые в составе кадетского корпуса. Где-то в этой толпе П. И. Севастьянов мог встретить Ф. Д. Крюкова, известного донского писателя, последнего редактора «Донских ведомостей». По трагическому совпадению оба редактора нашли смерть от тифа на Кубани. Крюков – недалеко от станицы Новокорсуновской, Севастьянов – в месте, известном лишь сыну Арсению.

Об оставшихся членах своей семьи Иван Петрович рассказал немногое. Старший брат Николай, которого он видел лишь два раза в жизни, умер в 50-х годах в Москве; Леонид умер в 1983 году, о нём немного будет рассказано в главе «Иван». Вячеслав эмигрировал и ему посвящена следующая глава. Арсений жил в Париже, но, по словам Ивана Петровича, «ничего про него не известно». Неизвестна и дата смерти самого младшего брата – Павла.

Старшая сестра Надежда Петровна, по профессии акушерка-фельдшерица, была замужем за Фетисовым, вместе они перебрались в Персию. Их дочь умерла в 77 лет в Нью-Йорке. Ещё о двух сёстрах будет упомянуто в главе «Иван».

О младшем сыне Иоанна Севастьянова – Иване известно немногое. Служил, также как и брат Пётр, в начале ХХ века помощником бухгалтера в счётном отделении Областного правления в чине коллежского асессора. Затем его следы теряются, а Иван Петрович вскользь заметил: «Дядька умер, двоюродные братья пропали куда-то».

Огромная семья Севастьяновых рассыпалась по городам и странам, повторив судьбу многих российских людей, захваченных огненным потоком Гражданской войны. Лишь один Иван вернулся в родной город. Он смог сделать свой выбор, на который были обречены в разные моменты жизни отец, братья, сёстры. Кто знает, возможно, тот, первый шаг, сделанный их дедом, включил цепочку неизбежности выбора для следующих поколений семьи.

III. ВНУКИ

Куда подевался мальчик, которым я был когда-то?

 Скажите, долгая старость ‑ награда или расплата?

О чем молодая листва поёт весеннему бризу?

 Откуда является Cмерть ‑ сверху, или же снизу?

Пабло Неруда

Вячеслав

Франция. Ранняя осень 1988 года. В город Сен-Мор приезжают парижский корреспондент газеты «Правда» В. Большаков и сотрудник советского консульства.

В приюте для престарелых «Фуайе резиданс» их ожидает французский гражданин Вячеслав Петрович Севастьянов, донской казак, почётный дворянин станицы Есауловской, появившийся на свет в конце прошлого века и 69-й год живущий вдали от родины.

Один из внуков священника Иоанна Севастьянова, третий сын надворного советника Петра Ивановича Севастьянова. Совсем немного рассказал о брате Иван Петрович, некоторые сведения удалось получить из фондов библиотек.

Вячеслав, родившийся в 1898 году, первым из братьев поступил в Донской Императора Александра III кадетский корпус. С 1908 года пару лет провёл в приготовительном пансионе Донского Войска [30], а с первого сентября 1910-го стал полноправным кадетом [31].

Взвод кадет во дворе Донского Императора Александра III кадетского корпуса.Фото с сайта «Новочеркасск.net»

Проучившись семь лет, Вячеслав карьере военного предпочёл занятие агрономией и поступил в Донской политехнический институт (ДПИ).

В переломный для Российской империи 1917 год что-то исчезало безвозвратно, что-то менялось, отражая демократические процессы, вызванные Февральской революцией. Так и в ДПИ случилось ранее немыслимое: «к экзаменам приступил 141 человек, в том числе 13 девиц» [32]. Впервые за десятилетнюю историю ВУЗа женщины получили это право. Были изменены правила поступления и вместо конкурсных вступительных экзаменов проведены поверочные. Объяснялась такая мера низким уровнем подготовки выпускников средних школ, однако подчёркивалось, что уровень окончивших, в частности, кадетские корпуса был значительно выше. Да и конкурса практически не было. Почти треть мест для первокурсников оставались вакантными. Начавшаяся, казалось, так счастливо студенческая жизнь, окончилась для Вячеслава призывом со второго курса в Вооружённые Силы Юга России (ВСЮР). Несостоявшийся агроном стал артиллеристом.

Ещё в июле 1919 года Белые воины подходили к Москве, а уже в конце декабря из Новочеркасска с отступающей армией эвакуируются отец с братьями – Иваном и Арсением. Начинается трагический исход сотен тысяч граждан России. Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь, Константинополь, Югославия, Болгария. Вот промежуточные точки на пути Вячеслава Севастьянова. Историю своих скитаний рассказывает гостям, засидевшимся у него почти на четыре часа. Несколько фрагментов из статьи В. Большакова «Ностальгия» я и процитирую.

