ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2016-й

Литература Дона

Н. М. НИКОЛАЕВ

УШАСТАЯ СОВУШКА

В Приманычье издавна водятся ушастые совы. Но в летнее время, тем более в погожие дни, не каждому доведётся увидеть этих удивительных птиц. Их стихия – тёмная ночь.

Совы панически боятся солнца. Едва сверкнут его утренние лучи, и птиц как не бывало. Они искусно прячутся в ов ражках, кустарниках, камышах, в лесных посадках. Выискивают для отсидки самые глухие места. И лишь с наступлением сумерек они становятся грозой для сусликов и полёвок. Да и зайчатам встреча с ними не сулит радости.

Идёшь осенью по пышному манычскому лугу, залюбуешься сиреневой цветенью кермека или других диких трав. А из-под ног как шарахнется крупная серая птица и так громко щёлкнет крыльями, что вздрогнешь, вскинешь ружьё, затем с колотящимся сердцем стоишь и любуешься, как сова с изумительной лёгкостью, бесшумно, как тень, начнёт описывать круги, вихляясь из стороны в сторону, а то и упадёт в траву, перекидается туда-сюда, будто лететь не может. И ты понимаешь: она отводит тебя от гнёзда или от затаившихся в кустах птенцов.

Когда же наступит зима и пушистый снежок сплошь окутает землю, совы целыми колониями переселяются к человеческому жилью. С наступлением вечера они усаживаются на крышах скотных сараев, амбаров, на скирдах сена, изгородях и часами сохраняют неподвижность.

Играют ли ребятишки в снежки, борются или катаются на санках с горки, совы как зачарованные пристально глядят жёлтыми немигающими глазами.

Любопытство птиц до того велико, что забывают они об осторожности. Нам не раз удавалось ловить их. А делали мы это так. Заметим, какая из птиц сидит ниже других на колышке плетня или на заборе, и начнём плясать на снегу, выделывать замысловатые коленца, бренчим на балалайке, что-то вроде концерта устраиваем. Замрёт сова. Её круглые лупастые глаза ловят каждое наше движение. А в это время паренёк, заранее спрятавшийся за скирдой или сараем, осторожно подкрадывается с противоположной стороны. И чем живее мы пляшем, тем сильнее сова таращится. И в этот-то момент ловец хватает её сзади за ноги. Рванётся птица, ан... поздно.

Как-то поймали мы старую, видавшую виды сову с длинными ушами, похожими на рожки. Она рвалась, хлопала крыльями, сычала, щёлкала острым, загнутым клювом, характер показывала.

И нам захотелось наметить её, чтоб потом легче было узнать. Привязали мы к её когтистой лапе красный лоскуток, на левом ухе укоротили торчащие перья и отпустили.

«Ну, – решили мы, – теперь она так напугалась, что за тридевять земель улетит». Но... ошиблись. Дня через два наша знакомая вновь сидела на прежнем месте. Только всё время вертела головой.

При нашем приближении взлетела, села на конёк сарая, стала пугливо озираться. Взгляд настороженный, вызывающий. Всем своим видом она, казалось, говорила нам: «Что, озорники? Думали, испугаюсь? Как бы не так! Теперь я учёная, голыми руками не возьмёте!»

Снова поймать ушастую совушку нам так и не удалось.

МЫШЬ-МАЛЮТКА

Лежал я в засесте у плёса среди густой озёрной заросли, ждал зорьку. Подо мной – сухой камышовый настил.

Вечер был настолько тих, что даже беспокойный камыш будто притаился, прислушался. Вода застыла, как стекло. Её зеркальную поверхность рябили лишь комары-водомеры. Они на длинных ногах, как лыжники, носились во всех направлениях.

Иногда у самого засеста, быстро работая веслоножками, выныривал жук-плавунец. Он выпускал пузырики, запасался свежим воздухом и вновь исчезал. Несколько чёрных головастиков гонялись за личинками комаров. Через лежащую на отмели стрелку чакана, пульсируя всем телом, переползала пиявка.

Справа послышался шорох. Среди бурых корневищ заросли суетилась малюсенькая мышка. Она переворачивала опавшие сухие листья, что-то искала среди водорослей. Затем села, умылась тоненькими лапками и вдруг, будто вспомнив что-то, стала быстро карабкаться вверх по камышинке.

– Куда же это она?

На двухметровой высоте мышь-малютка затерялась. Присмотрелся. В гущине листьев на стебле – гнёздышко: плотный тёмно-серый шарик не более кулака. Сбоку темнеет небольшое отверстие.

Чьё же это жилище? Камышовки? Но ведь её гнездо открыто сверху. Видно, славки-портного. Но как искусно сделано!

Снова показалась мышка. Она посидела на гнёздышке, поглядела в небо и, заметив летящую чайку, стремительно опустилась к воде, затерялась в корневищах.

Всё это заинтересовало меня. Стволом ружья нагибаю камышинку. Вот он, удивительный домик безвестного строителя.

