ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2012-й

Жизнь и творчество донских писателей

В. Н. КОНОНЫХИНА-СЕМИНА

«НЕ ТОРОПИМ, НО ЖДЁМ…»

Письма литераторов Виталию Николаевичу Сёмину (1965–1978)

В отобранных мною для публикации письмах – те, в которых отразились творческие связи Сёмина с журналом «Новый мир». Связи эти возникли в 1963 году, когда Виталий Николаевич послал в журнал рукопись «Ласточки-звёздочки». Редактор отдела прозы А. Берзер [1] рекомендовала тогда повесть, но совет отклонил её. В 1965 году журнал опубликовал повесть Сёмина «Семеро в одном доме». Сотрудничество Сёмина с журналом продолжалось до 1972 года, последняя опубликованная в «Новом мире» его вещь – роман (1-я часть) «Женя и Валентина».

Время до 70 года – это время Твардовского. Существование журнала было труднейшим. Власти (брежневская эпоха) видели в журнале и его редакторе – идеологическую антисоветскую мину. Конечно, не политическая борьба была задачей журнала, а возвращение русской литературе её правдивости, глубины, художественности, которые вымывал из неё партийный диктат. В 1970 году Твардовский был снят, большинство сотрудников были уволены, либо ушли из журнала.

Перечитывая сейчас письма «твардовского» периода, я поражаюсь прежде всего высокой требовательности к художественному качеству произведений, которые предъявлял журнал, культурной ответственности людей, делавших журнал.

Я иногда читаю современную литературу, держу в руках издаваемые сейчас книги. Художественное качество – исключительная редкость. Нельзя не удивляться нижайшему, безграмотному уровню печатаемого. А уж литературные «дискуссии», например, в наших ростовских газетах – глазам не веришь. Я понимаю: эпоха бабла, олигархов, «пильщиков», жуликов… «Плевать на литературу!»

Вот – публикация «Семерых…». Отзывы о повести восхищённые. В этом же году в «Правде» погромная «партийная» статья и такого же характера «обсуждение» повести в Ростовской писательской организации. В этом же году, несмотря на «Правду», публикация в журнале того же разруганного автора – «Ася Александровна». А в 1966 году поздравительная первомайская телеграмма автору с личной редакторской припиской: «Ждём, не торопим, но ждём».

В 1966 году, когда Сёмин, видимо, окрылённый своей «новомировской карьерой», послал в журнал сыроватую повесть «Домой», – какая точная, обстоятельная, доброжелательная, но не прощающая провалов критика, сделанная самым тогда близким автору из редакционных сотрудников А. М. Марьямовым [2]! Виталий Николаевич переработал повесть, Марьямов признал повесть полноценной, но редакция прозы её отвергла, в ней не было того «открытия мира», которое свойственно Сёмину и проявилось в предыдущих вещах.

И тут же, с отвержением повести, восхищение рассказом «В сопровождении отца»: «рассказ превосходный по точности и экономии слова, по крепости внутренней пружины, по широте горизонта, открывающегося за пределами написанного», «рассказ удивительный», «понравился всем членам». И: отказ от публикации. Из письма Марьямова: «Тут вошли в силу обстоятельства иного рода, о чём Вам, наверное, уже всё писали». Что за обстоятельства?

Много лет спустя опубликовали письмо Твардовского его заму Кондратовичу: новый рассказ Сёмина «В сопровождении отца» не следует печатать в журнале: парня можно подставить под ещё один удар, а писать иначе он не может».

Рассказ Твардовскому нравился. Не ещё один успех журнала, а забота о талантливом человеке руководила редактором. Рассказ был введён Сёминым позднее в «Нагрудный знак» (ч. II, «Плотина»).

В 1972 году уже ушедший (после снятия Твардовского) из журнала Марьямов берёт у редактора И. Борисовой вёрстку последнего произведения Сёмина «Женя и Валентина» и, тяжело больной, пишет автору заинтересованно-ободрительные слова.

Было такое время в русской литературной жизни.

Виктория КОНОНЫХИНА-СЁМИНА

Милый Виталий!

Как вы себя чувствуете после путешествия и остальных переживаний?