«Я никак не могу представить его молодым. Хотя в свои 90 лет он даже не облысел — седые волосы, зачёсанные назад, как у священника, ниспадают почти до плеч. И всё же годы не грим, не смоешь. Густая, словно литая, борода, седые кустистые брови, старческая манера подолгу держать неподвижно руки на коленях ладонями вниз. А главное — глаза: выцветшие, подёрнутые слезой.

<…> Стал разнорабочим на химическом заводе под Дубровником. Потом – землекопом, каменщиком.

<…> В 1923 году пошли слухи, что можно будет вернуться в советскую Россию, что объявлена амнистия бывшим офицерам и солдатам белой армии. Во Франции был создан “Союз возвращения на родину”. Севастьянов узнал, что первая группа белоэмигрантов готовится к репатриации в Болгарии. Чтобы попасть туда, он завербовался на железные рудники. Проработал там почти пять месяцев, пока не перебрался в Софию. Там его впервые познакомили с новыми советскими законами, с правилами возвращения на родину… В 1925 году в Болгарии после военного переворота была восстановлена монархия, и царь Борис наложил запрет на деятельность болгарского отделения “Союза возвращения на родину”. Севастьянов решил ехать во Францию и попытаться вернуться домой оттуда. Снова рудник, на этот раз французский… Оттуда Вячеслав Петрович переехал в Париж, стал работать на мебельной фабрике.

<…> Война заставила его снова сменить профессию – пошёл на завод, выпускавший артиллерийские снаряды, и там работал по ночам, а днём, чтобы добыть себе пропитание, батрачил на ферме. Из груды бумаг Севастьянов достаёт удостоверение ветерана Сопротивления, свидетельство о награждении его медалью…

<…> Когда освободили Тулузу, на её окраине я встретил группу русских, только что вырвавшихся из плена. От них узнал, что поблизости формируется русская часть из военнопленных… Поехал туда, встретили хорошо, даже пловом накормили, а когда я попросил, чтобы и меня отправили домой вместе с русскими солдатами, тамошний начальник подумал, а потом сказал: “Оставайтесь-ка лучше здесь. Ведь вы же гражданин Франции…” <…>

После войны он женился, и жена, старше его на семь лет, уговорила не ехать.

<…> Свою ностальгию глушил непрерывной воловьей работой, которая состояния ему не принесла, но покалечить сумела. После того, как при разгрузке 200-килограммовый тюк рухнул ему на спину, он попал на два месяца в больницу и вышел оттуда уже полным инвалидом – спина больше не разогнулась. Со временем к этому добавилась и водянка. Накопленных средств с трудом хватило, чтобы устроиться в приюте “Фуайе резиданс” и кое-как лечиться» [33, с 229–231].

Несмотря на скромные финансовые возможности, Вячеслав Петрович передал 50 тысяч франков в фонд помощи советским воинам, раненым в Афганистане и попросил сотрудника советского консульства в Париже привести бланки анкет для въезда в СССР.

Непонятно, на какие средства он собирался существовать в СССР. Надеялся, что окажется на попечении брата Ивана? Но они обсуждали это в 1979 году, о чём будет рассказано в следующей главе. Надеялся, что cоветское правительство учтёт его пожертвование и выделит ему квартиру? А ведь могло бы случиться как в песне: «Да вот только узнает ли Родина-мать одного из пропавших своих сыновей?». К тому же в стране уже происходили перемены. Менялась система ценностей. Советский принцип «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт» таял вместе с уходящей в прошлое страной. Приближались «лихие 90-е», в которые беззащитные, обманутые мошенниками или даже родственниками старики теряли нажитые трудом всей жизни квартиры, иногда вместе с жизнью.

Но Вячеслав Петрович, все бесконечно долгие годы эмиграции стремившийся вернуться на Родину, в сентябре 1988 года надеялся, если не пожить, то хотя бы умереть на Тихом Дону.

Той же осенью 1988 года другой советский журналист, Эдвин Поляновский, собкор газеты «Известия», побывал в городке Сент-Женевьев под Парижем. Спустя всего несколько лет благодаря сладкоголосому певцу, исполнявшему пронзительную песню на стихи Роберта Рождественского, весь Советский Союз узнает о русском участке на местном кладбище. Помните? «Здесь похоронены бывшие, бывшие, Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа». В телерепортажах кадры могильных крестов с русскими фамилиями перемежались пожелтевшими фотографиями воинов Добровольческой армии с документальными кадрами, с лицами Александра Галича, Андрея Тарковского, Виктора Некрасова, нашедшими упокоение в французской земле.

Гораздо меньше рассказывали о расположенном рядом со знаменитым кладбищем Русском доме. Эдвин Поляновский оказался первым советским журналистом, побывавшим в старинном особняке, который стал последним прибежищем для многих «бывших».

