ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2002-й

Жизнь и творчество донских писателей

НЕСПОКОЙНАЯ ЗВЕЗДА

Николай Михайлович Скрёбов

...Возвращение из Семикаракор было горьким на сей раз. Промерзшей земле предали прах Бориса Куликова. Писательский автобус сглатывал километры, перевитые текучей позёмкой. Поминальная чарка не остудила боль утраты, а сильней разбередила душу. Затеялся разговор начистоту.

Вот потеряли Бориса, Бориса Николаевича, чей стихийный талант был казачьих кровей. Воя станица провожала своего сына и писателя стоя, выйдя за ворота на нещадный холод. Каждый из нас невольно примеривал его судьбу к себе. Тысячу раз прав был Борис Куликов, не сходя с донского берега под любыми ветрами. Именно здесь из божьей искры возгорелся лазоревый цвет Куликова поля. Всего спора-разговора не упомнить, но запали мне покаянные слова Скрёбова. Сожалел Николай Михайлович, что пришлось ему в приснопамятные годы сдерживать себя, если не в мыслях, то в поступках, а хотел и мог бы иное. Ему не возражали, зная хорошо скрёбовскую совестливость. И речь ведь не о сути сказанного, а о сути самого Скрёбова. Суть эта — вечное покаяние. Но разве можно быть поэтом без этого? Тем более таким, как Николай Скрёбов.

Далее полагается обильно цитировать. Зачем? Кому захочется, перечитает стихи в книгах числом за два десятка, в журнале «Дон», наконец. Говорю, перечитает, поскольку у Николая Михайловича свой стойкий читатель, который знает и любит всего Скрёбова, искушен в поэзии. Я сам начинался, знакомясь с его строфами шестидесятых. Москва Москвой, а стихотворный Ростов тоже не лаком шит. Надо же такому случиться, что и моя семинарская рукопись превратилась в первую книжку «Три ветра» под неусыпным редакторским оком Николая Скрёбова. Господи, когда это было! Тогда звучали Рогачев, Гарнакерьян, Долинский, пробивались Примеров, тот же Куликов... Простите, не упомянутые! Но Скрёбов и в ту пору уже был Скрёбовым

Поразительно, как начальственные должности Николая Михайловича — обком партии, Союз писателей, журнал «Дон», телевидение и радио — не убили поэта в поэте. И может быть, вопреки подёнщине так он лирически возвышен в лучших творениях.

Свои дни рождения, а тем паче юбилеи Николай Скрёбов, как и Александр Сергеевич, знаю, не жалует. Помнится, прежде на каждый сентябрь он укрывался в Коктебеле. Однажды там его застигла страшная весть о кончине Константина Симонова, который столько значил для него. Стихотворный реквием Скрёбова, где слезами длятся желтые дожди, до сих пор у меня в памяти.

Да, свои дни рождения Николай Михайлович игнорирует, но до чегo великолепна его память на даты — радостные ли, скорбные... Дивишься, как он столько помнит, вплоть до подробностей — допустим, кто и что сказал лет, этак, тридцать тому назад. Тут вчерашнее запамятуешь, а Скрёбов всё знает. Возьмись описать он житье-бытье ростовских писателей, замечательная бы вышла книга. Еще и потому, что Николай Михайлович на удивление почтителен с каждым из пишущих. Это от заданного смолоду алгоритма поведения.

Поэт по Скрёбову носит кепку, а не нимб, так, кажется, выразился Роберт Рождественский. Столичная знаменитость бывала в свое время в Ростове, тогда же обратив внимание на стихи молодого поэта Николая Скрёбова. Скрёбовское: «Ах если б можно было за другого так тосковать, чтоб он не тосковал!» — оказывается ко двору во все времена, даже если они и подлее не бывает.

Поэт не только мыслит образами, но и сам тоже образ — каждому может быть явлен разным. Так вот, по-моему, Николай Скрёбов в отличие от принятого грешника есть — кающийся праведник. Возможно такое? Думаю, да, речь-то идет о ПОЭТЕ.