ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2012-й

Жизнь и творчество донских писателей

АНДРЕЙ СКОРБНЫЙ

К 110-летию со дня рождения Владимира Викторовича Смиренского

Тогда, в 60-е, я не знала ни этого псевдонима, ни человека, который скрывался под ним. Просто однажды в издательство, где я работала, пришел незнакомый человек и сказал, что хотел бы предложить рукопись.

Сразу же поразила фигура человека: внушительный старик (хотя, как я потом узнала, было ему только 62 года), похожий на просоленного морского волка – трубки только не хватало. Умные, внимательные глаза, «читающие» собеседника сразу и окончательно. И вместе с тем какая-то неуверенность, какая-то непонятная зависимость – от окружающей жизни, что ли? – была в нём.

Приехал он из Волгодонска, оставил рукопись и уехал.

Это была маленькая повесть о рано умершей талантливой поэтессе XIX века Лизе Кульман. Она была необычна для того времени, когда в качестве героев почитались в основном люди труда – рабочие, крестьяне. А тут XIX век, Пушкин, Белинский, Гёте, сама гениальная девочка, которая знала одиннадцать языков и на восьми писала стихи.

Перо автора было уверенным он умело стилизовал повествование под XIX век. Почему-то сразу запомнилась фраза «крошечная комнатушка об одно окно» – в наше время так не писали. Это была беллетристика в прямом смысле слова (прекрасное чтение), не нагруженная социальными проблемами, передающая аромат времени.

Поэтому когда автор приехал в следующий раз (звали его Владимир Викторович Смиренский), я сказала, что рукопись может быть включена в план изданий. Он как-то недоверчиво посмотрел и усмехнулся. Но видно было, что ему это приятно, что это ободрило его. Уходил он уже более уверенным в себе.

К тому времени я уже знала, что он в качестве заключённого работал на строительстве Волго-Донского канала сюда его привело социальное происхождение, а после реабилитации остался жить в Волгодонске. Потом уже стало известно, что он поэт, литературовед, страстный библиофил, был знаком и дружен со многими поэтами «серебряного века» – А. Блоком, С. Городецким, К. Фофановым, А. Ремизовым, А. Кручёных, К. Вагиновым и другими, что к сборнику стихов Фофанова он написал предисловие – сборник вышел тогда в большой серии «Библиотеки поэта». Был знаком с А. Грином, К. Фединым, Б. Лавренёвым.

С рукописью о Лизе Кульман вроде бы всё шло хорошо, пока издательский план не попал на утверждение в обком партии – так было принято тогда. И там судьба повести решилась не в пользу автора: повесть не на «магистральной линии литературы», объяснили в обкоме.

Я не знала, как сказать об этом Смиренскому. Понимала, что обнадёжить, а потом отнять надежду более жестоко, чем не вселять надежду.

Но он воспринял отказ внешне спокойно, сказал, что и не надеялся особенно, и даже стал утешать меня. Он – меня. Но я-то понимала, что рана нанесена.

Как-то я приехала в Волгодонск на заседание литобъединения, которым руководил Смиренский, и он пригласил меня к себе. Полки его комнаты были уставлены книгами, особенно поэтическими сборниками. Среди них были и его книги, некоторые с золотым тиснением, и на обложке значилось: граф Смиренский. Тогда же узнала, что печататься он стал с 15 лет, называл имена известных поэтов, показывал автографы их, разные вещи и безделушки, подаренные ими. Запомнился почему-то яркий платок Алексея Ремизова.

Какое-то время мы ещё переписывались, он меня даже консультировал по поводу разных переводов «Ворона» Эдгара По – мне тогда зачем-то это было нужно. Открыл для меня не известного мне Жаботинского, чей перевод, на мой взгляд, был лучше брюсовского.

А потом я услышала, что он умер. Было это в ноябре 1977 года.

Местные власти не разрешили пронести гроб с телом Смиренского по центральной улице, но члены Волгодонского литобъединения не послушались и понесли гроб на виду у большого количества народа.

Спустя много лет я рассказала обо всем этом журналисту Вере Волошиновой и посокрушалась, что, видимо, повесть о Лизе Кульман затерялась. Но Вера, будучи в командировке в Волгодонске, отыскала повесть в музее – в ней отсутствовала лишь одна глава. Но так как и без этой небольшой главки было ясно, о чём шла речь, а шла она о том, как умирала Лиза Кульман (на это указывает название главки – «В чахоточном тумане»), я сочла возможным опубликовать эту повесть в журнале «Ковчег» (№ 5 за 2005 год) и сделала передачу об этой повести и её авторе на радио.