Говоря о русских первой волны эмиграции, журналист отмечал, что одни смогли устроиться в чужой стране, адаптироваться, найти работу, но «сколько было высокопоставленных чинов, оказавшихся вовсе не у дел, — состарившиеся генералы, адмиралы, министры и т. д. Ещё больше — совершенно беспомощных княгинь, баронесс и прочих, оставшихся вдовами, без имений и горничных, не умевших ни одеться, ни причесаться… Именно для таких людей и был создан Русский дом», ‑ пишет Поляновский [34].

«<…> Русский дом образовался где-то в 26‑27-м годах. Основательница его ‑ Вера Кирилловна Мещерская, отец её был дипломатом, муж ‑ лейб-гусар. Когда она, многодетная, приехала в Париж, то устроила здесь небольшой пансион для благородных девиц. Она была фрейлиной у одной из великих княгинь, знала хорошие манеры, свободно говорила на французском, английском, немецком… Среди её воспитанниц оказалась и очень богатая англичанка… Когда она закончила курс обучения, то решила сделать Вере Кирилловне подарок… “…купите имение, и устроим приют для русских стариков, ‑ сказала Вера Кирилловна. ‑ Очень много высокопоставленных эмигрантов, которые здесь беспомощны”. И в Сент-Женевьев, под Парижем, был куплен дом ‑ имение одного из наполеоновских маршалов.

<…> Сегодня Русский дом возглавляет тоже княгиня Мещерская, но другая ‑ жена сына Веры Кирилловны, француженка Антуанетта Мещерская».

Выслушав рассказ княгини о первых русских, обживавших старинные комнаты шестьдесят лет назад, журналист задаёт вопрос:

– А кто пришёл последним в этот дом?

– Вчера привезли парализованного старика Севастьянова. Лежит без движения, ничего не ест, я не знаю, что с ним делать.

<…> Вот 3-я комната, здесь лежит тот самый Севастьянов… Он лежит, полуоткрыв рот, тяжело дыша, глядя в потолок. Тарелки с едой по-прежнему не тронуты.

– Вы опять ничего не покушали. Почему?

Молчит.

– Это из Москвы к вам. Из Москвы!

Лежит без движения, но глаза наполняются вдруг слезами. Он хрипит, пытается спросить что-то.

– Не надо, не надо плакать, – Мещерская пытается успокоить» [34].

Старик без имени и отчества для большинства читателей газеты так и остался ещё одним персонажем в череде обитателей Русского дома. Но прочитав статью, я понял, что это Вячеслав Петрович Севастьянов, так и не сумевший покинуть Францию. Показал статью Ивану Петровичу и позже пожалел об этом необдуманном поступке – слишком горька оказалась для него новость о состоянии брата. Может быть, и чувство вины всколыхнуло душу старика. Звонил я и в редакцию «Известий», разговаривал с Эдвином Луниковичем Поляновском, прося коллегу от своего имени, от имени брата назвать точный адрес Русского дома. Но осторожный журналист уклонился от прямого ответа, посоветовав написать мэру Сент-Женевьев господину Огно. Он, дескать, коммунист и поможет советским товарищам.

Долгое время судьба Вячеслава Петровича оставалась для меня неизвестна, но лишь в сети Интернет появился список похороненных на русском участке кладбища Сент-Женевьев де Буа сразу нашёл нужную строчку: «СЕВАСТЬЯНОВ Vanceslas, †1990» [35].

Иван

В нашей долгой беседе многие подробности оказались упущенными, некоторые важные даты пришлось восстанавливать по официальным документам. Снова листаю «Приказы» и в 1911 году нахожу Ивана Петровича Севастьянова в «списке малолетним, зачисленным в приготовительный пансион Донского войска с 1-го сентября на вакансии – приходящим за 65 рублей» [36].

– Пансион располагался на Базарной площади, сейчас улица имени Думенко, – поясняет Иван Петрович,  ‑ в советское время здесь была школа № 12, знаете это здание?

Здание приготовительного пансиона Донского войска на улице имени Думенко. Фото Е. В. Халдаева

– Конечно, много раз там бывал, моя тётя преподавала в начальных классах, а на большом пустыре в детстве играл с мальчишками в войну и футбол, это место так у нас и называлось – школьный двор.

– Значит, играли мы с вами в одном дворе, примерно в одном возрасте, но снова с временным интервалом, в лет пятьдесят пять, – улыбается Иван Петрович. – Но игры были у нас редки. Зато первые навыки строевой подготовки проходили именно здесь.

Спустя всего лет пять после этого разговора история повторилась. Здание бывшего приготовительного пансиона передали под возрождённый Донской Императора Александра III кадетский корпус. Нахожу в своём видеоархиве кадры, запечатлевшие построение первых кадет перед экзаменом в том самом «школьном дворе» в конце мая 1992 года. Разномастно одетые, ещё несколько неуклюжие в строю, шагают новые кадеты в классы, где когда-то сидели такие же, как они донские мальчуганы, ещё готовящиеся стать полноправными кадетами.

