ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 29-й

Генеалогия и семейная история

Е. П. ВЫСОЦКАЯ

ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ БАРОНЕССЫ КАМПЕНГАУЗЕН

Барон Балтазар Балтазарович Кампенгаузен (1772–1823) заработал безупречную репутацию многолетней службой в высших органах государственной власти Российской империи [1, 2]. В пору его градоначальства Таганрог превратился в крупный торговый центр юга России. Жена барона красавица Прасковья Петровна (1780–1869), напротив, оставила о себе не лучшую память. Попробуем больше узнать о баронессе через призму характеров и поступков близких к ней людей: отца, брата, мужа, возлюбленного и духовного наставника.

Художник Б. Ш. Митуар. 1820-е годы. ГМИИ имени А. С. Пушкина

В Бахмутской степи

Будущая баронесса Кампенгаузен появилась на свет в семье военных переселенцев из Австро-Венгрии по фамилии Перич. Детство и юные годы Прасковьи прошли в далёкой от столицы южной провинции. Жёсткий и решительный характер она унаследовала от предков – сербских гранычар, охранявших на протяжении столетий рубежи империи Габсбургов от турок и сумевших в непростых условиях сохранить национальную идентичность и верность православию.

Идея пригласить на жительство в приграничные области России единоверцев из Австро-Венгрии с опытом воинской службы принадлежала царю Петру. Замысел великого предшественника поддержала императрица Анна Иоанновна. Одним из первых поступил на русскую службу в 1738 году Дмитрий Перич, сын гранычарского капитана Перы Йовановича по прозвищу Сегединец. Герой сербского народа Сегединец был зверски казнён за участие в антиавстрийском восстании [3].Окончательно вопрос о приглашении южных славян для защиты рубежей отечества от крымских татар и кочевников решился при Елизавете Петровне. Полковник Иван Хорват вывел в 1751 году из Австро-Венгрии в Россию более двухсот человек, тем самым  заложив в северо-западной части Запорожья Новую Сербию.

На следующий год в Вену с просьбой выдать паспорта для выезда на жительство в Россию прибыли ещё две группы австро-венгерских славян под руководством полковников Живана (Ивана) Шевича и Райко Прерадовича (позже прибавившего себе к фамилии дворянскую частичку «де»). Национальный состав желающих отправиться в Россию был разнообразен, костяк составляли сербы. Для организации новых поселений и контроля выделяемых государством средств на содержание конных гусарских полков была учреждена Славяносербская комиссия во главе с инженер-полковником И. А. Бибиковым. Вновь прибывшим в счёт будущего жалования выделялись деньги из расчёта 10 рублей на семью для найма подвод и на начальное благоустройство. Указом Правительствующего Сената решено было «Шевича и Прерадовича с выходящими к ним определённых наций народами селить от конца линии и поселения Ландмилиции с Донецкой стороны, то есть от Бахмута [Имеется ввиду речка Бахмутовка. – Е. В.] до Лугани <…>  чрез вершину речки Сейджеровки и к вершинам рек Миус и Белой <…>, не впуская их по сю сторону Донца, где донских казаков дачи от Бахмута простираются» [4]. Таким образом на карте России появилась Славяносербия [Ныне Донбасс. – Е. В.].

8 июня 1755 года генерал-майор Шевич известил раппортом полковника Бибикова о прибытии в Российскую империю «из Венгерского королевства славяносербского народа Луки Перича с двоюродным братом своим Савой Перичем и всей их фамилией» [5]. «По престарелым их летам» Лука и Сава были определены на поселение, а молодые Перичи – Пётр сын Луки и Пётр и Павел сыновья Савы – зачислены гусарами в конный полк Ивана Георгиевича Шевича. (В сербской орфографии имя Савва пишется с одним «с», Пётр – Петар). С большой долей вероятности можно говорить о родстве Луки и Савы с Дмитрием Перичем, служившим в чине майора в том же полку. Кроме Дмитрия, у капитана Перы Сегединца были ещё дети. Как правило, ехавшие на службу в Россию сербы состояли между собой в родстве или были связаны узами Крестной Славы (почитанием одного святого).

17 июня Перичи собственноручно подписали присягу на верность государыне-императрице Елизавете Петровне: «Аз нижеименованный бывшей сербской нации поданный обещаюся и кленуся всемогущему богу, <…> что я хощу верным, добрым и послушным рабом, и вечно поданным с моею фамилией быть и никуда без высочайшего Ея Императорскаго Величества соизволения и указу за границу не отъезжать, и в чужестранную службу не вступать; також с неприятелями Ея Императорскаго Величества вредительской откровенности не иметь, ниже какую заповедную корреспонденцию внутрь и вне Российскаго государства содержать и никаким образом противу должности верного подданого Ея Императорского величества не поступать, и все к Ея Императорскаго Величества самодержавсту, силе и власти, принадлежащия права и прерогативы узаконенныя <…> оберегать и в том во всём живота своего в потребном случае не щадить» [6].

Обычно офицеры при зачислении в полк получали тот же чин, в котором они состояли на службе в Австро-Венгрии. За плечами молодых Перичей не было ратного опыта, и они были записаны рядовыми гусарами. С декабря 1755 года братья Перичи были поставлены на денежное довольствие. Их вознаграждение за треть года составляло чуть меньше 3 рублей [7]. На эти деньги они покупали оружие, амуницию и обмундирование.

Прибывшим колонистам предстояло осваиваться подобно выброшенному на берег после кораблекрушения Робинзону Крузо.

Местность, определённая под проживание людям Шевича, была безлюдная, лишь изредка попадались хутора. Земельные наделы выделялись согласно воинскому чину. Рядовым полагалось по 20–30 четвертей земли (четверть – единица площади в старинной русской системе меры, равная 0,5 десятины).

Роты селили в шанцах, расстояние между которыми составляло порядка восьми вёрст. Поселения планировались по чёткому плану. Через несколько лет ротный шанец должен был представлять укреплённое по периметру рвом и частоколом поселение с правильной планировкой улиц и обязательной церковью.

Предположительно 7-я рота, в которой служили Перичи, размещалась в шанце Нижнее.

На родине за бытовую сторону жизни сербских офицеров отвечали члены их команды – «задруги». Многим колонистам не удалось привезти помощников и слуг. Незнакомым со строительным делом переселенцам приходилось рассчитывать на собственные силы. Первыми их жилищами стали шалаши из веток, оплетённых травой, и землянки. Редким счастливцам выпала удача поселиться рядом с лесом, ноне всякий лес в Славяносербии дозволялось рубить. Дом на вывоз у местного населения стоил не меньше 50 рублей.

Питание колонистов в первый год освоения целины было скудным.

В зиму 1753–54 годов от лютых морозов пало много скота. Огородов не было ни у кого, ели дикий чеснок, лук «и другую траву, способную к варенью пособлять себя» [8].

Пили воду, потом научились делать квас из сухарей, а из диких яблок и тёрна – кислый напиток. «Естли у каво простая горелка случитца, ета уж трактамент [пиршество. – Е. В.] велик почитался» [8].

Согласно ведомости, в 1756 году Петру сыну Савы было 20 лет [7]. В этом же году полки Шевича и Депрерадовича за недостатком численного состава были слиты в единый Бахмутский гусарский полк. Братья Пётр и Павел продолжили службу в 12-й роте [9]. Полк просуществовал до 1776 года, после чего состоящие в нём гусары поступили во вновь создаваемые лёгкоконные полки, один из которых назывался Сербским.

Во все времена производство и торговля горячительными напитками приносили доход. В середине XVIII века в Бахмуте и его окрестностях узаконенная продажа «хлебного вина» в казённых кабаках и шинках не велась. Проявив заботу о подчинённых, генерал-майоры Депрерадович и Шевич обратились к Бибикову с просьбой ходатайствовать перед правительством «о позволении в отведённых под поселение им дачах курить вино и оное, также и прочия питья беспошлинно» [10]. В ответ осенью 1756 года Сенат принял указ, дозволяющий поселенцам в Славяносербии держать винокурни и торговать оптом вином, а в кабаках продавать крепкие напитки «со сбором с вина по гривне с ведра» [10]. Полученные от продаж в шинках деньги разрешено было собирать в полковую кассу для «расхода на разные экономические потребности» [10]. Наиболее предприимчивые колонисты не упустили возможности и в короткий срок организовали производства хмельных напитков. В Славяносербии появились 16 винокуренных заводов. Проявивший коммерческую жилку капрал Пётр Савич Перич, наряду А. К. Юзбашем, братьями Шаховыми и Н. В. Сабо, сделался одним из самых крупных производителей «хлебного вина» [11].

Повседневная жизнь переселенцев сочетала в себе воинскую службу (дозоры, секреты) и занятия сельским хозяйством.

Жили гусары собственным хозяйством; в 1759 году Пётр Перич имел лошадь, пять голов крупного рогатого скота, двадцать овец [12]. Первые годы братья-погодки делили один дом. В 1761 году младший Павел женился. Пётр дольше ходил в холостяках, лишь в 1768 году у него родился сын Дмитрий [13].

Когда заработанных на винокурении денег стало достаточно, Пётр Савич Перич стал владельцем деревни Горки (Горское) в северо-западной части Бахмутского уезда у речки Нижней Беленькой (приток Северского Донца) [14]. По данным IV Ревизии 1781 года, внесённой в Атлас Екатеринославского наместничества 1787 года, в Горках проживали 96 крепостных крестьян [15]. Сельцо с принадлежащими ему землями занимало 1660 десятин. К 1795 году число душ в Горках удвоилось [16]. В 1811 году в Горках имелось 35 дворов. Крестьяне выращивали хлеб, занимались рыбной ловлей [17]. Пётр Савич c семьёй и жители деревни Горки посещали церковь Успения Божьей Матери в селе Ивановке [16].

В скромных Горках у Петра Савича родилась дочь Прасковья.

Следующей покупкой предприимчивого подпоручика Перича стало селение Андрианополь (Андриянополь, Андрионополь). Его хозяином он стал не ранее конца 1780-х годов. В 1787 году владельцем Андрианополя Донецкого уезда (административное деление Бахмутской провинции претерпевало изменения) значился надворный советник Кокин [18].

Согласно снятому в 1805 году геометрическому специальному плану села Андрианополя, «которое во владении состоит подпоручика Петра Савина сына Перича», в селе было удобной земли 4000 десятин, неудобной земли 148 десятин 2091 сажень [19]. По Ревизии 1811 года в Андрианополе насчитывалось 67 дворов и 337 крепостных. Поблизости от оврага Мечётного располагался винокуренный завод и водяная мельница. В речке Парневатой водились щука, плотва, пескари. Крестьяне возделывали землю под зерновые и разводили скот. Женщины слыли рукодельницами [20].Деревянный господский дом окружал плодовый сад. Стараниями Петра Перича в 1803 году в Андрианополе был сооружен каменный однопрестольный храм во имя Святителя Николая. Спустя два года 33 десятины земли «из дачи села Андриянополя» были отмежёваны для «довольствия» священнослужителей [21]. Документ подписали «Пётр Савич сын Перич» и священник Свято-Никольского храма Кирилл Демидович [21]. (В некоторых документах владелец Горского и Андрианополя Пётр Савич Перич назывался Петром Савельичем [22]).

