ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2006-й

Изобразительное искусство Ростовской области

ИЗ ЗЕРНОСОВХОЗА — В ИСКУССТВО

художник о себе

Родился я в селе Сандата в 1916 г., 16 июля, в семье кузнеца. Отец мой, Лысенко Гавриил Иванович, участник штурма Зимнего дворца, всю Гражданскую войну провел на разных фронтах, много раз был ранен. Мать, Лысенко Ирина Егоровна, также из крестьян, родом из Сальска. В 1928 г., после окончания сельской школы, я уехал в Сальск, где продолжил учёбу.

И вот, помню, весной 30-го, когда я учился в VI классе, меня вызвали в райисполком. Моё смятение быстро исчезло после теплого приёма, который мне там оказали. Меня ласково и в то же время довольно настойчиво уговаривали поехать в зерносовхоз «Гигант» на время уборки в качестве... художника.

Конечно, мне, как и всем моим сверстникам, хотелось провести каникулы дома, у мамы (в селе Сандата), но меня соблазнили тем, что пообещали научить водить трактор! Но почему выбор пал на меня? Ведь я знал, что в школе, в старших классах, были более талантливые и опытные товарищи, которые под руководством преподавателя рисования оформляли школу к праздникам. Для меня это осталось загадкой и по сей день...

Больше двух месяцев провёл я в 2-м отделении совхоза «Гигант». Оно представляло из себя небольшой красивый палаточный городок. А посредине стоял главный объект — деревянный вагон, где я жил и работал под руководством председателя рабочкома тов. Матушкина. Основной моей работой был выпуск стенгазеты. Но это являлось основной и, по существу, единственной формой пропаганды в отделении, так как здесь не было даже радио. Поэтому приходилось много работать.

Стенгазета называлась «На вилы дозора». Размер её был весьма солидным: сантиметров 80 в ширину и метра полтора (если не два!) в длину. Текст, который, в основном, готовился Матушкиным, я переписывал печатными буквами; он занимал немного места, но был ёмким по содержанию; в нём освещались конкретные задачи на ближайшие дни. «Свободные» места я заполнял рисунками, шаржами, карикатурами — всё на злобу дня!

Стенгазета выходила почти каждый день, успехом пользовалась огромным! Я думаю, причиной было то, что все изображённые узнавали себя. Поэтому у стенгазеты всегда стояла толпа и слышался беспрерывный хохот.

Могут спросить: как же я, будучи мальчишкой, мог подметить что-то характерное, типическое в каждом из десятков изображаемых? А причина в том, что я беспрерывно общался с этими прекрасными, чистыми душой и помыслами людьми — парнями и девушками из окрестных сёл и хуторов. В них было очень много общего, и в то же время я уже тогда видел, подмечал то разное, что присуще каждому индивидууму в лице, фигуре, походке, движении и т.д. Уборочная шла к концу, я уже подумывал о доме. С Матушкиным мы жили дружно. Я чувствовал, что он мною очень доволен, и я тоже не менее был доволен шефом. Когда пришло время уезжать, он проводил меня как родного сына, тепло и ласково.

Это было первое моё знакомство с зерносовхозом «Гигант». Тогда мне исполнилось 14 лет. После шести классов сальской средней школы 2-й ступени имени Карла Маркса я в 1930 г. переехал в Армавир, к своей тете — Лукьяшкиной Евгении Егоровне, где окончил семилетку. Одновременно учился в ИЗОстудии. Ее преподаватель Василий Афанасьевич Боровко, заметив мои способности, посоветовал ехать учиться в Краснодарский художественно-педагогический техникум, который он в свое время окончил. Но время было тяжелое, и я отправился в станицу Лабинскую, куда переехали родители. Там я начал трудовую деятельность. Работал учеником слесаря и молотобойцем вместе с отцом на заводе, который, к моей радости, носил знакомое мне имя «Гигант».

