ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2008-й

Музыкальная жизнь Дона

СЫНОВНЕЕ СЕРДЦЕ

Павел Павлович Назаревский, музыковед, исследователь музыкальной культуры Дона

Осенью 1979 года я, благополучно проучившись три года в музыкальной школе им. Чайковского, перешёл в разряд старшеклассников. Это означало, что и без того насыщенная программа пополнилась ещё одним предметом — музыкальной литературой. Первое знакомство с неизвестной дисциплиной и незнакомым преподавателем всегда значит для юного ученика очень много. Смутная тревога перед началом большого познания не даёт спокойно заснуть, окрашивая повседневную жизнь радугой разноцветных эмоций и чувств. В детстве, когда способность радоваться ещё не изжита, а чистота восприятия не замутнена столкновением с грубостью и равнодушием взрослых, радость познания бывает столь остра, что память о ней остаётся на всю жизнь.

Наступило время первого урока. Тёплое сентябрьское солнце заливало столы и стены просторного класса. Массивная оконная рама разрезала солнечный свет на большие квадраты, которые подобно чистым листам сами собой ложились перед глазами маленьких учеников. Высокий седой человек, казавшийся нам, детям, ещё выше и ещё старше, чем был на самом деле, приветствовал нас так, словно мы давным-давно знакомы. Говорил быстро, пересыпая свою речь добрыми шутками, которые всегда располагают к себе детвору. Он весь, от макушки до пят, был словно соткан из солнечного света, белизны нетронутой бумаги и, конечно же, музыки. В считанные минуты, запомнив всех по именам и без труда найдя с каждым общий язык, по-детски увлекающийся учитель обрушил на ошарашенных малышей такое количество всевозможных прожектов, идей и планов на будущее, что у особо впечатлительных натур захватило дух. Он обещал нам регулярные походы в кино, причём список фильмов, включённых в программу, кружил головы всем советским школьникам. Мы с удовольствием готовы были смотреть и на Бориса Бабочкина, строчащего из пулемёта «Максим», и на Бориса Смирнова, самозабвенно слушающего «Аппасионату». Ещё нам были обещаны встречи со знаменитыми композиторами, дирижёрами, интересные поездки и прочее, прочее, прочее. Уроки музлитературы, к сожалению, шли всего лишь раз в неделю, и мы с нетерпением ждали новой встречи с высоким седым человеком, не утратившим мальчишеского задора. Учебная программа диктовала условия: внимательно слушать произведения композиторов разных стран и эпох и потом грамотно разбирать их. Учитель ставил пластинку, и при первых звуках его лицо преображалось. Тема набирала силу, разворачивалась яростным, могучим крещендо, и глаза учителя светились изнутри. Страсти затухали, жизнь еле теплилась в нежном пианиссимо, и лицо его становилось спокойным и умиротворенным. Его рассказы о музыке и композиторах, с многими из которых он вёл дружескую переписку, можно было слушать часами. Рассказчиком был великим: говорил одновременно и увлечённо и увлекательно, что удаётся очень немногим. Будни школьника не всегда безоблачны. Как-то раз одна милейшая девочка с большим белым бантом на голове не смогла ответить на вопрос, смутилась и заплакала. Учитель мгновенно бросился к старенькому фортепиано в углу, взял несколько аккордов и с выражением запел: Заплачь — дам калач, Зареви — дам три! Рёвушка, рёвушка, рёвушка-коровушка!