Богатое село Андрианополь дало название всей волости. Владения Петра Перича граничили с селением Ящиково секунд-майора М. И. Штерича.

В 40 верстах от Андрианополя пролегал почтово-ямщицкий тракт, соединявший Кавказ с Европейской частью России. Дорога шла через Бахмут на Харьков и далее на Москву. Близость тракта от отцовского имения сыграла важную роль в жизни Прасковьи Петровны. Гордая провинциальная красавица, отвергавшая небогатых женихов, так бы и осталась в девках, если бы не случай. Вероятнее всего, знакомство Прасковьи с будущим супругом состоялось в 1802 году, когда действительный камергер Б. Кампенгаузен ехал на юг по почтовой дороге с важной миссией и утомлённый долгим путешествием был радушно принят в гостеприимном Андрианополе. Устоять перед чарами Прасковьи Петровны сдержанный на чувства балтийский немец не смог. В предполагаемый год знакомства Балтазару Кампенгаузену было тридцать лет, Прасковье Перич –двадцать два года.

Несмотря на то, что у Петра Савича Перича, помимо Прасковьи, были сын и две дочери, и Горки, и Андрианополь достались в приданое ей одной.

П. С. Перич по чину своему получил дворянское достоинство. Воинские заслуги подпоручика были невелики: в отставку он вышел следующим чином, но разрешения носить мундир не получил. В 1793 году не лишённый тщеславия Пётр Савич обратился к императору с просьбой дозволить носить военный мундир. Павел I настойчивому просителю дал такой ответ: «Отставному поручику Перичу, просившему о позволении носитьему мундир, отказывается, потому что при отставке его государь император не рассудил за благо носить ему оной; ныне же новых причин к сему дозволению не существует» [23].

О старшем брате Прасковьи Дмитрии Петровиче известно, что он службу начал кадетом в 1785 году, из кадетов произведён в прапорщики Смоленского драгунского полка [13, л. 25 об]. В 1790 году полк был направлен в Белоруссию на соединение с уже стоявшими там русскими войсками и принял участие в войне с польскими конфедератами, повлекшей Второй раздел Польши. Дмитрий Перич находился в действительных сражениях 30 мая при Столбцах и 31 мая под Миром. По окончании войны полк расквартировали под Краковом. Через два года смоленцев снова повели на подавление строптивых поляков. Перич участвовал 26 мая 1794 года в сражении у села Щекоцины. 29  сентября драгуны противостояли корпусу Т. Костюшки у местечка Мацеёвицы. Находясь адъютантом при командире полка полковнике В. Н. Чичерине, Д. Перич «в жесточайшую пушечную и ружейную канонады посылаем был с донесениями к начальству и приказами в эскадроны отдалённые» [13, л. 26]. 15 октября пешим строем полк сражался у деревни Кобылки. Особенно Дмитрий Перич отличился при штурме расположенного на правом берегу Вислы предместья Варшавы Праги. Несмотря на ранения картечью в обе ноги и руку, он водрузил полковое знамя на батарее противника, чем поднял боевой дух однополчан [13, л. 26].

Стремительная боевая операция под общим командованием А. В. Суворова привела к большим жертвам среди местного населения и сломила сопротивление польских повстанцев. Варшава капитулировала.

Выйдя в отставку штабс-капитаном, Дмитрий Петрович поступил на гражданскую службу. В 1805 году он состоял заседателем в уездном суде Бахмута [24], в 1806-м титулярный советник Перич был выбран исправником в бахмутский земский суд [25].

Женился Дмитрий Петрович на соседке Катерине Максимовне Штерич. О знатности рода Штеричей, происходивших из Иллирийской Сербии, свидетельствовал пожалованный в древности фамильный герб – на красном поле, поделённом золотым стропилом, сияли три дворянские короны [26]. Дед Катерины Иван Христофорович Штерич поступил в 1750 году на российскую службу и имел чин генерал-майора. От рано скончавшегося отца Максима Ивановича Штерича фамильная вотчина Ящиково перешла к малолетним наследникам: Хрисанфу, Платону, Катерине, Олимпиаде, Капитолине и Глафире. Дмитрий Перич получил за женой 1/6 часть Ящиково и 149 крестьян.

Женино приданное больших доходов не давало. В то время как сестра Прасковья вела роскошную жизнь в столице, Дмитрий и Катерина искали способ заработать деньги. В 1824 году «штабс-ротмистрша Катерина Перичева» взяла под залог у купца Трояновского деньги на содержание почтовых станций Успенской и Старославянской и семи троек между ними [27]. Залогом послужили крепостные Ящиково «с пропорцией земли». С 1830 по 1833 годы Д. Перич содержал станции Александропольская и Старославянская и одну тройку при Славяносербском земском суде [28].

Несмотря на то, что Прасковья Петровна лишила родного брата наследства, после преждевременной кончины Дмитрия Петровича она оказывала его семье всяческую поддержку.

Показательно её участие в судьбе родного племянника Григория Перича [29]. Только связями при императорском дворе тётушки Прасковьи Кампенгаузен можно объяснить то, что недоросль из глубокой провинции был определён для обучения в Царскосельский лицей за государственный счёт – привилегия, доступная лишь столичным аристократам. После упразднения лицея в 1829 году отрок Григорий оказался в числе 29 воспитанников, переведённых для продолжения образования в Благородный пансион при Императорском университете. В 1831 году пансион был преобразован в Первую Санкт-Петербургскую гимназию. Название «Первая» подчёркивало её элитарность. Помимо основных предметов, юным аристократам преподавали фехтование, танцы, рисование и гимнастику. В гимназии одновременно обучались 150 человек. В зависимости от успехов выпускники получали гражданский чин: с XIV по X – согласно табелю о рангах. Образование стоило недёшево – 1500 рублей в год. Занятия и проживание гимназистов оплачивали родители. Для Григория Перича и здесь было сделано исключение: племянник баронессы Кампенгаузен учился за счёт государственной казны. Достижениями в науках юноша похвастаться не мог, и занятиям предпочитал театр. В начале 1834 года директор гимназии П. И. Бенард обратился к Катерине Максимовне Перич с просьбой забрать из «3-го, нижнего класса» 16-летнего Григория и тем самым «открыть дорогу следующему ребёнку», ожидавшему вакансии. На тот момент в очереди на поступление стояло 18 детей «из известнейших в столице фамилий» [29, л. 16 об.], причём некоторые семьи оплатили учёбу отпрысков заранее.

Вдова Перич решила, что сыну гражданская служба не подходит, и выбрала для него Школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров (будущее Николаевское кавалерийское училище). Из Школы юнкеров выпускались корнеты в гвардейскую и армейскую кавалерию. Образовательный курс был двухгодичным, большое внимание уделялось точным наукам.

Доверенным лицом Катерины Максимовны в столице выступал полковник Финляндского полка И. И. Романович. В попытке определить Григория Перича в Школу юнкеров были задействованы попечитель Санкт-Петербургского учебного округа князь М. А. Дондуков-Корсаков, ректор Петербургского университета И. Э. Фишер, командир Отдельного гвардейского корпуса генерал-фельдцейхмейстер Великий князь Михаил Павлович, командир Школы юнкеров генерал-майор К. А. Шлиппенбах и вице-адмирал П. Ф. Качалов. О Качалове речь пойдёт позже.

Наконец, «Государь Император по ходатайству Его Императорского Высочества командира корпуса, основанному на просьбе поручицы Перич, Высочайше повелеть соизволил: сына ея воспитанника 1-й Санкт-Петербургской гимназии, Григория Перича, по достижению им узаконенных лет определить в Школу гвардейских подпрапорщиков и юнкеров, с платой за него оной Школы, согласно положению по 1000 рублей в год из Государственнаго казначейства» [29, л. 2].

Для зачисления в Школу юнкеров Григорию Перичу следовало лично быть представленным командиру Отдельного гвардейского корпуса и пройти вступительное испытание по ряду предметов, но экзамен по математике юноша не выдержал. Вместе с отказом он получил совет заниматься математикой и попробовать свои силы на следующий год.

Испытывать судьбу второй раз Григорий Перич не стал. В мае 1836 года по просьбе матери помещицы Перич было подписано Высочайшее повеление (!) определить Григория в Чугуевский полк «на праве студентам дарованном, во внимание, что он воспитывался в бывшем пансионе Царскосельского лицея и Санкт-Петербургской гимназии» [30, л. 1–1 об.]. Зачисленный унтер-офицером, он как дворянин спустя месяц был произведён в юнкера. Через год, опять же по просьбе матери, Григория Перича перевели в Астраханский кирасирский полк «для совместного служения с родственниками» [30, л. 1 об.]. В июне 1837 года, снова после письма Катерины Максимовны, «было сделано отношение с командиром 1-го Резервного кавалерийского корпуса [генералом графом А. П. Никитиным. – Е. В.] о производстве юнкера Г. Перича в офицеры [30, л. 1 об.]. Однако Григорий Перич не выдержал экзамена на знание фронтовой службы и производства в офицеры не удостоился. И опять была подключена в столице «тяжёлая артиллерия». Перед военным министром о переводе Перича в корнеты ходатайствовал генерал от кавалерии граф де Витт И. О. [30, л. 3–4]. Благодаря вмешательству министра светлейшего князя А. И. Чернышёва Григорий наконец получил свой первый офицерский чин. В 1839 году корнет Перич был уволен от службы в связи с семейными обстоятельствами, через два года он вернулся в армию, в Казанский драгунский полк, прапорщиком, дослужился до штабс-капитана и вышел в отставку по состоянию здоровья в 1847 году [31, л. 3–4].

Женился Григорий Дмитриевич Перич на дочери генерал-майора Ромашова Елизавете Николаевны и имел трёх дочерей: Софью, Наталию и Ольгу – и двух сыновей: Михаила (родился в 1845 году [31, л. 5].) и Петра (родился в 1848 году) [31, л. 6]. После ранней смерти племянника Григория престарелая баронесса продолжала держать под контролем его семью. К моменту Крестьянской реформы Ящиково «состояло в опекунском заведовании по несовершеннолетним наследницам Софии, Наталии и Ольги Перич» [32]. Несмотря на то, что опекунами девиц являлись вдова штабс-капитана и назначенный дворянской опекой коллежский асессор Н. П. Сабо, приговор Ящиковского сельского общества в мае 1863 года на сходе 82-х домохозяев единогласно постановил: «Просить её превосходительство тайную советницу баронессу Прасковью Петровну Кампенгаузен, распорядительницу имением наследников Перичевых, из деревни Ящиково земли, коих мы наделы получили, разрешить нам переход на оброк обозначенный в уставной грамоте» [32, л. 10].

Не обошла Прасковья Петровна своими заботами и родную сестру Юлию. Можно с уверенностью говорить о том, что благодаря баронессе Кампенгаузен супругом провинциальной девицы Перич стал будущий адмирал Пётр Фёдорович Качалов (1780–1860) [33, л. 4 об].