В 1932 г. на Кубани начинался голод. Я рассчитался, потянуло в родные сальские степи, в зерносовхоз «Гигант». До Сальска я доехал поездом по билету, а в Сальске на ходу сел в пассажирский и, конечно, в Трубецкой был высажен в числе ещё нескольких таких же, как и я, безденежных, и передан начальнику станции. Тот, убедившись, что у нас нет ни гроша, сказал: «Я сейчас выйду в другую комнату, а вы быстро сматывайтесь подальше от станции!» Радуясь, что так легко отделался, я пошёл искать управление зерносовхозом. И, только войдя и помещение, тут же, в коридоре, встретился с Матушкиным. Он к тому времени был уже заместителем директора. Встреча была радостной. «Как хорошо, что ты приехал! — сказал он. — Хочешь, направлю тебя в 2-е отделение?» Я, конечно, согласился и был направлен туда и качестве помощника старшего учётчика по трактороиспользованию.

За два года в совхозе произошли изменения. Было уже много грузовых машин, тракторов и, конечно, комбайнов, которые я увидел впервые. Старшим учётчиком был Прокофий Лызь, ставший для меня старшим другом. Управляющим был Парасочко, очень интересный человек, очевидно, герой Гражданской войны, конник. Это я понял из его рассказов, когда он встречался со своими товарищами по вечерам на веранде конторы. Кстати, товарищей своих он величал так: главного по зерну — «Король зерна»; отвечавшего за снабжение водой — «Король воды» и т. д.

Главное, что запомнилось мне от пребывания в отделении, — это люди, от которых веяло верой в своё дело, это неиссякаемый оптимизм, это дисциплина, которая, кажется, существовала сама по себе.

Тракторы и комбайны в те времена были американскими. Естественно, и инструкторы были американцами. И вот однажды я наблюдаю такую сцену: два американца (инженер и переводчик) бурно спорят с нашим рабочим. На американцах белые рубашки, клетчатые брюки; рабочий в замасленном комбинезоне.

Я прибежал послушать, в чём дело. Оказывается, наш рабочий убеждал, что один трактор может тянуть сразу два комбайна. На что американский инженер с усмешкой, не вынимая трубки из угла рта, отвечает: «Это невозможно! Это, в лучшем случае, глупость. Комбайн за комбайном — зачем?» Наш комбайнёр отвечает, что второй комбайн будет идти не по следу первого, а за ним, — но рядом. Американец продолжает презрительно улыбаться, но механизатор упорствует и прикрепляет стальные тросы к комбайнам под определённым углом, они натягиваются — и уборочные машины пошли так, что полоса скошенного хлеба удваивалась. Американец позорно ретировался. А я был горд победой смекалистого труженика. Уборка кончилась, и я решил ехать учиться в краснодарский художественно-педагогический техникум. Однако учебный год уже начался. Правда, управляющий отделением Парасочко и секретарь комсомольской организации Свищёв вселяли в меня веру, что меня примут по их просьбе, так как я (утверждали они) — хороший художник.

Мне было дано ходатайство — просьба о принятии меня в техникум, хотя я и опоздал на экзамены. Я уже собрался уезжать, жду у конторы попутку на Трубецкую. В это время подходит огромный трактор «Катерпиллер», из него выходит Свищёв: «Вот хорошо, что ты ещё не уехал. Пойдём в контору, бери бумагу, ручку и пиши, а то у меня почерк плохой». И диктует. В это же время снимает огромный ботинок — ноги устали (наверное, целый день работал — началась осенняя пахота).

Не всё я запомнил из той характеристики, ведь прошли уже целые десятилетия, но последние слова память хорошо сохранила: «Верим, что Лысенко А. Г. будет настоящим Строителем Социализма!» И тут же корявая подпись: Свищёв.

Таким образом, из зерносовхоза «Гигант» я получил путёвку в жизнь, в искусство. Мне тогда было 16 лет.

Ни с чем не сравнимое время надежд, время веры в новое, невиданное будущее...