ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 28-й

Персоналии

А. В. СМИРНОВ

СТАРШИЙ БРАТ ЧЕХОВА

Александр Павлович Чехов (1855–1913) – прозаик, публицист, мемуарист. В 1882–1886 годы служил в Таганрогской, Санкт-Петербургской и Новороссийской таможнях. С 1886 года – профессиональный газетчик и беллетрист, штатный сотрудник газеты «Новое время». Печатался также в «Петербургской газете», «Осколках», «Историческом вестнике», «Кавказе», «Смоленском вестнике» и во многих других журналах и газетах. Писал под псевдонимами Агафопод Единицын, Алоэ, Гусев, Пан Халявский, с 1886 г. – А. Седой. Автор множества репортёрских заметок, очерков, публицистических и научно-популярных статей широкого тематического диапазона: от пожарного дела и фотографии до вопросов лечения алкоголизма и призрения душевнобольных. Как писатель сложился в 1880-е годы. Излюбленный жанр – рассказ или маленькая повесть, основной герой которых – мелкий чиновник или служащий, погружённый в бытовые заботы.

Детство и годы учебы в гимназии

Шла Крымская война; Таганрог, расположенный в тылу,  атаковала англо-французская эскадра, прорывавшаяся к Азовскому морю. Многие жители, в основном женщины и дети, перебрались в прилегающие к городу сёла и слободки. В их числе оказалась Евгения Яковлевна Чехова. Первенец семьи Александр родился 10 августа 1855 года в слободе Крепкая под грохот канонады, когда неприятельская эскадра расстреливала из своих корабельных орудий отказавшийся сдаться Таганрог. Стойкость защитников местного гарнизона не позволила противнику овладеть городом, и англо-французская эскадра ушла в Чёрное море. С младенцем на руках Евгения Яковлевна вернулась в Таганрог.

Саша с детства проявлял хорошие умственные способности и стремление к учёбе. Восторгаясь первенцем, родители связывали с ним большие надежды. В семь лет его отдали в греческую школу, где он проучился четыре года. Греческая школа, по мнению Павла Егоровича, могла открыть перед его сыновьями возможность работать в крупных торговых конторах, принадлежавших грекам. Но толку не вышло. По настоянию деда, Егора Михайловича, мальчика определили в гимназию: её окончание давало право поступления в любой университет Российской империи без экзаменов. В 1866 году, одиннадцати лет от роду, Александр стал учеником приготовительного класса. Он уже умел читать, считать, имел хороший почерк (Павел Егорович заставлял детей ежедневно работать с прописями; после обеда сажал их за стол, вечером проверял выполненное задание. Текст размером в четыре страницы мог содержать следующую мысль: «Бога бойся, повинуйся царю»).

Первые годы учебы Саша с трудом привыкал к порядкам, заведённым в гимназии. Но в дальнейшем гимназическая жизнь стала постепенно налаживаться. В ней появились новые интересы и увлечения. Так, например, в четвёртом классе Александру нравилось, как  протоиерей Покровский читал гимназистам после уроков Евангелие на греческом и латинском языках. Обладая хорошей памятью, гимназист легко усваивал языки. Даже такой трудный, как греческий.

Помимо гимназии была отцовская лавка. Много лет спустя Александр Павлович вспоминал: «В нашей семье господствовал взгляд, что ученье – ученьем, гимназия – гимназией, а дети всё-таки должны помогать отцу. Возражения не допускалось». Помогать Александр помогал, но особого рвения не проявлял. «Я сижу за прилавком и лениво и устало слежу за торговлей, – напишет потом в своих воспоминаниях Александр Чехов. – Сегодня повторяется то же самое, что было и вчера. Отставной солдат Мироныч купил на ужин большую селёдку-астраханку; девочка от Дракопуло взяла пару сальных свечей и кусок мыла, потому что у них завтра стирка; от учителя музыки прислали за фунтом стеариновых свечей и попросили записать в долг; старый еврей Шапирка пришёл выпить свой обычный стаканчик сантуринского; таможенный чиновник купил две колоды карт... Все это старо, скучно и давно уже надоело...».

Выручало чтение. Александр любил книги и в тринадцать-четырнадцать «…бойко болтал по-французски, по-немецки и по-гречески. Давно прочёл Гоголя и Тургенева и, кроме того, брал у офень (уличные торговцы) напрокат читать разную расхожую литературу...».