Происходивший из мелкопоместных дворян Тихвинского уезда Новгородской губернии (за отцом его состояло всего 11 крепостных), Качалов начал морскую службу в 1795 году гардемарином и оставался в строю без малого 60 лет. Он плавал в Балтийском, Беринговом и Средиземном морях, сражался с турками под руководством вице-адмирала Д. Н. Сенявина в Дарданелльском и Афонском сражениях, в военную кампанию 1813–1815 годов в составе гвардейского экипажа участвовал в заграничном походе, в чине капитана 1-го ранга был назначен в Морской кадетский корпус, в 1829 году произведён  в контр-адмиралы и возглавил учебную эскадру в Балтийском море. Службу адмирал П. Ф. Качалов закончил членом Адмиралтейств-совета. Пётр Качалов был доблестным и храбрым морским офицером, но сверхуспешную военную карьеру супруга Юлии Петровны нельзя объяснить только его личными качествами. В отличие от своих сослуживцев Пётр Федорович был обличён доверием членов императорской семьи. Первое поручение, связанное с венценосной особой, мичман Качалов выполнил, находясь в средиземноморском походе в 1799 году. Он получил приказ сопровождать из Анконы в Триест неаполитанскую королеву Марию Каролину Австрийскую. В 1803 году Пётр Качалов в составе партии под командованием капитан-лейтенанта Баскакова перешёл из Севастополя в Кронштадт, а в следующие два года плавал из Кронштадта в Любек и Росток. По окончании этой кампании он «имел счастье получить от государя-императора тройное жалование, а от вдовствующей императрицы золотую табакерку» [33, л. 5]. Какого рода поручения исполнял Качалов в этих плаваниях, неизвестно.

В 1812 и 1818–1823 годах капитан-лейтенант Качалов командовал придворными яхтами и плавал под императорским штандартом между Петербургом и Кронштадтом. В 1816 году на фрегате «Меркурий» с частью гвардейского экипажа Качалов по высочайшему повелению отправился в Голландию, чтобы доставить приданое великой княгини Анны Павловны. 21-летней русской принцессе предстояло вступить в брак с наследным принцем Оранским, будущим нидерландским королём Виллемом II. Приданое Анны Павловны было огромным. Полная его опись занимала 46 страниц. Император Александр I в качестве свадебного подарка презентовал любимой сестре серебряный столовый сервиз, для изготовления которого были переплавлены святые врата церкви Михаила Архангела Михайловского замка.

На обратном пути Качалов побывал в английском Портсмуте, где в присутствии великого князя Николая Павловича (будущего императора Николая I) показывал английскому принцу-регенту морскую и сухопутную экзерциции (строевые упражнения). В 1824 году на корабле «Эмгейт» Пётр Фёдорович доставил великокняжескую чету Николая Павловича и Александру Фёдоровну в Росток и обратно в Петербург.

На детей Юлии Петровны и Петра Фёдоровича Качаловых также простёрлись заботы неутомимой баронессы Кампенгаузен. Сын Николай (родился в 1825 году) был удостоен большой чести стать в семилетнем возрасте пажом императорского двора [34]. Через восемь лет он поступил в Пажеский корпус, окончив который, пошёл служить по военной линии. Принадлежавшие ей сёла и деревни в Санкт-Петербургской губернии Прасковья Петровна завещала своей тёзке, дочери сестры Юлии Прасковье Петровне Качаловой (Кочаловой) [35].

Вторая сестра Прасковьи Петровны (имя неизвестно) в замужестве носила фамилию Капустянской. Предположительно её мужем был офицер, владелец соседних деревень Бахмутского уезда Капустяновки и Тополиного. По рассказу очевидца, баронесса П. П. Кампенгаузен прибыла в Таганрог проститься с усопшим императором Александром I вместе с двумя племянницами Капустянскими [36]. Даже в трагический момент Прасковья Петровна не упустила случая представить юных родственниц двору.

Быть замужем за тайным советником

Барон Б. Б. Кампенгаузен. Неизвестный художник. Первая пол. XIX в. Таганрогский гос. историко-краеведческий музей

Супруг Прасковьи Петровны был во всех отношениях человеком неординарным и заслуживает подробного рассказа.

Балтазар Балтазарович Кампенгаузен происходил из семьи остзейских (прибалтийских) немцев. Его дед, титулованный бароном шведским королём, поступил на русскую службу при Петре I, участвовал в важнейших битвах Северной войны, дослужился до генерал-аншефа и по отставке сделался владельцем больших поместий в Лифляндии. Отец, почётный опекун и тайный советник, состоял сначала вице-губернатором, а затем губернатором Лифляндии. Родился Балтазар Кампенгаузен на мызе Ленценгоф в Рижской губернии. После окончания школы в Риге юноша продолжил образование в университетах Германии –Лейпциге, Виттенберге и Гёттингене. За научную работу на немецком языке «Наброски к физическим картам народностей, религии и культуры Российской империи» способный молодой человек был избран в члены Гёттингенского королевского общества наук. Там же, в Гёттингене, он вступил в масонскую ложу. (Его отец состоял в Петербургской ложе «Конкордия».) В 1815 году Балтазар Балтазарович был посвящён в высшие степени«чёрных братьев», самую таинственную из германских лож [37].

Вернувшись в Россию в 1792 году, Б. Б. Кампенгаузен поступил на дипломатическую службу. В награду за то, что привёз в Петербург одобренный сеймом договор о Втором разделе Польши, он получил чин коллежского асессора. Затем последовал опыт судебной работы в Риге, завершившийся написанием книги «Основание российского государственного права». Исполнительного чиновника заметили при дворе.

В 1797 году императрица Мария Фёдоровна поручила Балтазару Балтазаровичу Рижское коммерческое училище. Под руководством Кампенгаузена училище было переведено в столицу и реорганизовано. Одновременно Кампенгаузен обратил свой пытливый ум на медицину: составил проект учреждения в Петербурге медико-хирургического института. В статусе члена Медицинской коллегии новоявленный камергер двора его императорского величества был направлен Александром I в 1802 году на юг России для принятия мер против распространяющейся из Персии и Турции чумы. Помимо этого Б. Кампенгаузену надлежало составить мнение о состоянии торговли на Азовском и Чёрном морях. Чиновник справился с поручениями на отлично. Он обустроил карантины в Одессе, Дубоссарах и по Днепру, обнаружил и устранил недостатки в работе морских таможен. В последующие за его визитом пять месяцев таможни на Азовском море принесли государству доход в несколько раз больше, чем за весь предыдущий год. Заслуженной наградой Кампенгаузену стала должность начальника Медицинской экспедиции департамента Министерства внутренних дел.

В 1805 году Кампенгаузена как способного администратора Александр I направил градоначальником в Таганрог. На новом месте барон проявил себя с наилучшей стороны, умело сочетая государственные интересы с заботой о вверенном ему городе. Понимая, что главной статьёй дохода города-порта является морская торговля и напрямую связанные с ней таможенные отчисления, он употребил много сил для развития морского судоходства и поощрения деятельности купечества. Таганрогский порт был расширен и обустроен, число таможенных служащих значительно выросло [38, с. 130]. По примеру Одессы решено было организовать в городе «складку» ввозимых товаров [38, с. 155] и проводить их карантинное очищение [38, с. 179]. Для того, чтобы карантинные мероприятия носили обязательный характер, было создано Карантинное судилище и издан Уголовный карантинный кодекс [38, с. 179].

Кампенгузен ввёл должность Главного попечителя Купеческого азовского судоходства [39, с. 220] и на протяжении нескольких лет сам исполнял её. Уже в 1805 году в Таганрог было ввезено товаров на сумму 2 526 000 рублей, и город занял 3-е место среди портовых городов России [38, с. 41].

Таганрогское градоначальство включало Ростов, Нахичевань и Мариуполь. При Кампенгаузене за счёт государственных средств была перестроена Мариупольская торговая пристань, учреждено портовое правление, создан карантин [39, с. 227–229]. Барон справедливо полагал, что рыбный промысел жителей Таганрога и Мариуполя должен являться одним из важнейших попечений правительства, и ратовал за разрешение членам греческого общества обустраивать новые рыбные заводы.

В своих намерениях изменить облик вверенных ему городов Балтазар Балтазарович делал ставку на греческое население как наиболее активное и предприимчивое. Александр I продолжал политику своей царственной бабушки Екатерины II на сближение русского и греческого народов и потому мнение градоначальника всячески поддерживал. По именному указу императора в российские порты стали свободно допускаться «суда с греческих и анатолийских берегов, приходящие на том основании, что хотя сии народы и подданные Турции, но более под её игом находятся, нежели принадлежат ей, и к России привержены» [39, с. 1194].

Как человек, разбиравшийся в слагаемых государственных доходов, Кампенгаузен настаивал на развитии производства фруктовых и виноградных водок из местного сырья взамен привозного при условии правильного сбора налогов с производителей. С его подачи был опубликован именной императорский указ о производстве водки в Таганроге и окрестностях [38, с. 154], и указ об «утверждении навсегда права делать водки на заводах, устраиваемых в Новороссийском крае и Земле Войска Донского» [39, с. 1374].

В эти годы Таганрог по своему статусу приблизился к губернскому городу. Император возложил на прокурора Таганрогского коммерческого суда обязанности губернского прокурора [39, с. 1370]. По предложению Кампенгаузена решено было открыть в городе Банковскую (Промышленную) контору для свободной мены ассигнаций [38. с. 40]. Население города росло за счёт увеличения количества чиновников и числа торгующих россиян и греков. Возникла необходимость открыть в городе среднее учебное заведение. Средства на коммерческую гимназию Кампенгаузен выхлопотал из государственного бюджета [38, с. 708].

Утверждённый бароном Строительный комитет разработал перспективный план застройки города. На благоустройство города Кампенгаузен выхлопотал из казны 50 000 рублей и добился отчисления 10 процентов от таможенных сборов. Начались работы по мощению и освещению центральной части Таганрога, был открыт городской парк. Пять лет градоначальства Б. Б. Кампенгаузена считаются по праву золотым временем Таганрога.

Вернувшись в 1809 году в Петербург, Кампенгаузен получил должность государственного казначея. В столице Балтазар Балтазарович вошёл в круг близких к М. М. Сперанскому людей. Единомышленников объединяли либерально-реформаторские взгляды и просветительские идеи. В 1810-м Б. Б. Кампенгаузен был произведён в тайные советники: не каждый министр в начале своего пребывания в должности получал столь высокий чин. А в 1811 году по предложению Сперанского Кампенгаузена назначили государственным контролёром. Барон лично участвовал в разработке порядка и устава нового учреждения – Государственного управления ревизии государственных счетов (с правами министерства) – и руководил им вплоть до своей смерти.

С 28 января 1811 года Балтазар Кампенгаузен – сенатор и член Государственного совета. В июне 1823 года Капенгаузен согласился временно принять на себя обязанности министра внутренних дел. «Я сам совершенно уверен, что всякий другой более меня способен управлять министерством внутренних дел, но если тому не верят и Его Величество примет отказ мой за знак моего неусердия, то я, так как и всегда готов исполнить волю его», – откровенно делился он с А. А. Аракчеевым [40, с. 368].

В качестве министра внутренних дел барону удалось проработать меньше трёх месяцев. Несчастный случай прервал его жизнь. Министерский портфель перешёл к В. С. Ланскому, а вот на посту руководителя Управления ревизий заменить Кампенгаузена оказалось некем: последующие четыре года его возглавлял коллегиальный орган.