Громкий смех детей, очарованных обаянием своего кумира, разом высушил слёзы. В другой раз кто-то из нас настолько увлёкся рассказом о Прокофьеве, что принялся грызть авторучку. В руках учителя как по мановению волшебной палочки появилась банка с конторским клеем, увенчанная, как было принято в ту пору, большой резиновой соской: «Эта грязная соска будет стоять на твоем столе до тех пор, пока ты не отучишься совать в рот всякую дрянь!» Под общий хохот рассеянный юный музыкант дал честное слово, что навсегда избавится от глупой привычки. Итак, всё было прекрасно настолько, насколько это вообще бывает в детстве. И всё-таки за энергичными быстрыми движениями, за искренней весёлостью и остроумием, за редкостным умением слушать музыку и говорить о ней скрывалось нечто такое, о чём учитель умалчивал. Взрослые напрасно отказывают детям в прозорливости. Дети зачастую способны распознавать и чувствовать человека куда лучше умудрённых опытом старцев. Бывали минуты, когда учитель останавливался, погружаясь в себя, и в тот же миг нам бросалась в глаза какая-то болезненная нервозность, изменявшая его облик. Отчего было так, мы не знали, да и вряд ли кто-нибудь решился бы рассказать нам, пионерам конца семидесятых, о страшной и трагической судьбе нашего учителя, которого звали Павел Павлович Назаревский. В истории Новочеркасска не так уж много найдётся людей, связанных с городом длинной родословной, людей, безвозмездно подаривших своей малой Родине все силы, весь талант, всю жизнь без остатка...

Его дедом был кафедральный протоиерей новочеркасского Вознесенского Войскового собора Василий Михайлович Петров. В России издавна существовала традиция: давать духовное образование мальчикам, отличавшимся красотой, статью, хорошим музыкальным слухом и голосом. Сейчас трудно утверждать что бы то ни было о музыкальных способностях протоиерея Василия, но своей дочери, родившейся в 1895 году, он постарался дать всестороннее образование. Тамара Васильевна, как положено дочери священнослужителя, росла благовоспитанной скромной девушкой. Домашнее музицирование в начале XX века — явление обычное. Однако способности Тамары Петровой были явно выше средних. Кроме этого, она свободно владела английским, немецким и японским, – этот невероятно трудный для европейца язык Тамара Петрова выучила во время поездки в Страну Восходящего Солнца вместе с отцом. Пришло время, и молодая пианистка-педагог сочеталась законным браком с юрисконсультом Павлом Михайловичем Назаревским, который был старше своей жены лишь на год. Летом 1918 года в центре белого движения двое любящих ожидали появления на свет первенца. Как хорошо, как безоблачно могла бы сложиться их жизнь и жизнь их будущих детей! Но в Новочеркасске ещё существовала сильная законная власть, и российский флаг по-прежнему реял, радуясь горячему степному ветру. Наступило 26 июля. Двадцатичетырёхлетний юрисконсульт, готовившийся стать отцом, отправился в банк по служебной надобности. В банке ему сделалось дурно, и он потерял сознание. Его как можно быстрее постарались отвезти в больницу, где он и умер через несколько часов — вероятно, вследствие сердечного приступа. Умирая, он не мог знать, что в этот самый день его жена произвела на свет сына… Рождение первенца и неожиданная смерть мужа настолько сильно потрясли молодую женщину, что она осталась парализованной на всю жизнь. Так жестоко огромный мир встретил маленького Пашу Назаревского, и с годами эта жестокость не ослабевала, изменяя лишь обличие. В голодной сумятице первых лет советской власти беспомощная женщина и малолетний сын были обречены. К счастью, нашлись добрые помощники. Сначала бабушка ухаживала за дочерью и растила малолетнего внука, затем, после её смерти в 1927 году, двоюродная сестра Паши Антонина Андреевна взяла на себя заботы о семье. Пришлось взрослеть быстро, но невзгоды не сломали и не ожесточили. Тяга к прекрасному, жажда познания и полученная по наследству любовь к музыке укрепляли душу, давали желание жить, дышать и бороться. Павел запоем читает всё, что попадается под руку о музыке, не пропускает ни одного концерта, ни одной радиотрансляции. С 1933 года он переписывается со своим земляком, видным советским композитором Иваном Петровичем Шишовым. Становится своим человеком в музыкальной школе имени Чайковского, знакомится со скрипачом-виртуозом Константином Михайловичем Думчевым, педагогом и композитором Юлией Николаевной Поповой и многими другими достойными людьми, служившими делу музыкального просвещения в нашем городе.

Новочеркасск всегда был богат музыкальными талантами, но основанная в 1930 году газета «Знамя коммуны» очень скупо, неохотно, а главное, непрофессионально писала на музыкальные темы.