Любил естественную историю, которую читал «старик Цабель». Примеры, приводимые учителем географии Лосевым, были столь впечатляющими, что Александр Павлович годы спустя удивлял юных таганрогских двоюродных братьев и сестёр, а потом собственных сыновей и племянников красочными описаниями.

Интересно отметить, что будучи гимназистом, Александр был влюблён в Соню Никитенко – дочку… управляющего Таганрогской таможней.

По-разному у Александра складывались отношения с братьями. Но самые дружественные отношения сложились именно с Антоном. Из-за характера братьев разница в пять лет быстро сгладилась. Насмешливый, ершистый Александр хотел казаться старше своих лет и попадал в неловкое, порой нелепое положение. Спокойный, наблюдательный Антон, видимо, угадывал подоплёку поведения брата и прощал вздор, благоглупости, отроческое позёрство, потому что чувствовал его отходчивость и самоиронию.

Антон многое и о многом узнал именно благодаря Александру. Например, театральные восторги. Театр в жизни таганрогских гимназистов был притягательным местом. «Посещая театр, мы за какие-нибудь три-четыре года развились, поумнели и почерпнули познаний больше, чем за все девять или десять лет пребывания в гимназии. Вот почему мы так горячо любили театр». Гимназисты могли посещать театр лишь с позволения классного наставника. Но могли и запретить. Например, в пятом классе Александру запретили посещение театра из-за двойки по алгебре, в другой раз – заметив его с папиросой. Билет стоил четвертак (25 копеек серебром), но можно было договориться с контролёром и за меньшую сумму. Учеником старших классов Александр однажды выступил на сцене, заменив известного комика. Публика, которую о замене не предупредили, тем не менее отнеслась благосклонно к рослому гимназисту. Расходясь из театра, зрители говорили: «Здорово, шельма, под Востокова подделался. Из него хороший жулик выйти может...».

Желание уйти из-под власти отца и стать самостоятельным появилось у Александра ещё в годы учёбы в гимназии. В 1873 году директор Таганрогской гимназии Э. Р. Рейтлингер пригласил способного ученика седьмого класса репетитором к своим детям. Навыки репетиторства у него уже были. Двумя годами ранее он готовил по основным предметам гимназиста-первоклассника из семьи, квартировавшей у Чеховых. Столовался репетитор в семье директора, поэтому они часто беседовали на разные темы.

В 1875 году, сдав экзамены, Александр получил серебряную медаль и был занесён на «золотую доску» гимназии. В аттестате зрелости особо отмечались его успехи в «древних языках». Окрылённый высокой оценкой своих знаний, юноша собирался ехать в Германию, чтобы учиться в Гейдельбергском университете. Однако, для учёбы был выбран Московский университет. Родители переживали, что в Германии сын может пропасть, а в Москве какая ни какая, но есть родня. К тому же нужно было присмотреть за Николаем, который оставил гимназию и поехал поступать в Училище живописи, ваяния и зодчества. Александр не уезжал, а скорее бежал из города, о котором говорил: «Проклятый на семи соборах».

Московский университет

Приехав в Москву на свой день рождения, Александр уже 13 августа 1875 года подаёт документы на математическое отделение физико-математического факультета Московского университета. Имея «серебряной медаль», всё равно надо было платить за учёбу. За первые полгода взнос равнялся 50-ти рублям. Отец обещал сыновьям денежную помощь, но велел зразу же искать учеников и не рассчитывать на него, ибо «торговля пошатнулась», а кредиторы грозились опротестовать векселя. Поначалу месячный расход складывался так: квартира – 5 рублей; стол, то есть питание – 7 рублей; хлеб к чаю – 1 рубль 50 копеек; стирка – 1 рубль. Итого около 15 рублей. Да ещё непредвиденные траты копеек на 50. Но вскоре укладываться в такую сумму стало трудно. Александр в письмах спрашивал отца, нельзя ли получить в Мещанской управе свидетельство о бедности, чтобы не платить за обучение в университете.

Таганрогский опыт репетиторства очень пригодился Александру в Москве. В частном пансионе Бруккера, где он преподавал арифметику, алгебру, географию и французский язык, ему с братом предоставили бесплатное жильё и питание.