Друзья и соратники высоко ценили Б. Б. Кампенгаузена за высокий интеллект, энциклопедическую образованность, организаторские качества. Недруги критиковали барона за эмоциональную чёрствость. «С умом сухим, холодным, но весьма обширным, с характером твёрдым, соединял он старинную, прежнюю пространную, добросовестную немецкую учёность, неутомимость в трудах и познаниях, нужное для государственного человека», – писал о нём Ф. Ф. Вигель и восклицал: «Ему бы быть министром финансов!» [41].

Кампенгазун служил трём императорам: Екатерине II, Павлу I и Александру I. Все трое ценили его и отмечали заслуги высокого чиновника наградами. Усердную службу коллежского асессора на дипломатическом поприще Екатерина IIв 1793 году оценила орденом Cв. Владимира 4-й степени. Принявший на себя после захвата Наполеоном Мальты сан Великого магистра ордена Св. Иоанна Иерусалимского, император Павел Iвозвёл в 1800 году Б. Б. Кампенгаузена в рыцари Мальтийского крестаи повелел «пользоваться всеми почестями и преимуществами, сопряжёнными с сим званием согласно с речённым Регламентом и Конституции Ордена» [42, л. 3–3 об.]. В 1808 году Кампенгаузен в должности таганрогского градоначальника удостоился ордена Св. Анны 1-й степени с алмазными украшениями [42, л. 11]. Через два года Александр I «за ревностные труды» барона «как вообще по вверенной ему части, так и особенно по устройству карантинов» пожаловал его в кавалеры ордена Св. Владимира 2-й степени большого креста [42, л. 18]. Своё благожелательное отношение к государственному казначею император в дальнейшем подтвердил награждением барона орденами Св. Александра Невского – в 1818-м и Св. Владимира 1-й степени – в 1821 году.

В должности государственного контролёра Кампенгаузен проявил завидное трудолюбие и неподкупную честность. Он собственноручно проверил расходы министерств и казённых палат за 10 лет, с 1811 по 1821 года, выявив, между прочим, злоупотребления в военном министерстве при снабжении армии в 1812 году. Для проведения в жизнь вопросов государственной важности и преодоления сопротивления бюрократической машины Балтазар Балтазарович часто опирался на авторитет могущественного А. А. Аракчеева. При всей неоднозначности фигуры графа Аракчеева он, подобно Кампенгаузену, искренне радел об отечестве.

Несмотря на высокую оценку его трудов барон постоянно тяготился возложенными на него обязанностями. Возможно, причиной тому было отсутствие единомышленников и помощников. Попытки Кампенгаузена набрать квалифицированных сотрудников, как правило, оканчивались неудачей. «Прогонишь человека за неисправность, который дело знает и более или менее мог ещё исправиться, берёшь на его место другого, который ещё год должен учиться, а потом хуже прежнего» [40, с. 321], – делился он с Аракчеевым. «Народ теперь у нас так балован» – сокрушался Кампенгаузен – что иногда едва-ли успеешь кому выговаривать за неисправность, как уже себе нашёл лучшее место у другого» [40, с. 321].

В первой четверти XIX века чиновника Главного управления ревизии государственных счетов имели крайне скудные оклады. К 1818 году из управления уволились 447 человек. В конце концов Кампенгаузен обратился к руководству других ведомств с просьбой не брать на работу подчинённых ему служащих без предварительного согласования с ним самим.

Для систематизирования контроля по образцу Франции Б. Б. Кампенгаузен поставил задачу «составить общие виды всех наших денежных оборотов или лучше сказать финансов, так, чтобы посредством разных табелей можно было одним взглядом обозреть как доходы наши вообще и по каждому предмету в особенности возрастают или умаляются, так по всему государству, так и по каждой губернии порознь» [40, с. 352].

Из-за огромного объёма работы при небольшом штате контролёров-ревизоров проверка деятельности государственных структур затянулась на многие годы. Неудивительно, что главный контролёр сетовал на то, что «должность его изнуряет и убивает» [40, с. 321]. «Безпрестанныя и безконечныя мои хлопоты не дают мне ни одного свободнаго и светлаго часа. Целый год мучился я как каторжный хоть несколько поправить то, что по возвращении моём нашёл запущенным», –  жаловался в письме другу Аракчееву он в августе 1821-го –«Нет каторги тяжелее нашего контроля» [40, с. 321].

В возрасте пятидесяти трёх лет он мечтал удалиться на покой, уверяя, что в противном случае не проживёт иначе и двух лет. Балтазар Балтазарович признавался Аракчееву: «Я человек увечный, более страдаю ежедневно, нежели тот, который обе ноги потерял при взятии батарей» – и далее – «Я увечен от долговременных моих болезней и ежедневных досад. Если бы кто мог видеть в душе моей, сколько я ежедневно страдаю и никогда ни одного весёлого часа не имею, всякий имел бы ко мне сострадание. Оно до того доходит, что если бы я не имел веры, то давно уже решился бы бросить себя в Неву. Хорошо тем служить, которые служат только для себя и коих не трогает худо-ли, хорошо-ли идут дела. Но я никогда так не мыслил, ак несчастью моему, с того времени, как нервы мои болезнями совершенно расстроились – я сделался так раздражителен, что всякое дело меня мучает» [40, с. 322].

Помимо финансовой проверки государственных ведомств Кампенгаузен участвовал в расследовании резонансных дел о злоупотреблениях и казнокрадстве. В марте 1816 года он писал Аракчееву: «Мне, граф Алексей Андреевич, все эти дни такая грусть, что я жизни своей не рад. Поместили меня, не знаю почему, в список сенаторов по вечерним собраниям, в коих рассматриваются дела о недоимках по винным откупам. Я за великое для себя благодеяние почитаю, когда мне дозволяют молчать в делах щекотливых, но когда должно говорить, то не могу говорить другого, как то, что я думаю и чувствую. По должности своей я должен уже сражаться со всеми, но это всё частные случаи, а в этом деле должно иметь генеральную баталию со всеми вельможами. Я знаю, что я в этом деле дорого заплачу за своё прямодушие. Я знаю, что никогда не простят мне мнения, поданного по оному в Сенат. Я знаю, что выдают меня за человека вздорного, без всяких чувств и недоброжелательного, между тем, я никому зла не желаю, но на то только не соглашаюсь, чтоб помочь богатым и сильным на счёт бедных и безгласных, худым плательщикам на счёт хороших и исправных плательщиков. Но логика эта не по вкусу всем; я криков меньше боюсь, нежели интриг, а политику вовсе не знаю» [40, с. 172]. Независимая позиция Кампенгаузена множила ряды недоброжелателей и врагов.

В 1817 году Высочайшим указом в Одессе было установлен порто-франко – зона беспошлинной торговли. Стимулируя быстрое развитие города, порто-франко одновременно таило в себе негативные черты: нечестные российские производители товара, продаваемого внутри страны, увиливали от уплаты пошлин, процветали перекупщики, государство лишалось поступлений в бюджет. Подобное развитие событий барон предвидел: «Дурно делали, что не разсмотря три года назад это, так учредили, как он [порто-франко. – Е. В.] есть. Я тогда предвидел всё то, что нынче случилось и, кажется, был тогда в отсутствии, Государю предсказал в письме» [40, с. 325].Для Кампенгаузена превыше всего были интересы государства: «Думаю, что нечего делать – надобно его несколько ограничить, чтоб не разорить Россию» [40, с. 325].

Барон Кампенгаузен владел приносящими доход деревнями в Днепровском уезде Таврической губернии,  Лапрандиевой пустошью в Ростовском уезде Екатеринославской губернии [43], усадьбой и деревнями в Гдовском уезде (позднее эти земли стали относиться к Лугскому  уезду Санкт-Петербургской губернии) и частью отцовского имения в Лифляндии. В 1822 году по указу Правительствующего Сената Кампенгаузену были отведены государственные земли в Аткарском уезде Саратовской губернии [44]. Прасковья Петровна, как мы помним, была хозяйкой богатого Андрианополя.

Свято-Никольский храм в селе Адрианополь. Фото  А. Кононова. 2016 г. (Сайт «Соборы.ру»)

Несмотря на обширные земельные владения, в письмах к Аракчееву Кампенгаузен сетовал на нехватку средств из-за неурожаев и низких цен на сельские продукты.

До 1818 года Кампенгаузены жили в столице в собственном доме. Однако непомерные расходы вынудили барона дом заложить. В письме из Павловска от 5 сентября 1815 года вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, всегда выражавшая к Балтазару Балтазаровичу благосклонность, заверила его в том, что он получит из казны полную стоимость своего каменного особняка [42, л. 21]. Взятые под залог деньги скоро закончились, и дом перешёл в казну. Барон вынужден был взять дом внаём. Оплата вместе с отоплением и освещением особняка в центре столицы обходилось Балтазар Балтазаровичу ежегодно в 15–17 тысяч рублей [45]. По закону 1802 года министрам в год выделяли из казны на содержание жилья по 5 тысяч рублей. Весной 1822 года Б. Б. Кампенгаузен писал: «С полученных мною, за проданный мною в 1818 году дом, осталось у меня 15 000 руб. в коммерческом банке, кои могут оттуда быть взяты в исходе нынешнего месяца» [40, с. 347]. Оказавшись почти без средств, Кампенгаузен обратился с просьбой к Аракчееву ходатайствовать перед императором о материальной помощи. Высочайшие покровители не остались равнодушными. Барон продолжил жить в наёмном доме, но адрес сменил: Аракчеев посоветовал снять дом поближе к нему, на Литейном [45].

Думается, источником постоянных трат была баронесса. Несмотря на долгую жизнь в России, барон по складу характера оставался сдержанным и расчётливым немцем. Единственной страстью Балтазара Балтазаровича были книги.

Часть своего книжного собрания, включающего помимо книг, карты и рукописи по статистике, Кампенгаузен передал в 1805 году для общественного пользования в Министерство внутренних дел. В ответ на щедрый дар Балтазар Балтазарович получил благодарственное письмо от императора [42, л. 9–9 об].

Находясь спустя 16 лет в Париже, барон занялся «выбором и покупкой книг», так как «в последние 20 лет службы своей не имел к тому случая и почти все книги, какие были прежде того, раздарил разным институтам» [40, с. 246–247].

С графом Аракчеевым барона Кампенгаузена связывали не только служебные, но и дружеские отношения. В имении Аракчеева Грузино его всегда ждал уютный домик и конь для верховых прогулок. Из отдалённых поездок Балтазар Балтазарович привозил для графа подарки: янтари из Либавы, эстампы из Европы. Однажды Аракчеев попросил прислать портрет барона, а когда получил его, повесил в доме на видное место.

У двух пожилых мужчин, страдающих набором хронических болезней и душевной меланхолией, было много общего. Богатырским сложением и здоровьем Кампенгаузен похвастаться не мог. Современники описывали его как человека «тощего, точно хрустального» [41, c. 263], с «пасмурным» характером. В письмах Аракчееву барон не скрывал подробностей своего плохого самочувствия и мрачного состояния духа. В декабре 1819 года он писал: «Моё собственное здоровье нынешнею зимою несколько лучше прежняго <…> Одно только меня беспокоит, что зрение слабее стало после Карлсбадских вод и поныне не поправляется. Проездом через Вену нужно будет мне посоветоваться с первейшим глазным врачом Бером» [40, с. 248].