Я столько слышала похвал вам и Вашей повести, что даже запомнить всё невозможно. Во всяком случае, очень важно то, что похвалы эти идут от людей хороших и понимающих. А ведь это очень важно – кто хвалит и кто ругает.

В этой связи пересылаю Вам (по его просьбе) письмо Виктора Некрасова.

Если у Вас здесь будут какие-нибудь неприятности или «проработки» – сообщите, надо, чтобы мы об этом знали.

…В общем я считаю, что всё идёт хорошо, даже очень хорошо для настоящего очень хорошего писателя, каким Вы являетесь. Но, конечно, может быть, и не очень легко? Думаю, правда, что Вы от этого (не очень лёгкого) не откажетесь, что оно Вам не так уж в тягость?

Повесть вашу читают всё больше и больше и говорят о ней сейчас всюду без конца прямо-таки с восторгом.

Мне только очень жаль, что Вас сейчас нет в Москве и Вы не можете слышать этих разговоров.

Желаю Вам всего-всего хорошего.

3.9.1965

А. Берзер

Из выступления на вечере памяти В. Сёмина:

…Как повесть «Семеро в одном доме» появилась на страницах «Нового мира»? Дело в том, что никак не могли окончательно решить вопрос о публикации «Театрального романа» Булгакова. Его несколько раз ставили в очередные номера и каждый раз вынуждены были снимать. Когда сняли в очередной раз, встал вопрос, что ставить на это место. И тут на мой стол легли «Семеро в одном доме». Все в «Новом мире» прочитали повесть мгновенно и с восторгом. Называлась она тогда «Окраина»…

Прочитал повесть и Твардовский и пришёл в восторг, в какой он редко приходил. Он без конца говорил о повести, цитировал её, и он же придумал ей название – «Семеро в одном доме». Одним словом, это был праздник в редакции.

Помню восторженный отзыв о ней К. И. Чуковского.

Восхищались ею Домбровский, Виктор Некрасов, Можаев [3]…

2.12.1987

А. Берзер

Дорогой Виталий!

С некоторым запозданием, зато с громадным наслаждением прочитал Вашу Великолепную Семёрку! Молодчина! Читал не отрываясь и всё радовался, радовался, радовался, хотя совсем не о радостном Вы пишете. И появлению статьи обрадовался. Хотя, опять же, ничего радостного в этом нету… Значит, своей «видимостью правды» Вы задели, попали в точку, под самое дыхало дали.

Плюйте на статью! Ну, не издадут отдельной книжкой, зато читателей теперь появится в 10 раз больше и журнал будут рвать на части.

Не буду Вам говорить комплименты – Вы, я думаю, сами знаете цену своей вещи – скажу только, что Муля [4] большая удача – , что я так её и вижу, и слышу, и ощущаю, и побаиваюсь, и люблю. Да и все хороши – живые. И вообще всё это – жизнь, от которой нас в литературе отгораживают всеми силами. Отгораживают, а вот и не получается. Прорывается! Молодец Вы, Виталий. Так и держать. И Ася молодец (что бы мы без неё делали?) Ну, и Твардовский тоже, хотя (зачёркнуто). (Но это так, к слову…)

На этом кончаю, жму руку и надеюсь, что мы когда-нибудь (с саманом или без самана) выпьем всё-таки свои сто (150–200–300–400) грамм. Идёт?

Успехов Вам!

13.7.1965

В. Некрасов

Дорогой Виталий!

Вчера, т. е. 5.Х., сдана в набор «Ася Александровна». Остальные два рассказа, которые я привёз с собой, тоже очень понравились Игорю Виноградову, и мы сообща ведём за них бой.

Позавчера у нас были небольшие посиделки с Юрой Домбровским, много вспоминали Вас, и я был рад, что Юра говорил то же, что думаю и я – то есть, что «Семеро» – это вещь этапная, очень значительная для литературы в целом и по письму, и по авторской позиции, и по портретным рисункам.

После возвращения из Ростова все у меня первым делом принимались выяснять, познакомился ли я с Мулей, и столько спрашивали, что я в конце концов не выдержал и кому-то гадко соврал, что точно познакомился, и даже подтвердил, что точно, такая она и есть. Это мерзкое враньё было принято с полным удовлетворением.