Поступив в университет, Александр в будущем видит себя магистром, потом доктором математических наук в области чистой и прикладной математики с чином ординарного профессора. Он мечтает открыть новый закон, стать молодым профессором и благодаря своему положению повлиять на благосостояние семьи, которую непременно перевезёт в Москву из «богопротивного» Таганрога.

Но этим мечтам не суждено было сбыться. Увлечение математикой сошло на нет. Ночи над расчётами, разговоры о докторской степени и профессорском звании растаяли. Остались рано испорченное зрение, очки и недоумение, куда всё делось. В апреле 1876 года, бежав от таганрогских кредиторов, в Москву приезжает отец. Вскоре после этого переезжает и мать с младшими детьми. Приезд родных и вынужденное воссоединение с семьёй повлияли на учёбу Александра, и он подал прошение об оставлении на первом курсе.

В это время Александр зарабатывал чем мог: делал чертежи, математические расчёты, переписывал лекции. Почувствовав свободу и не желая жить с семьёй, Александр снял отдельное жилье. При этом он помогал родным, ежемесячно отдавая по пять рублей и ещё взаймы без возврата столько же. «Жить вместе с ними – каторга. Вечно ругаются, вечно плачут и чего хотят - сами не знают».

Найдя способ заработать деньги, Александр начал кутить, неделями прогуливая лекции. Закончилось это весьма печально. За невзнос платы и несданные экзамены летом 1877 года над ним нависла угроза отчисления. Как раз в это время идёт призыв в армию, связанный с русско-турецкой войной. Чтобы избежать призыва, Александр перевёлся на первый курс естественного отделения того же университета.

В поисках новых заработков Александр начал писать небольшие рассказы для московских журналов. В письмах к Антону в Таганрог студенческая жизнь стала вытесняться рассказами о Москве, о новых приятелях. Посоветовав Антону «всё брать на заметку», вскоре получил от него подробно описанные таганрогские новости, рассказы о семейных делах и общих знакомых. Именно Александр ввёл Антона в мир литературы. Собрав несколько наиболее удачных зарисовок и миниатюр, Антон послал их Александру с надеждой, что тот поместит их в одном из московских журналов. И вот 23 ноября 1877 года Антон получил ответ: «Анекдоты твои пойдут. Сегодня я отправлю в "Будильник" по почте две твои остроты: "Какой пол преимущественно красится" и "Бог дал детей". Остальные слабы. Присылай по более коротеньких и острых. Длинные бесцветны».

Присланные Антоном ранние пьесы «Безотцовщина» и «Нашла коса на камень» Александр, по его словам, давал читать «людям со вкусом» и сошёлся с ними во мнении, что в молодом авторе чувствуется талант, но нет житейского опыта, наблюдательности, и посему советовал: «Познакомься поближе с литературой, иззубри Лермонтова и немецких писателей… и тогда твори».

Сотрудничая с различными московскими журналами, Александр знакомится с Анной Хрущёвой-Сокольниковой, которая работала секретарём в журнале «Зритель». Вскоре Анна Ивановна стала его гражданской женой.

Почему гражданский брак? На то были веские причины. До 1877 года Анна Ивановна числилась женой коллежского секретаря Г. А. Хрущева-Сокольникова, в браке с которым имела двух детей, дочь и сына. Ещё в 1874 году муж выдал ей свидетельство для свободного проживания во всех городах России, что говорит о разрыве их отношений. В 1877 году церковь, рассмотрев прошение, дала развод. Но какой! Решением тульской епархии их брак «за нарушение супружеской верности» женой, а так же за «прижитие в отсутствие мужа её дочери Елены» расторгнут. При этом «…произошедшая от прелюбодеяния дочь Анны Сокольниковой Елена в метрической статье… означена незаконною». Признанная неверной разведённая жена «осуждена… на всегдашнее безбрачие и назначением ей срока церковного покаяния… сроком на семь лет под надзором духовника». Находящиеся в разводе муж и жена Сокольниковы входили в московский литературный мир, и Чеховы знали их обоих. Игра в благородство закончилась для Александра нелепым союзом. Попытка сделать счастливой «осужденную на безбрачие» женщину привела к тому, что несчастными стали уже два человека. Нелепость проявлялась даже в разнице в возрасте. Александр был моложе жены на восемь лет.