Как был бы рад Иван Петрович, побывав на этом первом экзамене его возрождённого корпуса! Какие тёплые слова мог бы сказать современным кадетам, подсказать, посоветовать, научить. И каково было бы увидеть этим подросткам настоящего «тогдашнего» кадета, сидевшего в той же самой комнате, сдающим свой экзамен, но восемьдесят лет назад! Увы, такая встреча не случилась. Не дожил Иван Петрович до этого корпусного праздника.

Первое серьёзное происшествие случилось с кадетом Иваном Севастьяновым в 1914 году. Шла война и многие мальчишки, как это бывает во все времена, убегали на фронт.

– Я и двое друзей разработали маршрут, – улыбается Иван Петрович, – пройти сначала по замёрзшему Дону, а затем добраться к Чёрному морю. Первая остановка – станица Ольгинская, здесь жила сестра, работавшая учительницей. Но, к нашему великому огорчению, Дон не замёрз, и мы были возвращены назад в корпус. Итог побега на войну – двойки по поведению. Кстати, в корпусе существовала 12-балльная шкала оценки поведения, по которой 10 баллов – четвёрка с плюсом, 6 – тройка с минусом, пятёрка – уже «неуд». Так что мы получили нули.

– Очень важно, – продолжает Иван Петрович, – что в корпусе изучали не только военные дисциплины. В оркестре научился играть на валторне, изучил плотницкое дело, очень интересными были уроки астрономии, проходившие в корпусной обсерватории. Образование давалось разностороннее и не все затем становились военными. Брат Вячеслав, например, после окончания корпуса продолжил обучение в ДПИ, хотел выучиться на агронома. Преподаватели – офицеры и вольнонаёмные. Отношение к кадетам – культурно-вежливое, но и строгое. А иначе с нами нельзя, – смеётся Иван Петрович, – шалости-то у всех на уме, лишь дай волю. Даже старшекурсники, оканчивающие корпус, устраивали, в один из дней «звериады» [37] – резвились после отбоя, поднимали нас в нижнем белье.

Листаю странички блокнота, исписанные под диктовку Ивана Петровича. Режим дня кадета: 5.45 – встают дежурные, 6.00 – подъём, умывание и далее подробно до отбоя в 21.00. Шесть сигналов, подаваемых трубачом в казачьих частях, Севастьянов напевает, передавая тональность каждого. «Рысью, размашистою, но не распущенною, для сбережения коней». Он словно молодеет на глазах, громко затягивая: «Сберитесь, быстрее, сомкнитесь всадники, други, на звуки призывной трубы». Построение сотни: «идёт пять отделений, впереди знаменосец, трубач», её численный состав, количество классов и отделений в корпусе, различные мелочи вплоть до деталей формы: «у трубачей эполеты из материи» и прочее, прочее…

Сейчас, когда корпус возрождён и работает более четверти века, большинство из этого известно каждому кадету, но в 1988 году я слушал и записывал эти сведения, чувствуя, что они уникальны, поскольку звучат из уст человека, прожившего восемь лет в этом далёком и, казалось, утраченным навсегда мире.

В декабре 1919 года кадетский корпус эвакуировался в Новороссийск. На причале в какой-то момент кадеты остались без воспитателя, предоставившего возможность семнадцатилетним юношам сделать важнейший в жизни выбор.

 – Я думаю, он поступил так специально. По своим убеждениям этот офицер был вроде декабриста, отличался вольнодумскими взглядами от остальных. Может быть, даже был членом партии. Очень интересная личность. Душевный человек, лет сорока. Хотя кличка у него была «Портянка». Уж не знаю почему. Вот и дал он нам время задуматься, как же можно покинуть Россию?

Иван Петрович смотрит куда-то мимо меня и, наверное, видит тот пирс, суету, царящую при погрузке кораблей и в стороне – шесть кадет, стоящих на последней полоске русской земли.

 – Мы не могли покинуть родину. У нас была Россия, это слово объединяло для нас всё самое важное, – твёрдо подытоживает Иван Петрович.

Сорваны погоны – в город входит Красная армия. На крышах вагонов поехали в Ростов. Бродим по городу, голодны, а денег нет. Всё равно пошли на базар, поближе к еде, и здесь первая неожиданная встреча – с братом Леонидом. Он воевал в «Зелёной» армии и тоже сбежал из-под Новороссийска. Нужно было затеряться, на Дону – небезопасно, поэтому поехали в Ессентуки, на родину жены Леонида. Брат, по специальности механик-дизелист, ещё в 1912 году окончил курсы шофёров, вот и научил меня всем премудростям этой работы, очень пригодилось потом в жизни.

Затем начался НЭП. Чтобы выжить, брались за любую работу. Уехали на Кубань, брали в аренду мельницы, осваивали новые профессии. Например, в курортный сезон поехали в Пятигорск и открыли сапожную мастерскую – шили сандалии курортникам. Именно здесь в 1925 году меня призвали в Красную армию.