В конце 1936 года Павел Павлович опубликовал свои первые заметки, и с тех пор ситуация изменилась. Поразительно! Не получивший систематического музыкального образования студент энергетического факультета Новочеркасского индустриального института писал статьи как профессиональный музыковед. Его эрудиция, замечательная память и редкая работоспособность быстро снискали ему уважение не только в городе, но и за пределами. Редакция «Знамени коммуны» поручает Павлу Назаревскому заведование музыкальным сектором, его принимают в ростовское отделение Союза композиторов. На его имя приходят письма не только от Шишова, но и от Т. Хренникова, Г. Попова, В. Пасхалова, И. Шапошникова и многих других.

Знакомясь с распорядком дня Назаревского, испытываешь искреннее изумление: как этот молодой человек находил время для таких разнообразных занятий, умело совмещая свою деятельность с успешной учёбой в техническом вузе? Видимо, усвоив с детства, что в жизни ему придётся рассчитывать только на себя, Павел Назаревский и приучился к самодисциплине. А вечера он посвящал матери. Усаживая её за стол, рассказывал новости, делился впечатлениями, вёл долгие разговоры о музыке, сознавая, что навсегда останется единственным окном в мир для самого близкого и дорого человека. А Тамара Васильевна, глядя на сына, с болью думала о том, что не будь её на свете, Паша не был бы связан по рукам и ногам, и, возможно, его жизнь сложилась бы гораздо удачнее. Многие его сверстники, потеряв родных и близких в хаосе гражданской войны, сумели достичь больших высот в жизни. Но Павел был нежным, преданным, любящим сыном, что как-то не вязалось с общим настроем эпохи.

Стоит напомнить читателю, что в тридцатые годы газета «Знамя коммуны» пестрела объявлениями следующего характера: «Я, имярек, отрекаюсь от своей матери, так как она является чуждым элементом». Советская пропаганда любила повторять как заклинание два слова: «Родина-мать», выхолостив из них самое главное содержание — любовь. Глашатаи новых ценностей не отдавали себе отчёта в том, что человек никогда по-настоящему не будет предан Родине, если он не испытал чувства любви к матери.