…В редакции по-прежнему, Ася ещё из отпуска не вернулась, и привет я ей ещё не передавал. Инне [5] передал, и она тоже кланяется.

…Надеюсь на скорую встречу.

6.10.1965

Ваш А. Марьямов

Дорогой Виталий!

Ася мне сказала, что Вы собираетесь приехать зимой. Меня это порадовало, но я надеялся увидеть Вас раньше и убеждён, что более длительный отъезд из Ростова был бы Вам на пользу. Жаль, что это не получилось. На днях у меня был Евтушенко, и я ему показывал стихи Лёни. Он говорил всякие добрые слова; боюсь, однако, что сам он чересчур занят собой и весь разговор наш останется втуне. Эта буддистская устремлённость в собственный пуп становится настоящим литературным бедствием и слишком многому начинает мешать.

Если увидите Фоменко [6], передайте ему привет и объясните, что если он после Китая был в Москве, но не объявился, то это нехорошо.

Наш одиннадцатый номер ещё не подписан, надеюсь, однако, что всё там будет в порядке.

Ваши новомирские друзья шлют Вам привет… Я кланяюсь Лёне и всему Вашему дому.

Ваш А. Марьямов

Надеюсь, что Вашим землякам уже надоело Вас кусать.

1965 г., осень

Дорогие Вика и Виталий!

Сидел с Лёней [7], человеческой водки не добыли, пили «Старку» за встречу и за Вас, очень обрадовались, что съехались, пожалели о том, что Виталий не был отпущен на безопасную вялую здешнюю травку.

«Ася Александровна» выйдет в свет дня через три-четыре. Мне это очень приятно, я себя чувствую крёстным отцом. Впрочем, крёстным отцом я себя чувствую куда более широко. Ведь когда у меня был Витторио Страда, главный редактор издательства «Эйнауди», то это я ему рассказывал первым о «Семерых». А теперь Лёня сказал, какой бомбой разорвалась в Ростове туринская книжка. Спешу исправить Лёнину ошибку: пусть служит Вам неизгладимым устрашением в глазах местного начальства тот факт, что издательство «Эйнауди» – очень левое, коммунистическое изд-во, и Ваша повесть отобрана ими для перевода именно потому, что она хорошо и талантливо показывает именно правду нашей жизни. Это переводили отнюдь не правые злопыхатели, а единомышленники. Так и объясните своим землякам.

Мы с Лёней подняли рюмки за Вас и вместе с вами.

1965 г., осень

Ваш А. Марьямов

На бланке «Нового мира»:

Дорогой Виталий Николаевич!

Сердечно поздравляем с праздником 1 мая. Желаем здоровья, весенней бодрости, успехов в труде, светлых дум и настроений.

Рукой Твардовского:

Ждём, не торопим, но ждём.

А. Твардовский 1966 г.

Дорогие Вика и Виталий!

Очень жалеем, что почти не виделись с Вами в этот Ваш последний московский приезд. Несколько дней тому назад «Чительник» [8] переслал мне сигнальный экземпляр «Ласточки-звёздочки», и я сразу же попросил Нат. Львовну [9] переправить его Вам, в Ростов. Дошёл ли он уже до места, или застрял где-нибудь на Левбердоне?

Что с повестью?

Я твёрдо убеждён в том, что при доработке её можно обойтись малой кровью и недолгим временем. Считайте, что рукописи в нынешнем своём виде – не что иное, как тот камень, доставленный в мастерскую, над которым скульптор начинает работу, не пытаясь что-либо наращивать, а лишь отсекая ненужное. Определите же, что именно не нужно, и принимайтесь за дело. Я думаю, что «рубать» (и рубать беспощадно) нужно ростовские главы. Как ни странно – в них больше всего приблизительности, вторичности, литературно отработанных кусков. Странным это кажется (может показаться) потому, что ведь в них-то Вы и должны себя чувствовать как рыба в воде.

Однако всё это странно лишь на самый первый взгляд, а вообще, чаще всего именно так и происходит.

Материал чересчур близкий – наиболее опасен при обработке.