Каково же было моё изумление, когда из гнёздышка вытряхнул я на ладонь не птенцов славки-портного, а четырёх совсем крохотных ещё голеньких мышат.

Так вот зачем на такую высоту взбиралась мышь-малютка!

Материнская любовь подсказала ей, где соорудить домик, чтобы во время бурь его не захлестнуло водой, чтобы поющие ветры, качая камыши, баюкали её детей, как в зыбке.

Положив малышей на их мягкую постель, я бережно отпустил камышинку. Гнёздышко оказалось на прежнем месте. А я подумал: «Подрастут эти беспомощные зверушки, начнут самостоятельную жизнь, но вспомнят ли они когда-либо о своей заботливой матери?»

СЛУЧАЙ НА МАНЫЧЕ

Шалый ветер облизывал лёд. Позёмка швыряла в лица холодное крошево. Заиндевелые рыбаки, приплясывая, сматывали удочки. Одни, потирая носы, торопились домой, другие – в охотничий домик.

Вскоре остались на реке лишь мы с Аркадием Ивановичем, юристом, горожанином.

На нас – меховые ушанки, полушубки, валенки. Но мороз ухищрялся запускать ледяные иголки за воротник, пощипывал щёки. Мы бы тоже давно ушли, но, к удивлению, и в такую погоду брался на мясо окунь. Да ещё как жадно заглатывал наживу!

– Аркадий Иванович, – говорю я, – всю рыбу не переловишь, не пойти ли и нам... почаёвничаем...

– А удочки?

– Что с ними? Постоят. А что попадётся – не сорвётся.

– И то правда.

В охотничьем домике мы разомлели. После чая глаза закрывались. Из соседней комнаты доносился храп. Там, нахлебавшись ухи, рыбаки, по охотничьему выражению, «хоря давили».

– Нет, брат, нежиться не время. Не за этим приехали, – осуждающе бросил Аркадий Иванович.

И мы стали облачаться в меховые доспехи.

Когда подошли к лункам, с удивлением поглядели друг на друга. Удочки на льду. Запутаны, оборваны. На крючках – головки от окуней.

– Хулиганство! Кто это сделал? За такое художество пятнадцати суток мало! – возмущался приятель. – Ишь, ловкач!

Мы привели в порядок снасти, а Аркадий Иванович не унимался:

– Завтра – на новое место. К камышам. Там затишье, и от хулиганов подальше.

Утром мы до пота высверливали, долбили во льду новые лунки. Ровным рядком ставили коротенькие удилища вдоль камышовой стены, надёжно втыкали в выбитые ломиком гнёзда.

Не успел я наживить последний крючок, как Аркадий Иванович выхватил из лунки чернополосого судака. Лицо его просияло. Он взвесил рыбину на ладони.

– Что я тебе говорил: вот она где! В корневищах...

Вскоре и у меня заклевало. А ветер свирепел. Сухие камыши ходуном ходили, высвистывали на разные лады. Коченели руки. Я хотел уже предложить напарнику обогреться, как вдруг он сам:

– А не пойти ли нам на часок. Я что-то того...

– Можно, – согласился я.

И мы заторопились в домик. По дороге Аркадий Иванович сказал:

– Поглядывать бы надо. У меня в рюкзаке бинокль.

С мороза мы с таким аппетитом уплетали колбасу и бычки в томате, казалось, ничего вкуснее не придумаешь, а подогретое на плите молоко было живительным бальзамом.

Пока я с молоком управлялся, Аркадий Иванович выглянул в окно и ахнул:

– Опять грабят!

Мы одевались, как по тревоге. Со всех ног бросились под яр.

– Забегай слева, через камыши, я по-над яром! – на ходу кричал приятель. – Сцапаем голубчика!

У меня от бега и от волнения спина взмокла. Через густые камыши я стал пробираться осторожно, шагом, хотя от ветра всё кругом трещало.

И вдруг я увидел: у наших удочек орудует лисица. Ухватив зубами удилище, она пятится назад. И вот на льду затрепыхался судак. Откуда ни возьмись, появилась вторая лиса, более пушистая, с чёрными ушами, подпалиной на хребте и кончике хвоста. Сцапав рыбу, стала жадно уплетать её. Это был лисовин.

Рыжая лисица не удивилась такой бесцеремонности. Она ухватила и поволокла очередное удилище. Когда на льду забился окунь, она скакнула и впилась в него зубами.

Заложив пальцы в рот, я свистнул. Грабители встрепенулись. Лисовин взмахнул хвостом – только его и видели. А рыжая «рыбачка» оглянулась, повертела головой и, ничего не увидев, на всякий случай припала животом ко льду да так и поползла в камыши. Прежде чем скрыться, она ещё раз оглянулась: видно, хотелось узнать, кто же помешал её вкусному завтраку.

Когда мы подошли к лункам, Аркадий Иванович набросился на меня:

– Зачем свистел?

– Чтоб страху нагнать грабителям.

– Эх, ты! Как бы я дорого дал, чтобы ещё раз увидеть подобное! Подумать только! Тридцать лет рыбачу, а вот такое – впервые!