7 июля 1821 года он откровенно сообщал графу о своих болезнях:«При большой раздражительности нервов, каждое лекарство делает неожиданное впечатление, да не только в хронических, но и в простудных болезнях, часто, гораздо лучше меньше их употреблять. Когда недавно сделалась мне лихорадка и кровавой понос, то хотя сначала нужно было лекарства употребить, но в продолжении времени чувствовал, что они меня более и более ослабевают. Наконец обманул своего доктора, уверив его, что я продолжаю их принимать; но между тем бросил ихи силами поправился» [40, с. 305].

Как человек, долгие годы страдающий нервными болезнями, Кампенгаузен поставил Аракчееву диагноз: «У вас меланхолия и скука» [40, с. 305] и подробно описал известные по собственному опыту проявления депрессии.

11 ноября 1821 года барон рассказывал в письме Аракчееву: «С того времени, как я имел честь видеть ваше сиятельство у себя, я крепко заболел. Немилосердный кашель день и ночь меня мучит, а особливо ночью, и что я только по сие время не принимал, то всё не помогло, я теперь уже и доктора своего поменял» [40, с. 329].

В письме от 16 февраля 1822 года Балтазар Балтазарович жаловался Алексею Андреевичу: «Нынешняя зима чрезмерно пагубна для всех тех, кто страдают геморонезами, нервами или печонкой. У меня самого правый бок четвёртый уже день болит, и я чувствую при том такую скуку, что желал бы бежать к концу света, и всякое дело, всякое занятие чрезмерно тягостно» [40, с. 337]. И,как больной со стажем, пояснял: «Все эти досады дают вам почувствовать болезнь больше, нежели она действительно есть. Я ежедневно сие на себе испытываю. Три дня сряду я чувствую неописываемую грусть, так что даже не могу думать и о тех вещах, кои в другое время меня утешают, а теперь более на меня ещё приводят печали» [40, с. 337].

За три месяца до кончины Кампенгаузен рассказывал Аракчееву про своё угнетённое состояние: «Я с того времени, как тяжкия болезни совершенно и навсегда разстроили здоровье и силы мои, сделался человеком совсем дряхлым и почти уже ни для чего более способным. Испытывая ежедневно на себе сколь  мало человек, подверженный безпрестанным нервическим припадкам, для службы годен, я по сие время при великом для себя отягощении продолжаю оную из одной благодарности к Государю Императору, за великие Его Величества ко мне милости, так как Его Величество поныне ещё себя не удостоверил, что я действительно уже не гожусь» [40, с. 367–368].

Петербургский климат Балтазар Балтазарович считал плохим и не подходящим для себя даже летом. В июле 1822 года он писал: «Кажется при хорошей погоде и у меня голова и душа свободнее, нежели при пасмурной. Я в этих двух месяцах более устал делать, нежели в 6 месяцев зимних» [40, с. 351]. «При непостоянстве здешняго климата, со слабым здоровьем и летом здесь не поправишься», – был уверен барон [40, с.369]. Жизнь в Париже зимой тяготила барона «сыростью, каминами, поздними обедами и жирными приправами» [40, с. 248].

У Аракчеева барон всегда находил сочувствие и мудрый совет: «Больному человеку, конечно, всё неприятное чувствительнее <…> Постарайтесь успокоить себя молитвою и напоминанием, что вся жизнь наша есть цепь страданий» [40, с. 346].

Со стороны союз Балтазара Балтазаровича с Прасковьей Петровной казался несчастливым. Красавица-жена изменяла барону не таясь. Много времени супруги жили порознь. В то время, как барон, не щадя сил, трудился на благо империи и страдал от болезней, баронесса нескучно проводила время в имении под Петербургом и лишь изредка наведывалась в столицу. Их брак был похож на «гостевой». «Жена моя приехала на сих днях, недели две у нас гостить» [40, с. 299], – писал Кампенгаузен Аракчееву в начале мая 1821 года.

Рождение внебрачной дочери Прасковьи Петровны не нарушило сложившихся отношений. Супруги по-прежнему внешне уважали друг друга и совершали совместные выезды в свет и путешествия за границу, предпочитая отдых на водах. Барон не переставал заботиться о неверной жене. Во время поездки в Париж осенью 1819 года Прасковья Петровна занемогла. Балтазар Балтазарович с большим сочувствием отнёсся к болезни супруги: «Жена, которая несколько лет мучится подагрою в ногах и руках, провожая меня получила было некоторое облегчение в Карлсбаде и Теплице: но здесь, от внезапнаго обращения сей болезни во внутренность, столь сильно занемогла, что мне необходимо было пробыть ещё здесь некоторое время или оставить её в означенном положении, в чужой земле без всякаго надзора. Теперь только она получила некоторое облегчение и начинает выезжать, а потому и надеюсь я, что возможно будет пуститься нам в обратный путь [40, с. 246].

Полноценно отдохнуть тайному советнику удавалось редко. Дозволение на отдых он испрашивал лично у императора. Заседания государственных комитетов, на которых он обязан был присутствовать, часто проводились в летние месяцы. «Государь Император изволил мне обещать каждое лето дозволять мне несколько месяцев употребить на собственную свою починку. Три года сряду не пользовался я сим дозволением, так как каждое лето случались новые комитеты, в которых и меня поместили» [40, с. 368].

Чувство долга не оставляло Кампенгаузена никогда. Будучи человеком невероятно ответственным, он просил высочайшего разрешения выезжать на летнюю пору в Финляндию и Лифляндию вместе с секретарём, чтобы на отдыхе продолжать работать [40, с. 369]. И даже свободное время во Франции он использовал для пользы дела: «Его Величество довольно знает меня, чтоб не сумневаться, что конечно ни театры, ни Палерояль не могли удержать меня в сем месте. Все любопытныя и полезныя заведения я успел в подробности здесь разсмотреть в первом месяце по приезде, а остальное время, на которое я можно сказать был арестован, чтоб не проводить в праздности и без пользы занимался я <…> разсмотрением здешняго счётнаго порядка» [40, с. 246], иначе говоря, государственной бухгалтерией.

Свет видел в Кампенгаузене комичную фигуру и рассказывал о нём анекдот. Одно время существовало правило, проезжая через заставу на пути из Петербурга в Царское Село, сообщать дежурному офицеру свою фамилию. Молодые люди, желающие пошутить, договорились называться смешными фамилиями. На этот именной маскарад обратило внимание начальство. Приказано было задержать первого, кто подаст повод к подозрению в подобной шутке. Через два дня после такого распоряжения проезжает через заставу государственный контролёр Балтазар Балтазарович Кампенгаузен и речисто, во всеуслышание, провозглашает имя и звание своё. «Не кстати вздумали вы шутить, – говорит ему караульный, – знаем вашу братию; извольте-ка здесь посидеть, и мы отправим вас к г-ну коменданту» [46]. Несмотря на все заверения барона в том, что это его подлинное имя, офицер был неумолим и посадилтайного советникана гауптвахту до разъяснения ситуации. Насколько правдива эта история неизвестно, но исторический анекдот пережил самого барона.

Жизнь Балтазара Балтазаровича оборвалась по несчастливому стечению обстоятельств. Кампенгаузен был выброшен из экипажа понёсшимися лошадьми, сильно ушибся и через две недели скончался. По городу поползли слухи о преднамеренном умысле. На самом деле причиной смерти Кампенгаузена стала не травма, вызванная падением из экипажа, а врачебная ошибка.

«Бедного Кампенгаузена вывалили из ландо, и не знаю, переломил ли или вывихнул он себе руку, только придётся ему полежать несколько недель при величайших мучениях», – сообщал близко знавший барона Константин Булгаков 21 августа 1823 года в письме брату Александру [47, с. 316].

Барон со свойственной ему ответственностью немедленно послал курьера к императору известить о том, что не сможет временно управлять министерством. По заключению медиков при падении из экипажа Кампенгаузен получил fissuram colli brachii и перелом локтевого отростка, который совершенно отвалился с большим по окружности кровоизлиянием [48]. Образовалась опухоль, по виду напоминающая нарыв. Лечили его немецкие медицинские светила Буш, Гейрот, Энегольм, Арендт и русский доктор Илья Васильевич Буяльский. Дело шло на поправку, больной сменил постельный режим на активный и только жаловался на боль в суставе. Лечащие врачи провели консилиум: немцы настаивали на вскрытии нарыва, Буяльский решительно возражал, уверяя, что в локте не нарыв, а кровь, и что вскрытие приведёт к гибели сустава и ампутации руки. Немецкие коллеги к голосу молодого врача не прислушались. Уплотнение было вскрыто, сустав обнажился, гноя вокруг него не оказалось ни капли. К вечеру после операции рука пациента распухла, на другой день у него началась горячка.«Он сделал завещание, призвал священника и после уже не был почти в памяти» [47, с. 338]. Умирая, Балтазар Балтазарович бредил. В бреду он сражался с нарушителями закона, «и хотя тут не до смеха было, нельзя было удержаться, как он делал пиф-паф – и эти мошенники-контрабандисты повержены», – делился впечатлениями К. Я. Булгаков [47, с. 339]. 11 сентября 1823 года в пять часов по полудни Б. Б. Кампенгаузен «умер от усилившегося Антонова огня [гангрены. – Е. В.]» [Там же]. Буш признал свою ошибку: «Это мы все, кроме Буяльского, уложили Кампенгаузена в гроб» [48].

Похороны барона Кампенгаузена состоялись через восемь дней после кончины. На прощании с высоким чиновником в лютеранской церкви Святой Екатерины присутствовало много народа – члены Совета, сенаторы и другие официальные лица. К. Я. Булгаков вспоминал: «Пастор Рейнбот говорил надгробную речь сперва по-немецки, потом по-русски и очень хорошо. Отпевали (или лучше сказать церемония была, ибо у них после проповеди благославят гроб, да и кончено) в той же церкви, где отпевали Керестурия. [Титулярный советник Н. Ф. Керестури скончался в 1822 году и был похоронен на Смоленском лютеранском кладбище в Петербурге. – Е. В.]. Я ездил с Тургеневым, который нашёл, что всё хорошо, только не было завтрака» [47, с. 341].

Где упокоился Б. Б. Кампенгаузен, неизвестно. Среди захороненных на Смоленском лютеранском кладбище в Петербурге его имени нет. Учитывая, что Буяльский бальзамировал тело покойного [48, с. 603], можно предположить, что последним пристанищем барона стало родовое кладбище в Лифляндии.

Свою библиотеку барон завещал лучшему другу графу Аракчееву. Имения перешли к вдове. Прасковья Петровна сделалась владелицей села Быстреево и деревень Высоково [49, с. 188], Дворище [49, с. 203], Заречье [49, c. 241], Симанский лог [49, с. 378], Запесенье [50], Подчасовенье [51], Жуковская пустошь [52] в Санкт-Петербургской губернии, деревень Стокопани и Водяное в Таврической губернии [53], деревни Безобразовки в Саратовской губернии. Одним из первых шагов вдовы стала продажа в феврале 1824 года 293-х десятин доставшейся от мужа земли в Саратовской губернии графу Д. Н. Шереметеву [54].