Судьба Павла Назаревского мало кому казалась завидной даже в ту, самую безоблачную для него пору. А мне думается, именно тогда он был по-настоящему счастлив. Долгими зимними вечерами топилась печь, на столе горела лампа под абажуром, из чёрной тарелочки репродуктора лилась музыка, а вокруг были книги, пластинки, и, главное, рядом была мать. Иногда приходил в гости Константин Думчев. Он играл на скрипке или приносил какую-нибудь редкую пластинку. Тогда Павел раскручивал ручку патефона, и все вместе, затаив дыхание, слушали Шаляпина. Потом за чашкой чая старый виртуоз рассказывал о своих триумфальных поездках по Европе и Америке, о встречах с Чайковским, Репиным...Война со страной, подарившей миру Баха и Бетховена, казалась нелепым сном. Молодой инженер, влюблённый в музыку, пытался вникнуть в смысл сводок Совинформбюро. Огромная, безликая Родина-мать призывала с многочисленных плакатов встать на её защиту. А рядом уже двадцать третий год, стойко и достойно перенося телесную немощь, была мать настоящая. Она тихо звала его, просила сесть рядом, он брал её за руку, и они подолгу молчали, прекрасно понимая, о чём думает и тревожится каждый из них. Даже колоссальные потери сорок первого года не давали властям морального права призывать в армию мужчин, имевших на попечении беспомощных родителей. Между тем война всё ближе подходила к донским степям, а об эвакуации не могло быть и речи. 25 июля 1942 года гитлеровцы вошли в Новочеркасск. Своё двадцатичетырехлетие Павел Назаревский встречал на следующий день уже при новой власти. Вот уж, воистину, у этого человека были все причины возненавидеть и день и месяц своего рождения! Что выбрать — героическую смерть на виселице с именем Ленина на устах или голодную смерть в забвении и нищете? Или попытаться выжить? Последнее означало не только лояльное отношение к новоявленным хозяевам, но и сотрудничество с ними. Молодой человек сделал выбор: выжить хотя бы ради своей матери, полагая, что сыновняя любовь оправдает его и перед Богом, и перед людьми. Немцы обнаружили в столице Донского казачества довольно много людей, обиженных Советской властью. Образовалась Городская управа, печатным органом которой стала газета «Новочеркасский вестник». На подступах к Сталинграду грохотала канонада ожесточённых боев, а жизнь в междуречье Тузлова и Аксая шла своим чередом. По-прежнему ходили в обращении советские деньги, за которые можно было купить и хлеб, и сахар, и масло. В музыкальной школе имени Чайковского начался новый учебный год. Чтобы прокормиться, Назаревский занимается тем, чем успешно занимался и до войны. Он организует концерты, служит в храме Александра Невского (наверное, сказались дедовы гены), пишет статьи о музыке, и поскольку единственной газетой в городе был «Новочеркасский вестник», начинает сотрудничать с его редакцией. Вот что, к примеру, было напечатано в газете от 22 октября 1942 года (статья «П. И. Чайковский. К концертам музыкальной школы»): «Едва ли можно назвать другого русского композитора, чье творчество было бы более любимо, более известно, чем творчество Чайковского (1840-1893 гг.). Правдивость и искренность в музыкальном выражении человеческих чувств и переживаний, естественность и жизненность — вот те требования, которые предъявлял Чайковский к себе как к художнику. Чайковского больше всего интересовала природа вечных человеческих чувств — чувства любви, надежды, радости жизни и печали смерти. В глубоком, художественно правдивом выражении чувств и заключается причина необыкновенной доходчивости и популярности творчества Чайковского». И далее: «Музыкальная школа, носящая имя великого композитора, готовит большой концерт из его произведений. В программу концерта предположено включить струнное трио «Памяти великого артиста», скрипичный концерт, романсы и оперные арии. В концерте выступают скрипач-виртуоз К. М. Думчев, лично бывший знакомым с Чайковским, певица И. В. Потапова и другие исполнители. К. М. Думчев играет на подаренной ему П. И. Чайковским в 1893 году в Одессе скрипке работы итальянского мастера Санто-Серафино». Пожалуй, если бы не сделанная выше оговорка, приведённые здесь строки вполне могли сойти за цитату из газеты «Знамя коммуны». Пережившие оккупацию старожилы утверждают, что пресловутый «новый порядок» немало способствовал развитию оперетты. В театре ставят «Весёлую вдову» Легара и «Корневилльские колокола» Планкетта. Эти события находят немедленный отклик на страницах «Новочеркасского вестника». Назаревский не пытался спрятаться за вымышленной фамилией. Возможно, он был искренне уверен в том, что не совершал ничего дурного. И вправду, статей с более невинным содержанием трудно было выдумать. А, может быть, он с детства запомнил чувство отвращения перед своими горожанами, которые, публикуя доносы друг на друга, подписывались псевдонимами «Свой», «Неравнодушный», «Наблюдающий» и т.д. Даже если бы Назаревский выбрал себе удачный псевдоним, «свои» и «наблюдающие» всё равно донесли бы на него после 13 февраля 1943 года. Его авторство было неоспоримо хотя бы потому, что так о музыке в нашем городе не писал никто. Служба в храме, организация концертов и несколько безобидных статей в 1944 году казались преступлениями. Двадцатишестилетний знаток музыки получил десять лет лишения свободы. От гибельных работ на колымских лесоповалах и уральских рудниках его спасло высшее техническое. К концу войны кадровый голод был чудовищным, а промышленность лежала в руинах, так что большой стране было выгодно сохранить молодому инженеру-энергетику жизнь. Назаревского отправили в Ростов, где на закрытом предприятии он руководил производством, имея в подчинении таких же заключённых, как он сам. А за Тамарой Васильевной снова стала ухаживать двоюродная сестра Павла, а сам Павел работал так усердно, что через десять лет, когда его срок подходил к концу, заводское начальство предлагало ему остаться на производстве, обещая жильё и достойные условия для его больной матери. Назаревский отказался. Каждый день из тех трёх тысяч шестисот пятидесяти, что довелось провести в заключении, он поддерживал себя единственной мечтой, мечтой о возвращении в довоенный рай уютного дома, где горит лампа под абажуром, тихо играет патефон, на полках любимые книги, а в кресле его постаревшая мать. В 1954 году Павел Павлович вернулся в Новочеркасск. В первые дни после неволи всё казалось прежним. Но прозрение наступило очень скоро. Константин Думчев упокоился на городском кладбище, не стало Ивана Шишова. Но самым тяжким было другое: многие люди, уважавшие и почитавшие талантливого музыковеда прежде, теперь сторонились его. О блестящей карьере не могло быть и речи. Павел Павлович устроился мастером в учебно-производственные мастерские Всероссийского общества слепых, а в свободное время писал книги в надежде на то, что они когда-нибудь будут изданы. На жизнь с матерью хватало, тем более что они никогда не отличались сребролюбием. Тамара Васильевна тоже работала: на дому бесплатно занималась со студентами политехнического института изучать иностранные языки. Любая попытка со стороны студентов предложить ей заслуженные деньги за труды, немедленно пресекалась. Шло время.