А Вера Волошинова обогатила мои знания о Смиренском интересными фактами. Так, от неё я узнала, почему многих книг известных авторов о которых он мне рассказывал, в его библиотеке не сохранилось: предчувствуя свой арест, он вырвал из книг листы с автографами, книги были конфискованы, а автографы остались и позже были переданы в Пушкинский дом вместе с архивом Смиренского. Узнала и о том, кто скрывался за надписью на книге «Илиада»: «Дарю, потому что всё равно зря лежит. И затем, надеюсь, что ничего другого выскуливать не будете. Цените, цените и цените! Святая отроковица Муза». Эти строки принадлежали Музе Измайловой, актрисе, ставшей потом невестой Владимира Викторовича. Когда его арестовали, она выбросилась из окна.

И ещё одну интересную вещь рассказала мне Вера. Я слышала, что Смиренский якобы находился в родстве с адмиралом Макаровым, чуть ли не внук его, но насколько достоверны эти сведения, я не знала. Оказывается, достоверны – на книге «Исследования Сахалина и Курил» Вера Волошинова обнаружила такую надпись: «С особым удовольствием я преподношу как один из авторов этого сборника мои несколько строк об адмирале Макарове его потомку Владимиру Викторовичу Смиренскому – с глубоким уважением. Матвеев-Бодрый».

Более того, у Матвеева-Бодрого, сказала Вера, есть дочь-поэтесса. И зовут её Новелла Матвеева. В благодарность за посвящённое ей стихотворение «Тарантелла» она подарила Смиренскому свою книгу с автографом: «Дорогому и глубокоуважаемому Владимиру Викторовичу Смиренскому с лучшими пожеланиями и глубокой благодарностью за доброе отношение и за прекрасную по своей грациозности и оригинальности "Тарантеллу". Я вам тоже хочу посвятить стихотворение. Новелла Матвеева».

Вера рассказывала ещё что-то, не помню, а я думала о том, как расточительны мы, как небрежны от богатства, как поздно прозреваем и узнаём то, что должны были знать и ценить.

Впрочем, знаниями о Смиренском я всё-таки понемногу обрастала. Открыла, например, для себя, что он дружил с поэтом Вениамином Жаком, часто приезжал к нему из Волгодонска. У Жака были даже стихи, посвященные Смиренскому, надпись на книге: Среди покоя деревенского (Ведь Волгодонск – не Волгоград) На книжной полочке Смиренского Свои стихи я видеть рад.

Вдова поэта Мария Семёновна Жак передала мне две книжки с дарственными надписями: одна из них – журнал «Русская литература» с публикацией писем С. Н. Сергеева-Ценского, адресованных Смиренскому, и надпись: «Дорогому Вениамину Константиновичу на добрую память обо мне. С любовью В. Смиренский». Другая – «Перо и маска» Бориса Смиренского, брата Владимира Смиренского, известная книга о литературных мистификациях, и тоже с дарственной надписью: «Вениамину Константиновичу Жаку, с искренним расположением и надеждой на добрый отзыв. Борис Смиренский. 1969. Москва». Видимо, Борис Смиренский был заочно знаком с Жаком через своего брата.

Публикация в журнале «Русская литература» за 1973 год интересна тем, что раскрывает ещё одно знакомство В. Смиренского – с Константином Паустовским. Это было время (письмо датировано 1955 годом), когда Смиренский интересовался А. Грином и собирал материал для книги о нём. Обратился он и к Сергееву-Ценскому. Тот ответил: «Грина я видел один только раз, в конце 1906 года в Петербурге, в редакции “Журнала для всех”, – и помню его внешность смутно. Кажется, у него были рыжие, солдатского типа, усы, лицо – истощённое, не то от хронической болезни, не то от алкоголизма. Он не произвёл на меня впечатления интеллигента, а фантастические повести, которые он писал, – меня не интересовали, и я их не читал, относясь к ним как к занимательному чтиву для публики, как к американскому детективу...»

И в конце письма советовал обратиться к Паустовскому, который «писал о Грине что-то мемуарное».

И Смиренский последовал этому совету, о чём свидетельствует его комментарий к письму Сергеева-Ценского: «К. Г. Паустовский, с которым я впоследствии встретился, действительно, всегда отдавал должное Грину, считая его “писателем, нужным нашему времени”, и написал краткий его биографический очерк “Жизнь Грина”».

...Но вернёмся к псевдониму «Андрей Скорбный». Трудно сказать, предвидел ли Смиренский таким образом свою судьбу – ведь псевдоним родился в самом начале его творчества, но подтвердился всей его жизнью.