При жизни барона Кампенгаузена Прасковье Петровна почти не бывала в Андрианополе. После долгого отсутствия она, наконец, вернулась на родину. В сентябре 1825 года баронесса писала Аракчееву, который всегда относился к ней галантно и уважительно: «Пробыв около трёх недель в Москве для некоторых собственных дел, я наконец доехала до деревни моей, где после десятилетнего совершеннаго во всех частях неустроенства, не нашла почти места для первоначальнаго помещения и ежечасно хлопочу только о том, чтоб от дождя и морозов укрыть себя кое как на зимнее время» [40, с. 456]. Будучи женщиной энергичной, она быстро привела в порядок дорогой сердцу Андрианополь.

Осенью 1825 года по дороге в Таганрог вдову Кампенгаузен удостоил своей аудиенцией император Александр I. Об этом счастливом событии Прасковья Петровна рассказывала так: «В проезд Государя Императора от Бахмута к Таганрогу, третья станция называемая Андрианопольскою находится в моём имении, но как по случаю отдалённости станционного дом в поворот от большой дороги на 2 версты, почтовый стан расположен был на самой дороге в пустом степном месте, то потому приготовлены мною были на том месте ставки и завтрак на случай, бы Государю угодно было дозволить мне  встретить Его Величество. По предварительном с моей стороны спросе Государь Император Всемилостивейше повелел известить меня, что Его Величеству угодно удостоить видеть меня, и на другой день, то есть 13-го сентября, осчастливлена я была посещением Августейшего Монарха с изъявлением особеннаго Высочайшего благоволения» [40, с. 456–457].

Через два с половиной месяца после памятной встречи баронесса спешно выехала из Андрианополя в Таганрог, чтобы выразить скорбь в связи со скоропостижной смертью Александра I.

Порочная связь

Брак с бароном Кампенгаузеном проложил Прасковьи Перич путь из провинциального захолустья до императорского дворца. Холодный расчёт сделал из уездной барышни даму высшего света. Настоящую любовь баронесса Кампенгаузен встретила будучи замужней женщиной. Со всей силой нерастраченных чувств она кинулась в омут страстей, не заботясь о мнении света и не щадя репутацию мужа. Избранником прекрасной баронессы стал чиновник из Министерства внутренних дел Катенин.

Зажиточный дворянский род Катениных владел в Чухломском и Кологривском уездах Костромской губернии большими сёлами – Клусеево, Бореево, Занино и Шаёво. Дед, Ф. И. Катенин, слыл жестоким барином. На эшафоте в Занино частенько пороли и пытали крепостных и дворовых людей. Генерал-лейтенант Александр Фёдорович Катенин имел трёх сыновей, из которых известными сделались Пётр и Павел.

Долгое время баронессе Кампенгаузен приписывали связь с Павлом Александровичем Катениным [55, л. 230]. И. Б. Муравьёва убедительно доказала, что Прасковья Петровна Кампенгаузен состояла в отношениях с Петром Александровичем Катениным [56], который был её моложе на семь лет.

Оба брата Катенина получили хорошее домашнее образование. При разделе наследства им досталось «по 300 родовых душ с отличнейшими сёлами, усадьбами, с большими барскими хоромами» [57, с. 26]: Петру – Бореево, Павлу – Клусеево. В отсутствии господ имениями занимались управляющие.

Павел Катенин Неизвестный художник. Первая пол. XIX в.Опубликовано: Меч и лира : Лит. наследие декабристов : Антология. М., 1976. С. 80–81.

Младший Павел Александрович (1792–1853) прославился как переводчик, литератор, режиссёр. Начав службу по гражданской части, он продолжил её на военном поприще: участвовал в Отечественной войне 1812 года и последовавших заграничных походах. В 1816 году Павел Александрович вступил в Союз спасения, в 1820-м из-за политических высказываний в чине полковника был отстранён от военной службы, в 1822 году после публичного демарша в адрес столичного губернатора Милорадовича сослан на три года в своё костромское имение. Павел Катенин был необыкновенно начитан, обладал прекрасной памятью, редкими ораторскими способностями, «живым, смелым, острым, саркастическим умом и неистощимым, жгучим остроумием» [57, с. 27].

По воспоминаниям Н. П. Макарова, его крёстный отец Пётр Александрович Катенин «был тоже замечателен, но не умом, не талантами, в которых он и до колена не доходил до своего брата, а своею эксцентричностью» [57, с. 28], да к тому же страдал запоями.

Семнадцатилетним юношей он был зачислен в министерство и дослужился до статского советника. После графа В. П. Кочубея его начальником непродолжительное время был Б. Б. Кампенгаузен. По отставке Пётр Катенин поселился в деревне.

Большинство его соседей по уезду владели лишь основами грамоты и четырьмя правилами арифметики. Начитанностью провинциальное дворянство похвалиться не могло: газеты, если и выписывали, то ради публикуемых в них высочайших указов. Главным развлечением являлась псовая охота. С приходом осени начинались отъезжие поля. Владелец сотни крестьянских душ держал от 50 до 100 борзых и гончих со стремянными и доезжачим. Ценившиеся за свои родословные четвероногие аристократы жили с хозяевами в усадьбах и питались с барского стола. Охота в полях сопровождалась торжественными ритуалами и продолжалась иногда больше недели. Нередко на охоту выезжали дамы в колясках. Бывало, травля русака заканчивалась страшной ссорой. «Хорошо, если дело ограничивалось одними ударами столбового арапника по мелкопоместной спине» [57, с. 11]. Незавидная роль малодушных (владевших малым количеством душ) дворян в отъезжих полях породила пословицу «охота пуще неволи». Отношения выяснялись с помощью охотничьих ножей, но потом всё быстро предавалось забвению и заканчивалось братскими объятиями. 

Состоятельные помещики разнообразили свой деревенский досуг хлебосольством и тяжбами с соседями. Гостили по многу дней, судились по пустякам. Летом играли в горелки с дворовыми девками  и слушали деревенское хоровое пение. «Почти у каждого зажиточного помещика был свой шут, дурачок или просто прихлебатель-балагур. И все эти жалкие унижения и растления не только дворянского, но и всякого человеческого достоинства, должны были волею-неволею забавлять, смешить своих патронов и гостей их» [57, с. 15].

Образ жизни Петра Катенина если и отличался от соседей-помещиков, то в худшую сторону. О самодурствах Петра Александровича ходили рассказы. В отличие от брата Павла, ненавидящего всяческие причты, Пётр компании светски образованных людей предпочитал общество деревенских дьячков, псаломщиков, пономарей. В момент запоев Пётр Александрович любил собирать вокруг себя причётников и глумиться над ними. Однажды, напоив до бесчувствия сельского дьячка, он велел дворовым посадить собутыльника в мешок и доставить к жене со словами: «Пётр Александрович приказали вам кланяться и прислали мешок с новой рожью». Через некоторое время завязанный мешок начал в углу избы шевелиться, а потом чихнул. Жена выпивохи с воплями «С нами крестная сила! Рожь чихает!» выскочила на улицу. На её крики собрались мужики. Самые храбрые с молитвами и крестными знаменьями вошли в избу и, развязав мешок, с изумлением увидели всклокоченную бороду церковного служителя.

«В другой раз Пётр Александрович одного из причётников, полуупоённого, заставил влезть в печь и пропеть оттуда ектению» [57, с. 30]. Однажды смеха ради он усадил пьяных до бесчувствия причётников вокруг стола и припечатал их бороды к столу сургучом. Когда наученная прислуга вбежала в комнату с криками «Пожар!», гости очнулись и в панике дёрнули бороды.

Надо заметить, что, постарев, блестящий интеллектуал и гений красноречия Павел Александрович Катенин тоже, как и брат, «сделался пьяницей и впал в сальности, в грязь и в такие цинические эксцентричности, что его все стали обегать, как зачумлённого или одержимого опасною манией» [57, с. 28]. Одна из его запомнившихся выходок называлась «Въезд в Иерусалим». Барин собирал своих крепостных крестьян и дворовых людей обоего пола с детьми, расставлял в два ряда по дороге от усадьбы до деревни с ветвями вербы в руках, а сам, усевшись на клячу, проезжал сквозь строй махавших ветвями поданных. Похоже, склонность к эксцентричному поведению была фамильной чертой.

В отношениях с родными Пётр Катенин вёл себя крайне непорядочно. Мать он обвинял в том, что она дала вольную семнадцати девушкам из Шаёва, тем самым лишив его части наследства, младшего брат, напротив, сам лишил имущества. Павел Александрович Катенин в письме к Бахтину в феврале 1842 года сетовал: «Пока я служил на Кавказе, брат мой Пётр Александрович, имевший от меня доверенность, продал одну из моих деревень в 50 душ и выручку промотал; возвратясь восвояси, нашёл я своё имение совершенно разорённое и кругом в долгу» [58, л. 7].

Свои отношения с возлюбленным Прасковья Петровна никогда не скрывала. Балтазар Кампенгаузен с супружеской неверностью смирился. Привыкшее к адюльтерам общество баронессу отторгать не стало.

По смерти Б. Б. Кампенгаузена Катенин переселился в имении баронессы на правах невенчанного мужа. Прасковья Петровна поступки возлюбленного не осуждала.

Жестокие нравы того времени были скорее нормой, чем исключением. В имении Аракчеева Грузино, где любили гостить барон и баронесса Кампенгаузен, полноправной хозяйкой чувствовала себя сожительница графа Настасья Минкина. Сама из крепостных, она так прославилась изощрёнными издевательствами и пытками над крепостными и дворовыми людьми, что заслужила приглашение на бал сатаны в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Прасковья Кампенгаузен к людям, находившимся в услужении и тем более в собственности,  сочувствия не испытывала, наоборот, порой сама проявляла злобу и агрессию.

Осенью 1831 года Прасковья Кампенгаузен и Пётр Катенин оказались виновными в гибели крестьянского мальчика [59]. Крепостной некого поручика Лаврова был насмерть задавлен упавшим обозом на 20-й версте от Гатчины Большой Лугской дороги. Баронесса и статский советник возвращались из столицы в имение в коляске, запряжённой четырьмя почтовыми лошадьми. Ямщик, вёзший господ, утверждал, что они «беспрестанно понуждали его ехать шибко, несмотря на темноту ночи» [59, л. 4]. «Настигнув шедший по дороге обоз», Кампенгаузен с Катениным «желали объехать оный» [59, л. 2]. Пётр Александрович приказал сидевшему на козлах рядом с ямщиком дворовому человеку отогнать обозных лошадей на обочину [59, л.3]. Лакей выхватил у кучера кнут и ударил по лошадям. Одна из лошадей испугалась, бросилась в сторону и опрокинула обоз с поклажей в придорожную канаву. Выпавший из него 13-летний Тимофей Патракеев погиб. Два уцелевших из обоза человека схватили почтовых лошадей за дышло и стали просить дворовых баронессы о помощи. Однако Катенин не только не разрешил лакеям поднять обоз, но, применив силу, оттолкнул потерпевших. В это время из коляски баронесса Кампенгаузен в запале «бранила и кричала ему [Катенину. – Е. В.]: «Ступай и дави их!» [59, л. 3 об.].