Прошло немного времени, и мой взвод получил приказ грузиться в вагон для переезда к постоянному месту службы. Куда едем – неизвестно. Но вот поезд останавливается. Новочеркасск! Забилось сердце, я ведь не был здесь шесть лет… Может быть, просто остановка? Но звучит команда: «Выходи из вагонов!».

– Колонной шагаем в город, поднимаемся по Крещенскому спуску, ведущему к Вознесенскому собору. Вспоминаю, как в 1914 году таким же утром стоял здесь, вот на этом самом месте, мимо которого сейчас прохожу. Войска, учащиеся городских гимназий, реалисты и третья сотня кадетского корпуса построены шпалерами, а по дороге поднимается в гору автомобиль «Фиат» в сопровождении нескольких взводов юнкеров новочеркасского казачьего училища. Император Николай Второй прибыл в столицу Дона для осмотра многочисленных лазаретов – шестой месяц идёт война с Германией.

Позже император посетил и наш кадетский корпус, где также был устроен лазарет. И только я вспомнил об этом, как пройдя по знакомым улицам, совсем рядом с родным домом, наш взвод подходит к воротам Донского Императора Александра III кадетского корпуса! Вот оно ‑новое место службы. Теперь здесь располагается кавалерийская часть.

Голос Ивана Петровича предательски дрожит, блестят слёзы: «Как могло случиться, что я снова вернулся туда, откуда начал свой путь? Та, первая ночь в родных стенах… Эти особые звуки шагов в длинных высоких коридорах, скрип открываемых за отполированные и моими пальцами ручки дверей… Конечно, я не мог заснуть, всё вспоминал. Например, весну 1917 года, когда после отречения царя приказано было с наших погон счистить корону, и некоторые кадеты плакали при этом. Словно переживал заново, лёжа на охапке сена, вместо той, привычной кадетской кровати. И вдруг понял, что лежу-то я на правом боку, ведь так было положено в корпусе: спать только на правом боку. Мелочь, а не забылась. А вот другой корпусной навык мог мне дорого обойтись.

На следующий день занятие строевой подготовкой на плацу. Лишь раз прошагал взвод, а меня подзывает офицер, проводящий занятие: «Обратил внимание на Вашу отличную выправку. Где обучались?» Ответ вырвался моментально: «На допризывной подготовке!» Он смотрел на меня с сомнением, медлил, словно хотел что-то ещё сказать, но лишь приказал возвращаться в строй. Через несколько дней я был назначен к нему писарем и прослужил так все два года. А на первом параде, случившемся вскоре после этого памятного разговора, я увидел, как он маршировал во главе колонны, и понял, что офицер мой – сам из бывших. Конечно, он не поверил мне; как говорится ‑ рыбак рыбака видит издалека; но промолчал, фактически спас.

Настолько хорошо мне служилось, что за полгода до демобилизации даже женился. Вот уже шестьдесят два года супружества отметили с Екатериной Константиновной совсем недавно, 4 июня. Дочь у нас замечательная.

Сидевшая с нами за столом Надежда Ивановна встаёт и подойдя к родителям, ласково обнимает их за плечи. Иван Петрович замечает: «А ведь у брата Арсения, живущего во Франции, тоже дочь зовут Надеждой. Вот так, не сговариваясь, выбрали мы с ним это имя не случайно. Во-первых, в честь старшей сестры Надежды Петровны. Она нам заменила маму. И во-вторых, в то время только и оставалось, что жить надеждой. Арсению в Париже, мне в Новочеркасске.

Снова встретился с братом Леонидом уже в 1929 году. Он жил в Ашхабаде, в письмах постоянно приглашал переехать. Здесь поступил на курсы шофёров, жизнь постепенно налаживалась. Получил старую французскую машину, сам полностью перебрал двигатель, потому что от его исправной работы зависела жизнь. Дело в том, что работа моя заключалась в поездках на завод по переработке серы. Туда – различный груз, назад – сера. Но путь проходил по пустыне Каракумы. Сто двадцать километров в один конец, а по дороге – басмачи. Сначала просто били фары, затем стали поджигать грузовики. Однажды попали в плен, нас было двенадцать человек, и две недели были на краю смерти. К счастью, был пойман главарь этой банды и нас обменяли. Хотя наши главаря так и не отдали. Басмачи ушли через границу в Афганистан, угнав огромные стада каракулевых овец.

В конце 30-х годов судьба забросила в Иркутск. Работал начальником гаража, в нём же была наша квартира, к тому времени родились сын и дочь. Казалось, снова жизнь наладилась, но начались аресты «врагов народа». Из руководства гаража взяли почти всех, я понимал, что скоро и моя очередь. Получил отпуск и всё оставив, уехали.

О годах Великой Отечественной войны Иван Петрович сказал лишь одной фразой: «Меня мобилизовали, строил мост через Аксай».

