ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. ГОД 2019-й

Изобразительное искусство

К. Г. ПАШИНЬЯН

КАКОЙ ХУДОЖНИК БЫЛ!

К 100-летию со дня рождения Т. Ф. Теряева

Готовясь писать о Тимофее Фёдоровиче Теряеве, одном из моих великих стариков [1], я, казалось, находил нужные слова, ухватывал нить. Но вскоре терял её, путаясь в клубке воспоминаний и отрывочных дневниковых записей.

Пытался оправдать себя тем, что всё сказал о нём счастливо удавшимся портретом (теперь многим известным), успех которого принадлежит не столько автору, сколько самому герою – Теряеву, его личности, внутренней наполненности, его гению.

С истории этого портрета, пожалуй, и надо начать.

За многие годы мне неоднократно приходилось фотографировать Теряева и его произведения. Впервые – в самом начале 1980-х, когда я пришёл работать в художественное училище имени М. Б. Грекова, а Тимофей Фёдорович уходил из него после двадцати двух лет преподавания. Он подошёл ко мне сам и просто предложил зайти в мастерскую, захватив фотоаппарат. Снимал я на чёрно-белую плёнку, что и нужно было мастеру для тонального разбора собственных работ (впрочем, хороших цветных материалов мы тогда не имели).

Запомнилась съёмка (опять же по просьбе Теряева) возле мастерских художников на Университетском, где прежде располагалось наше училище.

Возле него, возле этого здания, многие годы стоял, словно на посту, славный парень Валёк (Валентин), живший неподалёку, всегда опрятный и ухоженный сердобольной матерью. Его знали все художники, и он знал всех. На приветствие Валёк отвечал улыбкой и движением руки, но не вверх, как обычно, а вниз и в сторону, словно отмахиваясь: мол, вижу тебя каждый день и в этом нет ничего необычного.

Теряев решил написать портрет Валентина. Позировать тот, конечно, не стал, потребовалась фотография. Не желая смущать парня близким расположением фотоаппарата, я ушёл подальше от двери мастерских, и в поле визира оказались оба – Валёк и Теряев. Я был поражён увиденным: Теряев с таким напряжением вглядывался в лицо своей модели, словно видел впервые и старался понять и запомнить его.

Тема «художник и модель», знакомая мне по его же, Теряева, живописному холсту 1988 года, получила новое, теперь фотографическое продолжение.

Т. Ф. Теряев и его модель. 1989 г. Ростов-на-Дону. Фото К. Г. Пашиньяна

Портрет Валентина был написан. Думаю, фотография не очень понадобилась мастеру. Образ был в его памяти.

Были другие съёмки. Одни – более удачные, другие – менее. Но оставалась неудовлетворённость от того, что не сделан главный портрет, такой, чтобы в какой-то мере соотносился с его, теряевскими, портретами, наполненными глубиной и смыслом.

Портреты работы Теряева удивительны по проникновению во внутренний мир человека. Сарьян и Комитас. Рублёв, Достоевский, Толстой, Пикассо, Рембрандт... Из достойного списка великих Теряев мог знать только одного Мартироса Сарьяна, но ощущение таково, что все они – близкие и хорошо знакомые ему люди, его современники и его собеседники.

Среди многих товарищей по цеху, кого запечатлел мастер, художники Кабарухин, Кульченко, Чубаров, Ромахов, искусствоведы Головкина, Токарев, Гельцер и абсолютный шедевр – портрет Марка Копшицера, странного «непрофессионала» (инженера-конструктора по специальности), написавшего одну из лучших книг о Валентине Серове, вышедшую несколькими изданиями в серии «Жизнь в искусстве» [2].

Иногда Теряеву было достаточно недолгого знакомства, чтобы понять, почувствовать, увлечься новым лицом, и тогда страсть немедленно приступить к работе охватывала его. Чаще глубокое осмысление будущей работы (в портрете, натюрморте) шло долго и исподволь, с метким прищуром. Пытаясь понять мастера, я приходил позировать (по его предложению), но никакого особого секрета не усмотрел. Впрочем, не увидел и своего изображения ни в процессе работы, ни по её окончании: холст был убран и впоследствии, видимо, записан. Относя неуспех этой работы исключительно к себе самому, я всё же осмелел и стал договариваться с Теряевым «на портрет». Съёмка, впрочем, никак не складывалась, но однажды, планируя ехать совсем в другую сторону, резко, неожиданно для себя, будто что-то толкнуло, я поменял маршрут и оказался возле мастерских на Университетском.

– Что ты думаешь... я ведь работаю, предупреждать надо было, позвонить хотя бы.., – сердито встретил меня Теряев.

В аппарате была нужная по замыслу монохромная плёнка, и был «сигнал», и я уже знал, что на этот раз всё получится.