Гражданский брак имел и другие последствия. В 1882 году Александр Чехов – студент естественного отделения Императорского Московского университета – проучившись четыре года,  закончил свое обучение, «не держав экзамен на звание кандидата». Звание кандидата давало право на 10-й чин и преподавание в гимназиях. Поспешное завершение обучения привело к тому, что Советом Университета он  был утверждён всего лишь в звании Действительного студента с правом на 12-й чин, губернского секретаря.

Нужно было содержать семью, и Александр решил вернуться в родной город. 25 июля 1882 года Александр Чехов с гражданской женой и её сыном выезжают из Москвы в Таганрог.

Возвращение в Таганрог

Приехав рано утром в Таганрог, «…мы под проливным дождём проехали с вокзала в Европ. Гостиницу», – вспоминал свое возвращение Александр. Разместив семью, он сразу же отправился в лавку церковного старосты и своего дяди Митрофана Егоровича. Своим неожиданным появлением ему хотелось доставить радость. «Идя туда я возымел недостойнейшую мысль явиться к святому мужу в качестве простого покупателя и уже под конец покупки сделать приступ к “сближе-е-е-нию”. Но

Я козни мерзки воздвизал,

Но рок их скоро растерзал

Едва я вошёл в святилище господа и торговли и едва за ящиками (пустые – упадут, не убьют!) раздались шаги, как до моего слуха долетело наиродсвеннейшее: – Душенька! Сашечка! Мой план и козни естественно – в дребезги. Дяденька прослезился настолько, что даже умилил меня».

Уже к вечеру Чеховы сняли квартиру у бывших соседей (семейство Агали). «Их дела  теперь так плохи, что те ничтожные деньги, которые я внёс, составляют для них довольно ощутительное подспорье. Мы занимаем две комнаты, выходящие на улицу».

В Таганроге Александра встретили с любопытством. Внебрачная связь, разведённая женщина – всё это очень будоражило провинциальную публику. Если семейство дяди Митрофана Егоровича c радостью встретило Александра, то другие родственники и знакомые с настороженностью. Причиной тому стали события двухлетней давности. Тогда, в 1880 году, братья Чеховы – Антон и Николай – приезжали в Таганрог и были шаферами на свадьбе своего дальнего родственника Онуфрия Лободы. Богатое семейство Лободы на свадьбу пригласило много купцов, таможенных и других чиновников, учителей гимназии, священников. Вскоре после этого в журнале «Зритель» появилась юмореска «Свадебный сезон» с карикатурой Николая и текстом Антона Чеховых. Таганрогские родственники и знакомые узнали себя в юмореске и очень обиделись. Приехавшему Александру пришлось выслушивать возмущения и сглаживать обиды. В своём письме он предупреждает братьев: «…Кстати: Если вам обоим дороги ваши бока, то не советую ездить вам в Таганрог. Лободины, Селиванов, сродники и южики – все сплошь серьёзно обозлены на вас за “Сватьбу” в "Зрителе". Здесь на эту карикатуру смотрят, как на выражение чернейшей неблагодарности за гостеприимство». Так или иначе, но Антон Павлович в следующий раз приедет в Таганрог только в 1887 году.

Повзрослевшему Александру бросился в глаза контраст между столичной жизнью и провинциальной. «Увы, братцы мои…» –  писал он в Москву. – «Когда-то громадный Таганрог оказался микроскопической улиткой. Даже дом Алфераки напоминает собою приземистого скнипа. Расстояний не существует. С собора, точно через канаву, можно перешагнуть на каланчу, оттуда на кладбище – и город весь за тобою. А прежде-то! От Силла Маринчинки до синагоги было далеко».

Кроме дяди, приезду Александра была очень рада их бывшая няня. Ребёнком слушал он её нехитрые сказки; будучи гимназистом, доверял свои тайны и делился переживаниями. Именно к ней он направился после визита к дяде. «В день приезда…», пишет в письме Александр, «…прошёл к няне Александровне и от имени сестры дал ей немного презренного металла. <…> Из нашей няни, благодаря времени, получилась крохотная, сгорбленная старушонка с предоброй рожицей и свистом в беззубом рту. Поклонов она вам посылает массу и твердо убеждена в том, что каждый из вас по крайней мере министр или квартальный надзиратель. Меня она приняла за попа благодаря моему балахону-пальто».

Устроиться в гимназию Александр не смог. Сказались незавершённое образование и неопределённое семейное положение. Попасть в Окружной суд также не удалась. Оставалась одна надежда: имея университетское образование, поступить на службу в местную таможню.