Затем в жизни Севастьянова снова был Новочеркасск, работал на строительстве электродного завода, в НПИ шофёром.

Очередной сюрприз судьба преподнесла несколько позже. Из всех возможных домов в Новочеркасске новая квартира Севастьяновых оказалась на Платовском (ныне Баклановском) проспекте точно напротив всё того же кадетского корпуса.

«Словно магнит это здание, – качает головой Иван Петрович, – вся жизнь вокруг него. Когда Вячеслав приезжал в 1979 году, он сначала поверить не мог, что наш корпус из окон квартиры виден. Сидел на балконе, курил одну за другой сигареты и всё на эти красные стены смотрел… Курил и плакал…

Вот мы и подошли к самой щекотливой теме нашего долгого разговора.

– Иван Петрович, как же получилось, что Вячеслав хотел вернуться, а Вы, вроде…

– Обманул брата?

– Нет, в статье так же не сказано, – защищаюсь я, не посодействовали, неожиданно выдаю ужасающий канцеляризм.

– Не знаю, зачем он так об этом рассказывает, может от одиночества в старости обида на жизнь и на меня обострилась. Мы же в переписке состояли, когда я ещё был в Ашхабаде, поскольку до этого Вячеслав разыскал адрес Леонида. И Арсений нам туда писал. Наша сестра – Фелисата Петровна жила в Средней Азии. Семья, хоть и частично, вполне могла объединиться. Но никакого решения наши «парижане» так и не приняли. Затем война, какое уж тут возвращение? И наконец, в 1979 году он приезжает переводчиком с группой туристов из общества «Франция – СССР» в Краснодар. Как-то сумел договориться, хотя в те времена с этим было строго, съездить в Новочеркасск, пришёл к нам и заводит разговор о возможном возвращении.

В статье об этой встрече написано буквально следующее: «повидал брата Ивана, от которого писем не получал с войны. Брат обещал получить разрешение и построить для него в Новочеркасске квартиру. Сказал: “Как построю, напишу тебе сразу, чтобы приезжал”. Не написал» [33, с. 231].

Иван Петрович разводит руками: «Как я могу у нас её построить для французского гражданина? И разговор происходил в 1979 году. Помните, как тогда квартиры строились, частных застройщиков не было, к кому обращаться? Мне уже было семьдесят шесть лет, не тот возраст, чтобы самому строить. Обсуждалась идея купить ему дом, но всё разговорами и закончилось. У нас, Вы же видите, квартира небольшая, живём втроём, где же его поселить? Посылали мы ему вызовы ещё несколько раз, но он больше не приезжал».

Неловкая пауза прерывается неожиданным вопросом Екатерины Константиновны: «Иван, когда мыло будет обещанное?» С недоумением смотрю на супругов, они улыбаются, а Надежда Ивановна поясняет: «Сейчас ведь перебои с мылом, в магазинах его не купишь, а у спекулянтов дорого. Вот папа и вспомнил 20-е годы, когда многие его сами делали, рецепт он не забыл и обещал нам с мамой прекрасное туалетное мыло не хуже «Красной Москвы».

В шутку прошу на память хоть обмылочек фирменного «Севастьяновского».

– Немного позже, – улыбаясь, обещает мыловар, – соберу все необходимые компоненты и примусь за дело.

Но позже, точнее 4 октября 1989 года, в редакции раздался телефонный звонок.

«Здравствуйте, Евгений Васильевич, –это Севастьянова. – Мы потеряли Ивана Петровича…»

В первое мгновение я подумал, что Надежда Ивановна имеет в виду, что отец просто не вернулся домой вовремя и, возможно, нужна помощь в поисках. Но сдавленный голос, выдающий подступающие рыдания, поясняет: «Он с утра пошёл в магазин и скончался в очереди…».

На похоронах Ивана Петровича я не был. Редакционный график выхода газеты неизменен, именно в этот день возникли совершенно неотложные дела. Опоздав к назначенному времени прощания с Севастьяновым у дома, решил поехать сразу на старое кладбище. Пока бродил около часа возле главного входа на погост, отмечал про себя сколько вопросов не задал Ивану Петровичу. Например, где были похоронены его мама, сёстры, дедушка и бабушка. В блокноте сохранилась торопливая запись уже в конце беседы: «могилы были разрушены в 20-е годы… надругательства». К чьим захоронениям относится – не понять…

Догадавшись, наконец, что похоронный автобус поехал другим путём, положил букет пышных осенних хризантем, предназначенных кадету Ивану Севастьянову, к чудом сохранившемуся памятнику другого кадета – Георгия Сироткина, трагически погибшего на Пасху 1907 года в возрасте четырнадцати лет. Тихо прошептал: «Жора, передай… там… мои извинения Ивану».