В Новочеркасске при кинотеатре «Пионер» по инициативе Назаревского открылся «Клуб любителей музыки». Центральные книжные издательства выпустили в свет его книги. В 1971 году не стало Тамары Васильевны. Павел Павлович по приглашению руководства музыкальной школы им. Чайковского уже давно работал преподавателем музыкальной литературы. В этом качестве он и пребывал, когда я познакомился с ним в конце семидесятых годов. Память о том времени обильно полита ностальгическими слезами. Причём роль плакальщиков исполняют и приверженцы коммунистической идее, и хронические алкоголики, мечтающие о дешёвом пойле, и обычные люди, истосковавшиеся по спокойной жизни. Однако следовало бы помнить ещё кое-что. Лично я не забуду ни омерзительных пионерских линеек, ни священной коровы по имени «коллектив», способной затоптать всё чистое и доброе в человеке. Я никогда не забуду, что такой человек, каким был Павел Павлович, жил, втянув голову в плечи. Эта привычка появилась не из-за трусости. Слишком часто ему вслед неслось гадючье шипение. Его не оскорбляли в глаза, не шельмовали во всеуслышание. Завистники и лицемеры шёпотом роняли: «А ведь он сотрудничал с немцами». Слова эти произносились без пояснений: никто намеренно не разделял людей на тех, кто был действительно повинен в убийствах и насилии, и на тех, кто работал в столовых, в мастерских, в магазинах или просто писал статьи о музыке. Понадобилось перевернуть с ног на голову огромную страну, чтобы, наконец, прекратилось это издевательство над собственными гражданами, а Павел Павлович Назаревский, уже на смертном одре, получил справку о реабилитации. Он умер в мае 1994 года, и гроб опустили в ту же самую могилу, где навсегда упокоилась его мать...

В один из бледно-сиреневых декабрьских дней, когда уже пахнет еловой хвоей, свечами и мандаринами, урок музлитературы был последним в расписании. Я и ещё двое учеников задержались в классе, подбирая на фортепиано темы только что услышанных произведений. Павел Павлович, не в силах усидеть на месте, ходил взад-вперёд, потом стремительно вышел из класса. Когда вернулся, наша работа была в разгаре. Мы хотели услышать от него новые замечания, но он неожиданно сказал:

— Там в коридоре стоят какие-то молодые женщины.

— Наверное, это наши мамы, — ответили мы хором, не отрываясь от клавиатуры.

— Так идите же к ним скорее, — улыбнулся Павел Павлович.

— Но мы не успели выучить темы. Нам нужно ещё немного времени! А как же музыка?! — заголосили мы наперебой.

И тогда пожилой учитель тихо произнёс:

— Не нужно заставлять ждать своих матерей. Любите, берегите и цените их, и тогда в вашей жизни будет много-много музыки.