На следствии Кампенгаузен и Катенин свою вину отвергали, говоря, что ехали тихо и не заметили задавленного возом мальчика. Суд постановил, что смерть мальчика Патракеева последовала исключительно от неосмотрительного распоряжения господ. В вину им поставили отсутствие человеколюбия: своевременная помощь могла бы спасти подростку жизнь. Баронесса и статский советник были преданы церковному покаянию. Им также следовало уплатить «в удовлетворение поручика Лаврова положенное по закону денежное взыскание за задавленного мальчика» [59, л. 2]. Под предлогом болезни виновники несчастного случая с августа 1832 года по февраль 1834 года от наложенной эпитимии уклонялись [58, л. 19]. Наказание понёс хлестнувший лошадей кнутом дворовый баронессы Михаил Федотов: он получил 15 ударов батогами. Решение надворного суда по делу о гибели Тимофея Патрикеева министр юстиции доложил государственному секретарю, а тот, в свою очередь, императору.

В южном поместье баронессы тоже царила жестокость. Дело управляющего Андрианополем коллежского регистратора Турчанинова о жестоком обращении с крепостными рассматривал Славяносербский земский суд [60]. Два крестьянина Копатченко и Лейба после телесных наказаний выжили, а Демьян Пасешниченко, зверски избитый 29 мая 1826 года, спустя пять дней от побоев умер. «22 человека, видевших сие произшествие, под присягой утвердили, что Турчанинов на гумне сперва сам кулаками по спине и бокам, а потом вместе с атаманом Величенком били Пасешниченка палками столь жестоко, что у него изо рта и носа пошла кровь, от чего он упал на землю, ударился грудью об оную» [60, л. 10 об.]. В своё оправдание Турчанинов утверждал, что покойный имел пагубную привычку пить и был наказан «ударами тонким прутиком по задней части тела» за уклонение от работ [60, л. 6 об.]. Следствие велось более двух лет. Славяносербский земский суд приговорил жестокого управляющего к выплате 150 рублей крестьянской вдове и «для очищения совести» к церковному покаянию, «сколько времени духовное правительство назначит» [60, л. 6 об.]. Екатеринославская палата уголовного суда за то, что во время судебного расследования Турчанинов проявил себя человеком «строптивым и ожесточённого характера», постановила «впредь его к управлению имениями не допускать и надписать на его паспорте» [60, л. 12 об.]

Пылкая страсть Прасковьи Петровны и Петра Александровича увенчалась рождением ребёнка. Незаконнорождённую дочь баронесса назвала Прасковьей [55, С. 230].

В Андрианополе проживала привезённая Прасковьей Петровной гувернантка-француженка. Не поладив с барыней, девушка попросила её отпустить. Баронесса отдавать паспорт гувернантке категорически отказалась, мотивируя тем, что договор был служить ей три года. Воспользовавшись совместной поездкой в Таганрог, француженка обратилась за защитой к графу Воронцову. Посланному графом к баронессе адъютанту, а затем полицмейстеру Прасковья Петровна грубо отказала. Кавалерственная дама была решительно не согласна возвращать паспорт иностранке. Тогда Воронцов объявил баронессе домашний арест, «посадив к ней в залу полицейского офицера и поставив у ворот двух будочников» [36, с. 285]. П. П. Кампенгаузен вынужденно согласилась отпустить француженку, но пообещала жаловаться на графа.

Тот факт, что гувернантка состояла в услужении у Прасковьи Петровны в 1825 году, а также возраст баронессы (в год смерти супруга – 1823-й – ей было 43 года) и набор хронических болезней, которыми она страдала, дают основания полагать, что ребёнок от связи с Катениным появился на свет ещё при жизни барона Кампенгаузена.

Живя вместе с баронессой в её имении Быстреево, Пётр Катенин распоряжался как хозяин и поплатился жизнью за свою крайнюю жестокость. «Кончина брата, застреленного в деревне баронессы Кампенгаузен беглыми ея крестьянами, вероятно недовольными управлением, прибавила мне 120 душ, так что всего нынче у меня 340, но там ещё больше всяких недостатков и долгов, etc…», – сообщил Павел Александрович приятелю [58, л. 7]. Из записи, сделанной на полях семейной катенинской псалтыри, известно, что расправа произошла около сельца Заречье 1 декабря 1841 года, и убитый был похоронен недалеко от места гибели на Быстреевском погосте. К сожалению, сама псалтырь в 1970-х годах из Костромского областного архива пропала. Остались записи, скопированные с неё костромскими краеведами. О захоронении Петра Александровича Катенина на погосте рядом с имением баронессы Кампенгаузен сообщает также «Русский провинциальный некрополь» [61].

Укрощение страстей

На 19-й версте дороги, ведущей из Петербурга в Стрельню, располагалась Свято-Троицкая приморская пустынь. Проезжавшие по Петергофскому тракту издали замечали золотые купола и кирпичные стены обители.

Расцвет монастыря, основанного при Анне Иоанновне, пришёлся на годы наместничества архимандрита Игнатия.

Свт. Игнатий Брянчанинов. Неизвестный художник. Между 1834 и 1851 гг. Государственный Русский музей

Святитель Игнатий принял обитель 27-летним игуменом и пробыл в ней долгие 24 года.Главной заботой молодого наместника стало духовное возрождение монастыря. Он прививал братии дух истинного монашества, вникал в келейную жизнь каждого послушника, назидал братьев в духовно-нравственной жизни. При нём в обители установился строгий уклад. Руководителем монастырского хора стал известный духовный композитор протоиерей П. И. Турчанинов. За годы наместничества отца Игнатия храмы были отремонтированы,хозяйство обустроено наилучшим образом. Монастырь приобрёл статус первоклассного и стал известен не только в России, но и за её пределами.

Император Николай Iобычно проводил лето в Петергофе и вместе с императрицей посещал Свято-Троицкую пустынь. Приближённая ко двору знать поначалу заезжала в монастырь, чтобы сделать приятное государю и государыне или просто из любопытства. Очень скоро пустынь стала почитаемой.Многие из богатых петербургских жителей начали погребать в обители усопших родственников и делать дорогие пожертвования деньгами или ценностями. На средства прихожан воздвигли поминальные церкви и часовни. Не осталась в стороне и Прасковья Петровна Кампенгаузен. Её стараниями прах убитого возлюбленного Петра Катенина был перенесён с Быстреевского погоста в Голицынскую церковь во имя архистратига Михаила Свято-Троицкой пустыни [62].

Рост популярности обители с приходом отца Игнатия вызван был силой и притягательностью его личности.

Один из самых значительных и ярких богословов и мыслителей XIX века, в миру Дмитрий Александрович Брянчанинов происходил из богатого аристократического рода. Он получил прекрасное домашнее образование, а затем в чине поручика окончил столичное Военно-инженерное училище, но к службе тяготения не имел. Чувствуя духовное призвание, Дмитрий Александрович написал прошение об отставке. Против его увольнения из армии возражали не только родители: его уговаривал остаться великий князь Михаил Павлович. Неожиданная тяжёлая болезнь позволила Д. Брянчанинову покинуть армию. В возрасте двадцати лет он поступил послушником в Александро-Свирский монастырь, в июне 1831 года принял монашеский постриг и в конце года стал настоятелем Лопотова монастыря на Вологодчине. В мае 1833-го отца Игнатия возвели в сан игумена, в ноябре император поручил ему управление находящейся в запустении Троицо-Сергиевой пустынью. В 1857 году в Казанском соборе в Петербурге архимандрит Игнатий был хиротонисан во епископа Кавказского и Черноморского.

Его называли «духовным аристократом». В России XIX века между церковью и интеллигенцией образовался разрыв. Высшие круги общества в большинстве своём являлись сторонниками западных культурных ценностей, в то время как духовенство отстаивало допетровские, сакральные устои жизни. Европейски образованное общество взирало на служителей церкви свысока. Начало формироваться мирское богословие. Святитель Игнатий был один из немногих, кто в силу своего происхождения и образа мыслей сумел наладить диалог между интеллигенцией и церковью. Узы личной дружбы связывали его с композитором М. Глинкой и художником К. Брюлловым. В одном из писем он признавался, что в своих богословских трудах ориентируется в чистоте и ясности языка на Пушкина. «Святитель Игнатий был, пожалуй, единственным в то время мыслителем, который к своим богословским рассуждениям активно подключал язык положительной науки» [63].

Неудивительно, что среди его духовных детей были представители столичной аристократии. В круге лиц, нуждавшихся в пастырском слове святителя Игнатия, нашлось место для Прасковьи Кампенгаузен. Установившиеся между ними отношения позволили баронессе пригласить епископа по дороге к Кавказской кафедре остановиться у неё в имении и вместе встретить праздник Рождества Христова.

Ночевавший в Андрианополе 1 января 1826 года Шенинг вспоминал, что «и дом и церковь очень хороши» [36, с. 288]. По местному преданию, в андрианопольской церкви в 1841 году стоял гроб с телом М. Ю. Лермонтова [64]. Лермонтовы приходились роднёй Катениным, и вполне вероятно, что траурная процессия по дороге с Кавказа могла сделать остановку на ночь в имении баронессы. Стараниями баронессы в 1850 году был обновлён храм во имя Николая Чудотворца.(Храм сохранился до наших дней и относится к Алчевскому благочинию.)

Будучи человеком крайне щедрым на милостыню к нуждающимся, святитель Игнатий за годы службы в Свято-Троицкой пустыни не только не скопил средств, но без посторонней помощи не мог отправиться в дальний путь. Духовно близкий человек снабдил епископа 1000 рублями для поездки из Петербурга в Ставрополь. 25 ноября 1857 года он выехал из Петербурга. Дорога лежала через Москву, Тулу, Орёл и Харьков. 21 декабря по пути из Харькова святитель вместе со спутниками решил заехать в Святогорский монастырь. Погода стояла сухая, ехали в колёсных экипажах. Неожиданно началась снежная метель, ямщики сбились с дороги, и только чудо уберегло путников: лошади остановились как вкопанные на краю обрыва. Лишь глубокой ночью епископ добрался до монастыря. Оттуда его путь лежал на Бахмут.

Баронесса выслала за епископом шестерик отличных лошадей. Но опять вмешалась непогода, и святитель Игнатий чуть не замёрз в степи.

«Первые двадцать вёрст лошади мчались быстро по летней дороге, покрытой ледяной корой. С начала других 20 вёрст дорога уже была покрыта снегом. Лошади пошли шагом. Чем дальше, тем снег становился глубже, шестерик остановился. Послали за другими лошадьми. Приведён был ещё шестерик, дормез, запряжённый в двенадцать лошадей, тронулся, но снег становился глубже и глубже – лошади шли с трудом, часто останавливались.

Настала ночь. Кучера сбились в степи с дороги и по необходимости вынуждены были остановиться. К счастью, ночь была не холодная. Отпрягли несколько лошадей, и верховые поехали отыскивать селения и помощь. На звук праздничных колоколов верховые приехали в село. Священник и дьякон, готовившиеся служить литургию, собрали достаточное число народу, лошадей и быков и отправились выручать путника, проведшего ночь в степи. Епископ пересел из дормеза в сани и приехал в усадьбу в седьмом часу утра. Экипаж привезли на быках. Оказалось, что сбились с дороги в семи верстах от усадьбы по причине бесследно снегом заметённой степи» [65].