Конечно, я позвонил позже Екатерине Константиновне, сбивчиво объяснял, извинялся, но чувствовал себя скверно, ох как скверно, понимая, как выгляжу в её глазах. Пришёл, записал захватывающую семейную историю, фактически исповедь пожилого человека, раскрывшего семейные тайны постороннему. За два посещения Севастьяновых у нас сложились тёплые, почти доверительные отношения, возможно, подкреплённые удивительными пересечениями адресов, дат, фамилий. И, к счастью, это не только мои впечатления. Об этом же говорила позже и Надежда Ивановна, вспоминая ощущения родителей и свои от тех бесед за круглым столом в уютной гостиной Севастьяновых. Ведь мы говорили не только о прошлом, но и обсуждали текущие новости, события в городе и стране, которые в то время преподносили сюрпризы чуть ли не каждый день. 

Но в результате – статья не написана. Почему? Лишь только сейчас, тридцать два года спустя, я могу абсолютно уверенно ответить. Изучив записанный материал, я понял, что история, рассказанная Иваном Петровичем, слишком масштабна, чтобы свести её к отношениям двух братьев. Но невозможность в то время собрать материал о всей семье Севастьяновых, проверить даты, имена, добавить факты из жизни деда и отца Ивана Петровича заставила меня отложить работу над статьёй. Как оказалось, на три десятилетия.

Но однажды всё же доставал блокнот и аудиокассету, помеченные надписью «Севастьяновы». Спустя примерно месяц после смерти Ивана Петровича позвонила Надежда Ивановна и попросила продать или обменять эту кассету. Предложил сделать копию, но Надежда Ивановна, запнувшись, сказала: «Простите, но мне нужна кассета, записанная именно у нас, на ней сохранился живой папин голос». Приглашаю её домой и, копируя запись для моего архива, мы слушаем, как Иван Петрович Севастьянов задорно, низким голосом поёт: «Всколыхнулся, взволновался, православный Тихий Дон и привычно отозвался на призыв свободы он». Закончив гимн, отмечает, что до февраля 1917 года вместо слова «свобода» пели «монарха».

– Это всё, – виновато замечаю я, выключая магнитофон и протягивая кассету Надежде Ивановне.

– А как же сигналы трубача, ведь папа не только диктовал Вам текст, но и напевал каждый…

– Диктофон был уже выключен, я записывал в блокнот…

– Можно посмотреть?

Лишь один листок, исписанный с двух сторон. Те самые шесть сигналов. Надежда Ивановна пристально всматривается в слова команд, блокнот слегка дрожит в её руке. Пытаюсь подбодрить: «Вот забавный текст: «Кашица готова, кашица поспела, хлеба нету, бери ложку, иди так».

– Да, команда «на обед», – тихо отвечает Надежда Ивановна. – И пытаясь улыбнуться: «Папа в хорошем настроении этими словами звал нас за стол…».

Помолчав, добавляет: «Надеюсь, в свой последний день он услышал это…» –

Указывает на строчку «отбой», но не в силах прочитать вслух, лишь прикасается к листку, словно пытаясь снова услышать: «Всадник перестань, отбой был дан, остановись».

* * *

Особые слова благодарности автор адресует людям, поддержавшим словом и делом создание семейной саги Севастьяновых: Байгушевой Вере Северьяновне, старшему научному сотруднику Азовского музея краеведения; Буниной Нэлле Ивановне, члену Совета Ростовского регионального отделения Союза краеведов России; Гридасовой Женете Петровне, заместителю председателя Новочеркасского отделения Союза журналистов России; Добринскому Олегу Юрьевичу, благочинному приходов Новочеркасского округа; Луконенко Александру Михайловичу, настоятелю Георгиевского храма г. Новочеркасска; Михайловой Наталье Анатольевне, ведущему библиотекарю НТБ ЮРГПУ (НПИ); Севастьянову Иоанну Михайловичу, настоятелю ростовского старообрядческого Покровского кафедрального собора; Харченко Александру Викторовичу, полковнику внутренней службы, начальнику Новочеркасского суворовского военного училища МВД России.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Е. О. Новочеркасские старообрядцы // Дон.епарх. вед. 1902. 21 авг. (№ 24). С. 532‑534.

2. Е. О. Новочеркасские старообрядцы // Дон.епарх. вед. 1902. 1 сент. (№25).

3. Нестор. Движение среди новочеркасских старообрядцев // Дон.епарх. вед. 1879. 15 февр. (№ 24).

4. Все даты до января 1920 г. приводятся по старому стилю. – Е. Х.

5. Кириллов А. Г. Новочеркасск : (Основание и первонач. его история) // Дон. церковная старина. Вып. 1. Новочеркасск, 1906. С. 88.

6. О пожертвовании С. Н. Кошкина на устройство старой Архангельской церкви для совершения в ней богослужений // Дон. епарх. вед. 1879. 15 февр. (№ 4) С. 252‑253.

7. Краснов Б. В. Новочеркасск : справ. книжка / Изд. Ф. М. Туникова. Новочеркасск : Тип. Карасёва, 1896.

