ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2009-й

Произведения донских писателей

ЛЮБОВЬ НАЧИНАЕТСЯ ПО-РАЗНОМУ

РАССКАЗ

Жаль, меня поздно озарила идея оставить потомкам более полную информацию об этом замечательном человеке и писателе…

Иван Ефимович Пузанов родился на хуторе Ленина Белокалитвинского района Ростовской области в коренной казачьей семье. Его родители были, вероятно, старообрядцами, так как он похоронен на старообрядческом кладбище.

В 1932 году семья переезжает в Краснодон. Через некоторое время отец погибает на шахте. Семья остаётся без кормильца и возвращается в родной хутор. Время тяжёлое. Ваня идёт в школу, учится успешно. И после семи классов уходит в большую жизнь: маме одной тяжело обеспечить учёбу в десятилетке посёлка Горняцкий.

Итак, Марфа Васильевна направила сына в Шахты «искать счастья», к своим сёстрам Наталье и Ульяне: ведь малоопытный парень, нужен надзор!

После демобилизации, в 1953 году, Иван где-то работает рядом со своим хутором, а через два года уезжает в Волгоград, к дяде; там же он поступает на металлургический завод «Красный Октябрь» вальцовщиком.

После окончания медицинского и авиатехнического училищ Пузанов осуществил свою главную мечту – поступил в Литературный институт имени М. Горького. В 1962 году вышла его первая книжка рассказов «Письма без ответа», через год – сборник очерков «Веление сердца», в 1965-м – повесть «Зоркие тополя»…

Вот что сообщил мне в письме от 26 января 2006 года поэт и журналист Александр Снитко:

«В конце 60-х встречались у него дома, на квартире: первая супруга имела жильё недалеко от общежития Литинститута. У супруги (не помню, как её звали) была дочь-подросток от первого брака, а совместных детей у них не было. Это обстоятельство, как я понимаю, сильно тяготило Ивана, и в конце концов они расстались. К тому времени встретил он Ирину, жили трудно, бездомно, какие-то углы снимали, и уже, кажется, работая в «Огоньке», получил Иван квартиру в «Черёмушках» от редакции (Анат. Софронов очень ценил его и как прозаика и как работника; да и как земляка, видимо). К тому времени родилась дочь – мечта едва ли не всей жизни Ивана. Он говорил о Кате (кажется, так зовут дочурку): «Это моё главное произведение, первый мой том».

В журнал «Огонёк» Пузанов пришёл в 1969 году, где и проработал до своей скоропостижной смерти. Известно, что жена Ирина должна была перейти в «Огонёк». Есть фото, где у неё на руках дочь Катя.

Иван Ефимович прибыл на родину по телеграмме мамы, она лежала в больнице. 2 ноября 1973 года его не стало – во время обеда он смеялся, поперхнулся, и пища попала в дыхательные пути. Похоронили его на деревенском кладбище. Потом, в той же оградке, похоронили и его маму.

Восемь писем, два десятка фото, публикации в районке, книги – вот что осталось от Ивана Ефимовича. А на сегодняшний день вся его биография – это его произведения… И в первых публикациях, и в последней книге «Туман с моря поднимается» речь идёт о детях войны. От этих повестей и рассказов душу боль берёт. Не только о себе он пишет – он пишет обо мне, о моей жизни, о моём уходе с пыльной деревенской улицы в город…

Друг Пузанова Владимир Николаевич Змеёвский, беседуя со мной, вдруг вздрогнул, отвернулся и сказал: «А как он пел на наших деревенских спевках в клубе, как звучал его голос: «Не брани меня, родная», «Ах ты, степь широкая»…

В литературе в это время у него дела только-только по-настоящему пошли в гору – выход повести в издательстве «Современник» и тогда много стоил. Наверно, с этой книжкой он уже собирался вступить в Союз писателей, но не успел.

Встречались мы с Иваном не только в Москве, но и в Б. Калитве, куда он наезжал каждое лето, или почти каждое…».

А вот выдержка из его же письма от 27 февраля 2006 года:

«Как человек, он был в высшей степени замечательный. Прямой, отзывчивый, честный, дружелюбный, участлив. Скромный до невозможности. Впечатление всегда складывалось такое, что ни столица, ни должность (всё-таки ответственный секретарь «Огонька»!), ни литературная стезя не выдавили из него крестьянского, сельского, хуторского парня. Именно этот образ отпечатался в моём сознании. И в душе моей. Работал он до «Огонька», по-моему, в газете «Советская Россия». В командировки часто выезжал от журналов «Молодая гвардия» и «Сельская молодёжь», – оттуда привозил очерки…»

Из письма писателя Василия Белова (30.1.2006):

«К сожалению, я не вёл записей, не хранил фото и писем, в чём сейчас каюсь и страдаю от этого. Жизнь так закрутилась, что просто ужас!

Но Ваню Пузанова я прекрасно помню. А что с ним произошло? Почему Вы называете его конец трагическим? Напишите мне. Да, Иван был мне близким приятелем, а я вот свинья не написал о нём даже воспоминаний. Действительно СВИН! Из однокурсников в живых остался один Валентин Ермаков. Ещё помню сталинградку Людмилу Пынт, жива ли она и адреса её не знаю.

А с Ваней П. я однажды ездил в Ярославль, к моей родне. Его талант я оценивал не очень, а вот верность, мужскую дружбу всегда ценил».

