ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2015-й

Музыка на Дону

К. Г. ПАШИНЬЯН

МЕХАНИК ОТ БОГА ГРИГОРИЙ СТЕНЕНКО

Апрель 1983-го. Из Москвы пришло письмо. На конверте: «Государственный ордена Трудового Красного знамени академический центральный театр кукол под руководством Народного артиста СССР С. В. Образцова». Из письма:

«…У меня есть французская шарманка 1830 года. Механика у неё такая же, как у одесских шарманок. Сверху шарманки маленькие куклы танцуют, бьют в тарелки, играют на разных инструментах. Всё это выглядит по одежде (раскрашенной) так, будто это посленаполеоновские времена. Беда в том, что у шарманки неисправны меха и немного деформирован валик. Расскажите всё это Стененко. Может быть, он посоветует, что делать. Ведь там в летаргическом сне находятся 8 уличных песен более чем столетней давности.

Ваш С. Образцов».

Письмо Сергея Владимировича Образцова – отклик на несколько моих публикаций о живущем в Ростове потомственном органном мастере Григории Ивановиче Стененко.

Несколько лет тесного общения связывали меня с этим незаурядным человеком – талантливым изобретателем, удивительным рассказчиком.

Шарманку, описанную С. В. Образцовым, Григорий Иванович Стененко не ремонтировал. Не сошлось: ехать в Москву ему не позволяло здоровье; везти шарманку в Ростов (мы предлагали такой вариант Образцову) владелец не захотел.

Шарманку с танцующими куклами реанимировал мастер Китесов из Тбилиси, когда в июне 1986 года там гастролировал знаменитый Театр кукол. Знаю это из письма директора музея народных музыкальных инструментов Веры Васильевны Лагидзе. В письме есть такие строки:

«…Образцов дорожит ею, я предложила ему подарить музею эту шарманку, шутя, конечно, но ему даже плохо стало от этой шутки». Редкий инструмент (на котором «маленькие куклы танцуют, бьют в тарелки, играют на разных инструментах», да ещё из «летаргического сна» вернулись «8 уличных песен более чем столетней давности») был бесконечно дорог знатоку и коллекционеру, каким был Образцов.

Впрочем, Государственный музей народных музыкальных инструментов в Тбилиси в те годы тоже мог удивить многими экспонатами. Помимо национальных чонгури и пандури (струннощипковые), дайры и диплипито (ударные), а также гудаствири (тип волынки), других инструментов стран Востока (кеманча, саз, зурна), музей располагал редкой немецкой фисгармонией, старинным американским граммофоном «Амур-1», а также первыми патефонами акционерного общества братьев Пате, редкой по звучанию итальянской мандолиной начала ХХ века. Истинными жемчужинами музея были четыре великолепных оркестриона и девять шарманок, шесть из которых из Ростова.

Сведения о коллекции музея в Тбилиси – верные, что называется, из первых рук. Многие годы мне довелось общаться с его директором В. В. Лагидзе, подлинным ревнителем музыкальной культуры и сестрой моего доброго товарища Аркадия Васильевича Лагидзе, бывшего директора Музея истории Северо-Кавказской железной дороги.

Из Ростова предприимчивые грузинские коллекционеры вывезли не шесть, а гораздо больше шарманок и несколько оркестрионов. Одни осели в частных собраниях, другие в ресторанах и закусочных, щедро разбросанных по старому Тбилиси. Из писем В. В. Лагидзе (1987): «…Вы знаете, в Грузии до сих пор популярны и пользуются большой любовью шарманщики». Ещё раньше (1986): «У нас есть фотографии тбилисских шарманщиков, французских шарманщиков, польских, немецких. К сожалению, нет русского, ростовского». Это был, пожалуй, единственный «пробел» в тбилисской экспозиции. Сам музей в Грузии ростовские острословы называли «музеем ростовской шарманки». Шутка с горечью. Впрочем, кто виноват? Имеем, не храним; потерявши, плачем.

Вновь к Григорию Ивановичу Стененко. Работая на заводе «Красный металлист», Стененко выполнял отдельные заказы фабрики клавишных инструментов. В 1931 году и вовсе ушёл туда работать («музыкальные гены», куда денешься). Пропадал в цехах, что называется, днями и ночами. Наладил штамповое производство, сделал десятки усовершенствований и рационализаторских предложений.

После работы – вторая работа. Строил автомобиль. Об этом «самодельном транспортном средстве» рассказала газета «Молот» 9 февраля 1939 года. Фотографии автомобиля и сегодня впечатляют отличным дизайном и тщательностью отделки.