Исчезает удивление, необходимое писателю, – а утрата удивления мешает совершать открытия.

«Семеро» тем и хороши, что в них было открытие.

Оставляйте не то, к чему привыкли, а то, к чему Вы про себя удивляетесь. Но, удивившись, разбирайтесь до конца, не позволяйте ничему и никому подавлять себя, как Вы это позволили, например, «Мэтру» [10]. Ведь что с ним получилось? Вы стали писать его прежде, чем сумели дать себе все необходимые предварительные ответы и – простите за откровенность – втащили его в рукопись, не избавившись от телячьего восторга по отношению к нему. Это удивление молитвенное, а не художническое; это та единственная точка зрения, которая для писателя непригодна: снизу вверх, без необходимого приближения. То есть, можно, конечно, и снизу вверх, но только тогда, когда это выбрано сознательно и когда по отношению к этому же предмету для Вас возможны и испытаны также и другие точки.

Останавливаюсь на нём так пространно, потому что он кажется мне наименее Вам удавшимся.

Он и – Лёня.

Не забывайте и об особой трудности взятого Вами материала.

В литературной среде всегда делалась литература. Но, взятая в качестве материала, – она ещё никому не приносила удачи. Назовите мне хотя бы одну хорошую книгу о литераторах. Может быть, тут дело в том и заключается, что чересчур обжитой писателем материал отнимает возможность удивляться.

Чувствую, что веду разговор туманный, чересчур абстрагированный, и потому ставлю точку.

Горячо желаю Вам удачи.

Передайте наши с Ел. Вл. [11] приветы Лёне.

1966 г.

Ваш А. Марьямов

Дорогой Виталий!

Только что дочитал вашу рукопись и тороплюсь отписать, какое удовольствие получил я при этом чтении.

Сделано, по-моему, именно то, что и надо было сделать. И какой прочной, точной, – и притом умной и глубокой, – получилась сейчас книга! В ней теперь есть превосходный ритм, нигде не нарушенный затяжками. Это ритм не монотонный; в нём есть нервные чередования и многоголосность, абсолютно созвучная мысли. Есть оттенок грусти, есть та же заинтересованность в людской судьбе, какая у Вас всегда наиболее драгоценна.

Не могу ещё писать подробно и много; хочу только поделиться главным:

– Вышло!

Это, конечно, не означает, что всё, совсем всё – уже позади.

Будут, наверно, частности, которые ещё можно править с пользой, будут и жертвы вынужденные, но неизбежные.

Но это уже – дело второе, недолгое и несложное. Надеюсь, что в этом своём оптимизме не буду одиноким.

Всё, что убрано,– убрано не зря и без потерь. Я всякий раз вспоминал читанные места, но из того, что ушло, ни разу не смог припомнить ни одного эпизода, ни одного диалога. А это, наверно, первый признак того, что они и не нужны в повести.

Передайте Лёне привет и порицание: считаю его гадом, так как он не смог удосужиться и забрать для Вас итальянскую вырезку. Боюсь, что это результат потрясения, испытанного им, когда его классический профиль появился на полосе «Литературной России».

1966 г.

Всегда Ваш А. Марьямов

Дорогой Виталий!

Вчера ликуя прочитал «В сопровождении отца». Рассказ превосходный по точности и экономности слова, по крепости внутренней пружины, по широте горизонта, открывающегося за пределами написанного.

Спросил у Дор. [12] Первое, что подумалось: А не напечатать ли вместе со «Старухами»? Но он резонно сказал, что оно бы и верно, но легкомысленно и несбыточно. Там старухи, тут грусть неизбывная… Никак нельзя…

А рассказ удивительный, и я Вас с ним от души поздравляю.

Крепко обнимаю.

23.3.1966

А. Марьямов

Дорогой Виталий!

Ужасно давно не писал Вам, хоть часто разговариваю с вами в мыслях и всегда очень хочу встретиться и выговориться от всей души.