В рецензии на книгу Пузанова «В канун баьего лета» (М., 1974, Ростов н/Д, 1978) Анатолий Калинин писал: «Иван Пузанов шёл в большую литературу не от литературных влияний, а от неоспоримого знания стихии народной жизни и народной речи…». Предлагаем нашим читателям его рассказ из книги «Письма без ответа» (Волгоград, 1962).

Поиски биографических материалов Ивана Ефимовича Пузанова продолжаются.

И. Г. Войтов

В заводском общежитии творилось что-то загадочное: то у одного, то у другого исчезала обувь. Не успевал владелец её разволноваться, как отремонтированные и начищенные до блеска туфли снова появлялись на прежнем месте.

Жильцы, встречаясь по утрам в умывальной комнате и буфете, осторожно спрашивали друг у друга: – Продолжается?.. – Сегодня у меня пропали. – Что за чудеса?.. И только Женька Веселков, слушая эти разговоры, помалкивал.

...Однажды в выходной день понёс Женька в сапожную мастерскую свои модельные туфли. По-молодецки распахнув дверь, он небрежно поднял руку:

– Привет работникам промартели!

– Здравствуйте, – улыбнулась сидевшая за приёмным столиком девушка.

На Веселкова доверчиво глядели большие голубые глаза. Кудряшки бронзовыми стружками свешивались на лоб.

– Прошу обработать мои скороходы, а то на свидания ходить не в чем, – сказал Женька и подал свёрток. Девушка деловито осмотрела туфли, бойко начертила мелом что-то на подошвах и каблуках.

– Сделаем! Лучше новых будут. – Она кокетливо наклонила голову, искоса поглядела на Женьку. – Адрес ваш? Денька через два заходите.

Веселков поблагодарил приёмщицу, даже поклонился слегка, свернул хрустящую квитанцию и, простившись, вышел.

Вечером, гуляя в городском саду, Женька вспомнил о голубоглазой приёмщице из сапожной мастерской и вдруг заскучал. Даже стал искать её в толпе. Но ни на танцплощадке, ни в аллеях, ни у киосков, где толпилась молодежь, её не оказалось.

На другой день он встал с одной мыслью – поскорее увидеть девушку. Походил в раздумье по комнате, потом пошарил под кроватями товарищей и обнаружил поношенные туфли. Он поспешил завернуть их и газету и, воровато озираясь, выскочил на улицу.

Девушка приняла заказ и сказала:

А те, что приносили вчера, можно получить завтра вечером.

Я бы хотел... – робко начал Женька, но, покосившись на длинную очередь, выстроившуюся за ним, умолк.

– Гражданин, не отвлекайте, – сказал розовощёкий толстяк и ловко оттёр его от стола.

Веселков ушел раздражённый и злой. А на третий день принёс новые рабочие ботинки: подковки прибить.

– Не малы они вам? – лукаво спросила приёмщица.

– Немного давят, – вздохнул Женька. – Пустяки. Растопчутся.

Девушка едва заметно улыбнулась.

Женька только собрался заговорить о новых кинофильмах, как в мастерскую влетела вертлявая старушка и, потрясая в воздухе туфлями, стала требовать жалобную книгу.

Пока приёмщица утихомиривала её, подошли ещё двое. И опять ни о чём не пришлось договориться.

Товарищи по комнате заметили удивительную перемену в Веселкове: он как-то притих, стал молчаливым и серьёзным.

Проходил день за днём. Скромные Женькины сбережения катастрофически таяли, но видеть девушку один-два раза на день стало для него неодолимой потребностью. Каким милым, душистым казался ему теперь запах кожи, клея, резины! В мастерской Веселков стал своим человеком, бойко разбирался в сапожном ремесле. Он мог безошибочно сказать, какой ремонт нужен тому или иному башмаку и во что это обойдётся владельцу.

Наконец выдался долгожданный вечер, когда в мастерской не было заказчиков. Женька молча поставил перед девушкой стоптанные кирзовые сапоги. Приёмщица заметила:

– В таких-то сейчас не сезон... – Веселков многозначительно кашлянул:

– Добрый хозяин сани готовит летом, а телегу – зимой.

– Вот здесь наложим заплатку, здесь косячок прибьём... – вслух рассуждала девушка, выпрямляя жёсткие голенища сапог.

Женька, заложив руки в карманы, прошёлся по комнате, остановился у стола, поворошил лежащие на нём газеты.

– Сегодня в театрах и кино... – читал он. – Кстати, вы театр любите?

– Очень...

– Пойдёмте, сегодня замечательный спектакль...

– Хорошо, – согласилась приёмщица. – Вот только домой забегу, переоденусь.

– Договорились! Значит, в семь!.. – И Женька стремительно выскочил из мастерской.

В общежитии переоделся, пошарил по карманам – ни рубля.

– М-да... Ребята у телевизора. Подождал перерыва, включил свет, заявил громко: – Вот что, голубчики, рассчитайтесь-ка со мной...

Все в недоумении переглянулись.

– В чём дело?

– А в том, что нужно уплатить за починку башмаков. Вот квитанции. От чаевых за услуги отказываюсь.

С минуту молчали, затем разразился хохот.

Через пять минут Женька бодро стучал по ступенькам каблуками добротно отремонтированных туфель.