Проведя несколько дней в Андрианополе, епископ Игнатий отправился в Ставрополь и прибыл к новому месту назначения 4 января 1858 года.

Епархией святитель Игнатий управлял четыре года, пока тяжёлая болезнь не вынудила его уйти на покой. Оставшиеся годы он провёл в Николо-Бабайском монастыре Костромской епархии: вёл молитвенную жизнь, работал над богословскими трудами, состоял в переписке с духовными детьми. В 1988 году епископ Игнатий (Брянчанинов) был канонизирован. День памяти святителя Игнатия отмечают 13 мая по новому стилю.

Баронесса Прасковья Кампенгаузен прожила долгую жизнь; она скончалась в возрасте 89 лет.

Вместо эпилога

Прасковья Петровна Кампенгаузен успела застать крестьянскую реформу. Из подписанных ей выкупных документах 1864 года следует, что село Стокопани и деревня Водяная Мелитопольского уезда Таврической губернии с принадлежащими к ним 272 ревизскими душами достались ей по духовному завещанию покойного мужа [66, л. 2 об].

Село Андрианополь и хутор Марьинский вСлавяносербском уезде согласно купчей крепости, заключённой в Харьковской палате гражданского суда 3 апреля 1862 года [67], баронесса продала соседу по уезду штабс-капитану Тимофею Ивановичу Долинскому. Схожесть фамилий Долинский и Долинино-Иванский ввела в заблуждение исследователей. К. А. Губастов, ссылаясь на В. В. Руммеля, считал, что дочь баронессы Прасковья Михайловна была замужем за орловским помещиком  Далининым-Иванским (Долининым-Иванским) [55, л. 230]. Родословие Долининых-Иванских хорошо изучено; среди женщин, присоединившихся к роду путём вступления в брак, нет ни одной с именем Прасковья.

В Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве хранится портрет Прасковьи Петровны Кампенгаузен работы французского художника Бенуа-Шарля Митуара. Первоначально портрет был передан в дар Румянцевскому музею в 1898 году А. А. Блоковым. Даритель не пояснил историю происхождения у него этой работы, уточнив лишь, что написана она была в 1813 году в Париже. Исходя из особенностей костюма баронессы, искусствоведы датируют картину 1820-ми годами [68]. В этот период Митуар работал в Петербурге и был популярен в светских кругах.

На портрете изображена одетая в элегантное тёмно-синее бархатное платье черноокая красавица. Наряд Прасковьи Кампенгаузен дополняет украшенная страусиными перьями и тонким кружевом модная соломенная шляпка на шёлковых лентах. За обворожительным взглядом томных глаз и мягким движением изящной руки сложно распознать властную и своевольную женщину.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Русский биографический словарь. [Т. 3] : Ибак – Ключарёв. М., 1994. С. 443–445.

2. Новая российская энциклопедия. Т. 7. Ч. 2. М. : Энциклопедия, 2010. С. 150.

3. Винавер В. Пера Сегединац. Београд : Просвета, 1955.

4. Полное собрание законов Российской империи : [собр. 1-е. С 1649 по 12 дек. 1825 г.]. Т. 13 : 1749–1753. СПб., 1830. С. 840.

5. ЦДIАК Украiни. Ф. 1413. Оп. 1. Д. 4. Л. 376.

6. Там же. Д. 3. Л. 249.

7. Там же. Ф. 1343. Оп. 1. Д. 6. Л. 71 об.

8. Пишчевич С. С. Известие о похождении Симеона Степановича Пишчевича. 1731–1785 / Под ред. Н. Попова. М. : О-во истории и древностей рос. при Моск. ун-те, 1884. С. 189.

9. ЦДIАК Украiни. Ф. 1413. Оп. 1. Д. 2 . Л. 17 об.

 10. Полное собрание законов… Т. 14. С. 625.

11. Подов В. И. Донбасс, век XVIII. Луганск : Светлица, 1988. С. 131.

 12. ЦДIАК Украiни. Ф. 1413. Оп. 1. Д. 15. Л. 387.

 13. РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 2419.

 14. РГАДА. Ф. 1354. Оп. 119. Ч. 1. Д. Г 6.

 15. РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 18725. Л. 46.

16. Феодосий (Макаревский А. Г.). Материалы для историко-статистического описания Екатеринославской епархии: церкви и приходы прошедшего XVIII столетия. Вып. 1. Екатеринослав, 1880. С. 830.

17. РГАДА. Ф. 1355. Оп. 1. Д. 391 (1). № 12.1.

 18. Джерела з iсторїi Пiвденної України. Т. 10. Описи Степової України останньої чвертi XVIII – початку XIX столiття / Упорядник А. Бойко. Запорiжжя : РА «Тандем-У», 2009. C. 216.

19. РГАДА. Ф. 1354. Оп. 119. Ч. 1. Д. Литера «А»-8.

20. Там же. Ф. 1355. Оп. 1. Д. 392. № 106 (1).

21. Там же. Ф. 1308. Оп. 1. Д. 419. Л. 11, 15.

22. Там же. Ф. 1354. Оп. 119. Ч. 1. Д. Литера «Г» - 6.

23. Петербургская старина. Новости, объявления и распоряжения правительства. 1798 год // Рус.старина. 1875. Т. 12. С. 663.

24. Месяцеслов с росписью чиновных особ, или Общий штат Российской империи на лето от Рождества Христова [1805–1829] 1805. Ч. 2. Спб. : Имп. Академия наук, 1805. С. 146.

25. Месяцеслов с росписью чиновных особ… 1806. Ч. 2. Спб., 1806. С. 208.

26. Бобринский А. Дворянские роды, внесённые в общий гербовник Всероссийской империи. Ч. 1. СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1890. С. 161.

 27. Сенатские объявления о запрещенияхна имения. СПб., 1824. № 493, 494, 495. Вып. 1–17 от 21 дек. С. 91.

 28. Сенатские объявления о запрещениях на имения. 1830. № 14848. Вып. 1 от 11 окт. С. 2726.

 29. ЦГИА СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 341.

 30. РГВИА. Ф. 395. Оп. 29. Год 1838. I-е отд. 2-й стол. Д. 105.

 31. РГИА. Ф. 1343. Оп. 27. Д. 1755.

 32. РГИА. Ф. 577. Оп. 11. Д. 849.

 33. РГАВМФ. Ф. 33. Оп.  4. Д. 220.

 34. РГВИА. Ф. 400. Оп. 17. Д. 864.

 35. РГИА. Ф. 577. Оп. 35. Д. 143.

36. Воспоминания Николая Игнатьевича Шенига // Рус.архив. Кн 3. Вып. 9–12. 1880.

37. Cерков А. И. Русское масонство 1731–2000 : энцикл. слов. М. : РОССПЭН, 2001. С. 373.

 38. Полное собрание законов Российской империи. Т. 29.

 39. Полное собрание законов Российской империи. Т. 30.

40. Дубровин Н. Ф. Письма главнейших деятелей в царствование Императора Александра I : (с 1807–1829 г.). Спб. : Тип. Имп. Акад. Наук, 1883.

41. Вигель Ф. Ф. Записки. М. : Захаров, 2000.

42. РГАДА. Ф. 188. Оп. 1, ч. 1. Д. 362.

43.  РГАДА. Ф. 1302. Оп. 5, ч. 1. Д. 373.

44. РГИА. Ф. 379. Оп. 1. Д. 211.

45.  Письма графа А. А. Аракчеева барону Б. Б. Кампенгаузену // Рус. старина. 1896. Т. 86. Вып. 5. С. 339.

46. Вяземский П. А. Старая записная книжка. М. : Захаров, 2003. С. 449.

47. Булгаков А., Булгаков К. Братья Булгаковы : Переписка. Т. 2. : Письма 1821–1826. М. : Захаров, 2010.

48. Чистович А. Я. Илья Васильевич Буяльский, заслуженный профессор С.-Петербургской мед.хирург. академии // Рус. старина. 1876. Т. 15, вып. 1–4. С. 302.

49. Статистическо-географический словарь Струго-Красненского района Псковской области / авт.-сост. А. Н. Ефимов, А. И. Фёдоров. Струги Красные, 2015.

50. РГАДА. Ф. 1354. Оп. 354. Ч. 2. Д. Литера «З» - 73.

51. Там же.Ч. 2. Д. Литера «П» - 394.

52. Там же. Ч. 2. Д. Литера «Ж» - 37.

53. Сенатские объявления о запрещениях на имения. 1839. № 17682. Вып. 41. от 10 окт. С. 4099.

54. РГИА. Ф. 1088. Оп. 11. Д. 87. Л. 1.

55. Губастов К. А. Генеалогические сведения о русских дворянских родах, происходивших от внебрачных союзов. Испр. и доп. А. А. Сиверсом. Машинописный текст. Отпечатано в 2-х экз.  СПб., 1895–1915.

56. Муравьёва И. Б. Кто был отцом Прасковьи Михайловны – дочери баронессы Прасковьи Кампенгаузен // Изв. Рус.генеал. о-ва. Вып. 17. СПб., 2005. С. 56–58.

57. Макаров Н. П. Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь. Ч. 1. СПб. : Тип. Тренке и Фюсно, 1881–1882.

58. ГАКО. Ф. Р-1022. Оп. 4. Д. 20.

59. РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. (1831 г.). Д. 154.

60. Там же. Оп. 1. (1828 г.). Д. 121.

61. Шереметевский В. В. Русский провинциальный некрополь / Изд. Вел.князь Николай Михайлович. Т. 1. М. : Типо-лит. Т-ва И. Н. Кушнерёв и Кº, 1914. С. 388.

62. Саитов В. И. Петербургский некрополь / Изд. Вел.князь Николай Михайлович. Т. 2. СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1912. С. 346.

63. Игнатий Брянчанинов: святой аристократ // Фома .журн. URL: https://foma.ru/ignatiy-bryanchaninov-svyatoy-aristokrat.html (дата обращения 03.06.2020)

64. Луганские журналисты и блогеры посетили храмы Алчевска. Ч. 2.URL: https// lugansk-lg-ua.livejournal.com/79384.html(дата обращения 03.06.2020)

 65. Жизнеописание святителя Игнатия Брянчанинова. М. : Изд-во.им. свт. Игнатия Ставроп.; Рос. нац. б-ка, 2002. С. 212.

 66. РГИА. Ф. 577. Оп. 39. Д. 30.

67. Там же. Оп. 11. Д. 806. Л. 6, 16–16 об.

68. Эра Румянцевского музея. Картинная галерея : Из истории формирования собр.ГМИИ им. А. С. Пушкина   Гос. музей изобраз. искусств им. А. С. Пушкина, Российская гос. б-ка; [под общ. ред. К. Г. Богемской]. М. : Красная площадь, 2010. С. 220–221

Источник: Высоцкая Е. П. Четыре жизни баронессы Кампенгаузен. // Донской временник / Дон. гос. публ. б-ка. Ростов-на-Дону, 2020. Вып. 29-й. С. 14–33