Комкая в руках тряпку, испачканную краской, Тимофей Фёдорович опустился на стул, смолк и, словно перестав видеть меня, ушёл взором в глубину, внутрь себя. Ликуя, я сделал несколько кадров и, боясь нарушить сосредоточенную тишину, присел на край табурета, опустил камеру, не стал по привычке дублировать, уверенный, что всё уже свершилось. Через мгновение «вернувшись» ко мне, Теряев буднично предложил чаю и, не дожидаясь ответа, стал к станку с начатым холстом. О съёмке мы не сказали друг другу ни слова.

Среди портретов художников, написанных Теряевым, выделяется портрет Германа Павловича Михайлова, хранящийся в областном музее изобразительных искусств.

Теряев и Михайлов дружили, были интересны друг другу, являя при этом, словно по Гоголю, противоположные темпераменты. Скромный, интеллигентный, деликатный Михайлов даже самого нерадивого студента не позволял себе обругать, обидеть. «Надо подумать…», – говорил он при всякой непростой ситуации, а неудачный рисунок, сравнивая с натурой, с лёгкой иронией характеризовал фразой, ставшей знаменитой: «Как-то, мне кажется, там этого нет». Резкий, стремительный, не терпящий лени и равнодушия Теряев мог выхватить кисть и мощными мазками, объясняя, как надо писать, прорвать холст. «Это неправда!» – переходя на крик, определял он своё отношение к плохой работе.

Их обоих обожали студенты. Неистовая любовь к искусству, которая объединяла  этих разных людей, чудесным образом проникала в сердца питомцев.

К сожалению, вместе мне не пришлось их фотографировать.

Художники Г. П. Михайлов, Б. М. Лавренко, В. М. Клёнов с выпускниками РХУ имени М. Б. Грекова. 1982 г.Фото К. Г. Пашиньяна

Теряев и Михайлов были прекрасно образованы, каждый в молодые годы получил заряд общения с выдающимися людьми.

Ленинградец Герман Михайлов был учеником художественной школы при Академии художеств, а потом выпускником самой академии. Ему посчастливилось слушать замечательные лекции искусствоведа Николая Николаевича Пунина.Того самого Пунина, в квартире которого в Фонтанном доме в Петербурге многие годы жила Анна Андреевна Ахматова.

Молотобоец, солдат и самодеятельный армейский художник Тимофей Теряев, отслуживший на границе в Армении пятнадцать лет (до войны, во время войны и после), счастливым образом оказался в доме варпета (по-армянски это слово означаетбольше, чем мастер, – творец) – Мартироса Сергеевича Сарьяна. По его рекомендации получил образование в Ереванском художественно-театральном институте. Общался с великим мастером, дружил с художником МинасомАветисяном – гениальным Минасом, надписавшим на своей книге: «Моему другу Тимофею, пусть Бог будет всегда с тобой…»

Страстью Теряева были альбомы по искусству. Покупал их всегда, даже в годы безденежья. Когда на выставке в Германии «Русские идут» были проданы работы и появились приличные гонорары, он просил всех приятелей, едущих в Москву, привезти качественные по печати альбомы своих любимых художников – Рембрандта, Матисса, старых китайских мастеров, Сарьяна, Пикассо. Впрочем, у Пикассо он не любил «Гернику» и, по свидетельству искусствоведа А. П. Токарева, нередко говорил: «Ван Гог мало знал, умел, но это был человек, имевший богатую душу… А Пикассо умеет всё, но такое ощущение, что он издевается или флиртует со зрителем. Что бы сделал Ван Гог, если бы он знал и умел то, что умеет Пикассо?..» [3].

От Александра Павловича Токарева я слышал историю о том, как Теряев в мае 1955 года поехал в Москву, в Пушкинский музей, чтобы увидеть шедевры Дрезденской картинной галереи, дважды спасённые: советскими солдатами в 1945-м и художниками-реставраторами во главе с великим Павлом Кориным. Именно Корин, заметив часами бродившего по залам восторженного Теряева, распорядился выдать ему бесплатный билет. Тимофей ходил на выставку каждый день – всё же 515 картин (из 1240 спасённых)! Вскоре всё они были возвращены в Дрезден.

Ещё из книги А. П. Токарева «Радуга и мозаика»:

«Теряев: “Люди от от меня ещё кое-что ждут, и когда их ожидания не напрасны – я счастлив…”

Смотрели (я, Близнюк, Ромахов) работы Теряева.

Завораживающая живопись!..

Мэтр!

А ведь живёт, бедствует… посмеиваемся иногда над ним, а уйдёт из жизни – долго будем чесать в затылке да, вспоминая, говорить:

– Какой человек был!.. Какой художник!» [4].

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Пашиньян К. Г. Мои великие старики : [Б. В. Чеботарёв, А. А. Айрумян] // Дон.временник. Год 2018-й. Вып. 26. С. 166–171.

2. Копшицер М. Валентин Серов. Изд. 2-е. М. : Искусство, 1972. 397 с.; 54 л. ил. «Жизнь в искусстве».

3. Токарев А. Радуга и мозаика. Вып. 3. Ростов н/Д., 2012. С. 57.

4. Его же. Радуга и мозаика. Вып. 2. Ростов н/Д., 2011. С. 27.