Из газетной заметки тех лет:

«Машина тов. Стененко представляет собой четырёхместный лимузин обтекаемой формы. Он имеет 3 колеса – два задних ведущих и одно переднее. Кабина сделана из дикта, обтянутого пропитанной лаком материей. На машине установлен двухцилиндровый мотор с воздушным охлаждением в 16 лошадиных сил. Недавно тов. Стененко провёл испытания своего малолитражного автомобиля. Одинаково на ровной просёлочной дороге и на шоссе лимузин развивал скорость до 80 километров в час. Расход бензина был 70 граммов на один километр. Тов. Стененко уже наездил 360 километров».

Поистине, талантливый человек талантлив во всём. За автомобилем «для себя» последовал плоско‑полировальный полуавтомат, поднявший вдвое производительность труда на фабрике клавишных инструментов. Для души и в память об отце Григорий Иванович ремонтировал шарманки, какие были ещё в ходу у нахичеванских музыкантов Захара Тарасовича Осканова, Карпа Михайловича Караулова, Артёма Емельяновича Тикиджиева. Приходилось Стененко налаживать карусельные органы и оркестрионы.

Началась война. Его, инструментальщика высшего класса, оставили на фабрике, поручили военный заказ. За шестьдесят четыре часа, с минимальным отдыхом, Стененко изготовил сложные формы. Его маленькое мирное предприятие работало на оборону. Эвакуация: Баку, Ташкент. В считанные дни запускается оборудование. В первых рядах – мастер Стененко. Специалисты его квалификации потребовались в Москве. Поехал. Работал на совесть. И не переставал проситься на фронт.

В составе разведбатальона доброволец Григорий Стененко прошёл по дорогам войны. На Курской дуге, у Прохоровки, под огнём ремонтировал боевую технику.

– Механик от Бога, – говорили о нём водители и танкисты.

После войны – родная фабрика. Новые изобретения. Авторские свидетельства. Награды ВДНХ. И ежегодные (как лучшему производственнику) путёвки в дома отдыха и санатории. В 1963‑м попал в Латвию. Органный вечер в Риге. Профессор Л. Ройзман играл Генделя и Баха. С того дня Григорий Иванович потерял покой. Орган занял его мысли. Выход был один: строить.

…1983 год. В погожий, не по‑зимнему тёплый день я зашёл за Григорием Ивановичем, и, сначала на троллейбусе, а потом неспешным шагом, мы отправились на фабрику музыкальных инструментов. Шли, разговаривали. Пока после очередного поворота не открылось фабричное здание. Теперь я едва поспевал за ним. Там, за стеной, было его детище, его память и надежда. Нас остановили на проходной: «Ваш пропуск!»

– У меня их два, – суетливо стал шарить он по карманам, – один бессрочный, вроде как наградной.

– Проходите, проходите, – смутясь, сказала дежурная, – я недавно здесь работаю, да и служба у нас такая – проверять.

Мы открыли дверь инструментального цеха, и Григорий Иванович остановился. То ли дух перевести – восемьдесят три года всё‑таки. То ли дать мне возможность оценить строгую красу его деревянного рукоделия: частокол квадратных труб, добротно сработанная платформа с фортепианной клавиатурой. Подошли.

Григорий Иванович взял в руки самую большую трубу (2 метра 10 сантиметров) и приложился к мундштуку. Увы…

– Лёгкие уже не те, – замялся он, – самую большую теперь, пожалуй, не надую.

Он взял трубу поменьше, и густой прекрасный звук, наполнив цех, сейчас же угас.

– Акустики здесь никакой, – сказал Григорий Иванович, – а труба ничего, играет.

Потом он открыл инструментальный шкаф и достал совсем маленькую трубочку тёмного дерева. Сказал: «Это ещё отцовой работы. Одна осталась. Берегу. Стопка (основание) – из ольхи. Могла быть из клёна или груши. Главное, – чтобы из бесслойной древесины. Дека – из резонансной ели. Верхнее покрытие – вновь ель. Полочка – кленовая».

Я взял трубку, поднёс её к губам. Удивительной чистоты «до‑о‑о‑о» вспорхнуло под потолок.

– Этому «до» почти сто лет, – сказал Григорий Иванович, – давайте ещё послушаем.

Годы и нездоровье не позволили Григорию Ивановичу в полной мере осуществить задуманное. Находились помощники, не оставалась в стороне родная фабрика. На трёхсоттрубный орган конструкции Стененко не было чертежей. Он существовал в голове и памяти рук одного человека – Григория Ивановича Стененко. Строить мог только он сам и никто кроме него.

У меня хранится простая школьная тетрадь, исписанная рукой Григория Ивановича Стененко. Его записки, основанные на воспоминаниях отца Ивана Ивановича, печатаются ниже в живом авторском изложении.