Не писал, главным образом, потому что очень мне неприятно всё, что произошло у нас в редакции с Вашими вещами. Решительно не согласен с тем, как отнеслось к повести большинство моих коллег – и особенно огорчился тем, что в этом большинстве оказался и Дорош, с которым мы расходились очень редко и чей вкус я привык уважать и ценить. Я по-прежнему думаю, что в последнем варианте повесть хороша и её надо – необходимо! – печатать. Но, к сожалению, это моё суждение при мне и остаётся. Проза-то – епархия не моя. Может, потому я и должен считать своё мнение безответственным?

Рассказ же, напротив, понравился всем без исключения. Но тут вошли в силу обстоятельства иного рода, о чём Вам, наверное, уже все писали.

…Почему не приезжаете? Когда собираетесь показаться? Я ничего о Вас не знаю, и это неправильно.

1967 г.

Всегда Ваш А. Марьямов

Дорогой Виталий, очень обрадовался Вашему письму. Ещё больше тому, что появилась надежда на скорую встречу. Сообщил про это сбежавшему из нашего дома Льву [13], и порадовались вместе.

Ася подтвердила, что рассказ Ваш в наборе, и пока ему ничто не угрожает. Сообщение Ваше о начатом романе вызвало во мне приступ нездорового любопытства, но я не задаю никаких вопросов, ибо достаточно хорошо знаю, что о работе, которая ещё на столе, рассказывается трудно, да, вероятно, рассказывать и не следует.

На днях видел А. И. [14]. Он хорошо про Вас вспоминает. Настроение у него бодрое; борода – даже на взгляд стала шелковистой и холёной.

Моя книжка дошла до сверки и на этом этапе залегла на неопределённое время. До января новостей не жду. Как-то всё неясно и зыбко.

Приезжайте!

1967 г.

Всегда Ваш А. Марьямов

Дорогой Виталий!

Долго не писалось, так как был вполне непригоден для общения. Предмет для разговоров в течение последних месяцев возможен был лишь один, а ни толковать о нём, ни тем более писать в письмах стало уже невмоготу. Впрочем, и молчать тоже. Весь был погружён в эти наши дела повыше темечка, на Пушкинскую ездил, как в крематорий, где очень близкое существо пытаются спалить на малом огне, и оно, бедное, – всё корчится, и никак не сгорает. Дышал уже чистой углекислотой, и это становилось совершенно нестерпимым. Заявления об уходе мы с Еф. Як. подали ещё 20 февраля, но высвобождаемся только теперь, при условии, что будем подписывать ещё вторую и третью книжки; чёрт с ним, не в этом же, в конце концов, дело. Важно то, что унылый уровень, на каком идут теперь редакционные разговоры, даже и вообразить трудно, а тратить на эти разговоры остатки нервов и серого вещества – уже не под силу.

Как пойдут дела дальше и каким станет журнал, – вообразить ещё не могу. Первый из новых авторов появился, Полевой [15], принёс рукопись, которая Ан. Сам. привела в уныние, но, кажется, идёт с колёс в четвёртый номер. Это совершенно закономерно: ведь раньше ни этот автор, ни другие Сартаковы и Марковы [16] никак не могли рассчитывать на страницы журнала, и не в этом ли была главная причина их к нему ненависти?

Что до меня, то я буду сидеть дома, карябать третью северную книжку. Придумалась она пестро и весьма зыбко, пишется пока коряво и трудно… Надо привыкать, входить в рабочий ритм…

Не помню, говорил ли Вам про придуманную статью о том, почему у Толстого в «Живом трупе» снова появилась живая, не кинувшаяся под поезд, но постаревшая на 30 лет Анна Каренина. Статья написана, работалось над нею очень славно, отдал её в «Вопросы литературы», и, кажется, в шестой книжке она должна появиться.

Вас я крепко обнимаю, хочу о Вас знать.

Самые сердечные приветы, мои и Е. В., – всему Вашему дому и Лёне.

5.4.1970

Ваш А. Марьямов

Дорогой Виталий!

Давно ничего от Вас не было, и письмо моё осталось без ответа. Я даже начал беспокоиться: как там Ваши дела, да то, да сё. Но вчера Инна Борисова заверила, что, по её сведениям, всё мол в порядке. Лёвка, с которым мы общались вчера, сказал, что знает не больше моего. В редакцию вчера звонил после долгого перерыва; вообще же не хожу и ходить не буду. А снятия подписи добиться всё ещё не могу и чувствую себя поэтому весьма гнусно. Вёрстку «На реке» читал. По-моему, очень славно. Всё же, как говорится, поимейте совесть и черкните, что у Вас слышно и каковы планы. Привет Лёне.