8. Памятная книжка Области войска Донского на 1908 год. Новочеркасск : Обл. войска Дон. тип. и тип. И. В. Болдырева, 1908. С. 89.

9. Ал. Вл., свящ. Пребывание Киевского митрополита Платона в Новочеркасске // Дон.епарх. вед. 1886. 15 июля (№ 14).

10. Об учреждении в г. Новочеркасске единоверческого прихода // Дон. епарх. вед. 1879. 15 марта (№ 6). С. 211‑212.

11. Очевидец. Закладка единоверческой церкви // Казачий вестн. 1886. 19 июня (№49). С. 3.

12. Постройка единоверческой церкви в г. Новочеркасске // Дон. епарх. вед. 1888. 1 июля (№13). С. 521‑522.

13. Освящение храма // Дон. речь. 1889. 14 сент. (№ 106). С. 2.

14. Преполовение ‑ половина Пятидесятницы – древний христианский праздник между праздниками Пасхи и сошествия Св. Духа; празднуется 8 дней. В службе в день Преполовения прославляется особенно учение о таинственной воде, под которой разумеется благодатное учение Христово и благодатные дары Св. Духа. В некоторых церквах в среду Преполовения бывает выход на реки и кладези для совершения малого водоосвящения (Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Энциклопедический словарь.Т. 25. СПБ., 1898. С. 69).

15. Каплица на р. Аксае // Донская речь. 1891. 12 мая (№52). С. 3.

16. Я. З. Павильон для водоосвящения на р. Аксае // Донская речь. 1891. 21 мая (№ 56). С. 3.

17. Васильев А. Фотографический снимок «Освящение воды на р. Аксае 15 мая» // Донская речь. 1891. 9 июня (№ 64). С. 3.

18. Свободные места // Дон.епарх. вед. 1901. 11 окт. (№29). С. 704.

19. Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г. [Т.] 12 : Область войска Донского. [СПб.], 1905. С. 76.

20. Российская империя. Войска Донского область :[Приказы по войску Донскому].[за 1896 г.]. [Новочеркасск, 1896].

21. Артемьев И. Присоединение к православию // Дон.епарх. вед. 1903. 11 окт. (№ 15). С. 402, 405.

22. У единоверцев // Донская жизнь. 1909. 2 июля (№ 149). С. 2.

23. Материалы по истории старообрядчества // Церковь. 1909. 9 авг. (№ 32). С. 958.

24. Епархиальные известия // Дон.епарх. вед. 1912. 11 окт. (№ 29). С. 470.

25. Терзи Н. Как многие // Донская волна. 1918.№ 19 (21 окт.). С. 10.

26. Российская империя. Войска Донского область :[Приказы по войску Донскому]. [№ 301 за 1913 г.]. [Новочеркасск, 1913].

27. Приказ Войску Донскому № 351 // Дон.обл. вед. 1914. 16 сент. (№ 210). С. 1.

28. Иудин грех// Дон.обл. вед. 1917. 2 апр. (№ 74). С. 1.

29. Запорожцев В. П., Мусатова З. В. По волнам судьбы. Кн. 2 : По другую сторону баррикад. Тольятти : Современник, 2003. С. 367, 372.

30. Российская империя. Войска Донского область :[Приказы по войску Донскому].[№ 496 за 1908 г.]. [Новочеркасск, 1908].

31. Российская империя. Войска Донского область :[Приказы по войску Донскому]. [№ 289 за 1910 г.]. [Новочеркасск 1910].

32. Проверочные испытания в политехникуме // Вольный Дон. 1917. 26 авг. (№ 117).

33. Большаков В. В. Русские берёзы под Парижем. М. : Мол.гвардия, 1990.

34. Поляновский Э. Л. Венок терновый // Неделя. 1989. 2 апр. (№13). Цит. по: Эдвин Поляновский [сайт]. URL: https://www.polyanovsky.ru/venok-ternovyj-1989 (Дата обращения 22.07.2020).

35. Список русских захоронений на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа // Генеалогический форум ВГД : [сайт] URL: https://forum.vgd.ru/395/74191/ (Дата обращения: 22.07.2020).

36. Российская империя. Войска Донского область : [Приказы по войску Донскому]. [№ 304 за 1911 г.]. [Новочеркасск, 1911].

37. «Зверь» ‑ шутливое наименование для кадет младшего курса; «звериада» ‑ ода в комическом духе, составляемая и исполняемая всеми оканчивающими курс выпускниками (по воспоминаниям А. Бартельс-Меньшого «О традициях» // Кадетская перекличка. 1972. (№ 3).С. 40‑41).

Осень 1988 г. – июнь 2020 г.

Источник: Халдаев Е. В. Три поколения Севастьяновых. Неизбежность выбора // Донской временник / Дон. гос. публ. б-ка. Ростов-на-Дону, 2019. Вып. 29-й. С. 34–54.