1970 г.

Ваш А. Марьямов

Дорогой Виталий, наконец-то, благодаря Инне, получил возможность прочитать Вашу вёрстку и очень ей порадовался. Конечно, огорчаюсь, что не смог прочитать рукопись до того, как её принялся вытаптывать табун наших резвых здоровяков –сменщиков. Но что поделаешь. Корить Вас не стану, – хорошо понимаю, что общение с унылым стариком доставить никому не может никакого удовольствия. Грустно, но резонно, ничего не скажешь.

Говорят, вытоптано много. Но то, что осталось – очень хорошо. Это на редкость густо, наваристо, удивительно точено по рисунку и слову. Как говорят про борщ: ложка стоит!

И опять же – бабы. Не знаю сейчас решительно никого, кто умел бы писать их так, как это получается у Вас. Что Валентина, что Юлька, что Васса, старые и молодые, эпизодические и главные: все разные, у каждой своё и все хороши.

А одна удача у вас и вовсе редкостная: никому на моей память не удалось без фальши и притом интересно написать редакцию. А у Вас очень здорово вышло. Есть и люди – объёмные и живые, есть и время, которое вообще в книге – главный герой.

Написал бы подробнее, если б вёрстка была под руками. Но она оставалась у меня всего два дня, и уже некуда взглянуть, чтобы снова посмаковать то, что так вкусно было читать.

Поздравляю Вас от всей души и тут же стучу о дерево – пока номер или, вернее, оба номера не вышли. Но теперь, кажется, всё…

1972 г.

Всегда Ваш А. Марьямов

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Анна Самойловна Берзер (1917–1994), литературный критик, редактор «Нового мира». В письмах также – «Ася», «Ан. Сам.»
2. Марьямов Александр Моисеевич (1909–1972), писатель, литературный критик, драматург, сценарист. Заведовал отделом в «Новом мире». Автор повестей «За двенадцатью морями» (1975), очерков «Поезд дальнего следования» (1985) и книги из серии «ЖЗЛ» «Довженко» (1968).
3. Домбровский Юрий Осипович (1909–1978), писатель, автор романов «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей». Некрасов Виктор Платонович (1911–1987), писатель, автор известной повести «В окопах Сталинграда». Можаев Борис Андреевич (1923–1996), писатель, автор романа «Мужики и бабы».
4. Главная героиня повести «Семеро в одном доме».
5. Инна Петровна Борисова (р. 1930), критик, литературовед, редактор журнала (в дальнейшем – Инна). В 1967 году выступила в поддержку письма А. И. Солженицына об отмене цензуры.
6. Фоменко Владимир Дмитриевич (1911–1990), писатель, автор романа «Память земли»
7. Леонид Григорьевич Григорьян (1929–1010), поэт.
8. «Чительник» – польский журнал.
9. Наталья Львовна Долотова, сотрудница журнала «Новый мир».
10. Мэтр – Сергей Фёдорович Ширяев, герой воспоминаний Л. Григорьяна.
11. Елена Владимировна, жена Марьямова.
12. Дор. – Ефим Яковлевич Дорош (1908–1972), писатель, автор очерков о деревенской жизни, зав. отделом прозы в «Новом мире» (в дальнейшем – Еф. Як.). Главное произведение – «Деревенский дневник».
13. Лев – Лев Абелевич Левицкий (1929–2005), критик, литературовед, друг В. Сёмина (далее – Лёвка). Автор книг «Паустовский» и «Воспоминания о Вере Пановой».
14. А. И. – Солженицын; в 1967 году посетил Сёмина в Ростове.
15. Полевой Борис Николаевич (1908–1981), писатель, автор «Повести о настоящем человеке».
16. Сартаков Сергей Венедиктович (1908–2005), писатель, автор книг «А ты гори, звезда!», «Свинцовый монумент», и других. Марков Георгий Мокеевич (1911–1991), писатель, автор известных романов «Строговы» и «Сибирь».