В ожидании решения своего вопроса Александр бродил по городу, ловил рыбу в гавани и писал письма Антону. Благодаря этим письмам мы можем представить быт горожан того времени. Вот как Александр описывал обед, приготовленный «Миличкой», женой своего любимого дяди. «С южным обедом вы достаточно знакомы, но тем не менее я едва ли удержусь сытным нутром от перечисления наших блюд. Мы ели: 1) Суп с рисом. 2) Судак или сула жареная плюс те бычки и селёдки, которые были изловлены вчера. 3) Раки морские величиною с… любого благотворительного общества, 4) кукуруза, 5) говядина с картофелем, 6) превкусный некий соус из кабачков с раковыми шейками». Тут же поражает “московского” брата дешевизной продуктов…. И вся эта шестистопная музыка была изготовлена… из той провизии, которую я купил на базаре за 60 к. Остатков от обеда хватило бы на целый тюремный замок г. Таганрога, куда, как значится в отчете братства, в праздник Св. Пасхи было отвезено по лимону и по апельсину на арестанта, а так же были розданы хлебы добросердечия…. ( Я в очередь пошлю в тюрьму когда-нибудь вместо хлебов добросердечия – гробы похотения, хлебы преломления, венцы растления и прочие похотения, с тем однако, чтобы это было пропечатано в отчете). Мясо в сём граде, идеже арестантам апельсины раздают, стоит 10 коп. фунт, кабачки, синие и прочая ерунда – гроши». «Жить можно», – завершает своё повествование старший брат.

Служба в Таганрогской таможне

Два месяца неопределённости пролетели, и Александр наконец-то «получил место на таможне». В письме к брату Ивану от 8 октября 1882 года он писал: «Дружище Иван! Я самый настоящий чиновник таганрогской Таможни. Получаю жалованье, чины, ордена и получу пенсию, если доживу до 100 лет». Далее он сообщал:  «Встаю рано, с должности прихожу поздно и имею массу свободного времени. Водки теперь не пью, в карты не играю, газет и журналов не получаю, а потому всячески стараюсь убить как-нибудь свободное время». «Убить время» Александр собирался каким-нибудь делом, способным принести дополнительный доход. «Помышляю заняться переплётничеством, но инструментов не имею, а потому буде возможно, прошу тебя, перешли мои инструменты… ко мне в Таганрог прямым сообщением».

К тому времени новоиспечённый таможенник с женой уже переехали в дом Турчанинова на улице Конторской, позволив себе более просторную квартиру из четырёх комнат.

Антон Чехов в своих письмах не преминул пошутить над новым местом службы брата. «Таможенный брат мой Александр!» – начал он свое письмо от 8 ноября, назвав далее Таганрогскую таможню «Танроцкой», и в завершении попросив:  «Поймай мне маленького контрабандистика и пришли».

В письме от 12 ноября, упомянув фамилии таможенных чиновников, проходящих по делу о контрабанде, Антон с юмором укорял Александра: «Соделавшись Айканово-Ходаковским, ты не стал рассудительным».

В другом письме – от 25 декабря – Антон дал Александру звание «Уловляющий контрабандистов-человеков-вселенную, таможенный брат мой, краснейший из людей, Александр Павлыч»!

Александр отвечал в Москву интереснейшими описаниями своей службы в таможне. В письме от 23 ноября Александр рассказал о событии, отмечаемом местными таможенниками и купцами: 

«Брате Алтоне! …опишу тебе два торжества, коих я имел честь быть свидетелем. Одно из сих торжеств – закрытие навигации в нашем порте. По порядку времени начинаю с первого. Накануне разнёсся слух по таможне, что на завтра назначен праздник. Все начали  наматывать себе это на ус: Секретарь отложил несколько дел в сторону, привозной и отвозной стол такожде, бухгалтерия, к коей прикомандирован и аз – тем более. 23-го числа получена была эстафета на визитной карточке такого рода: “Дм. Вас. Мухин и его помощник покорнейше просят пожаловать на Новую Гавань на молебствие по случаю окончания навигации. Мухин”. Мы, конечно, двинулись. Нужно тебе сказать, что пирушка эта затевалась и затеялась товарищами по службе, но не смотря на это в канцелярии сию же минуту затеялись вопросы о костюмах, чорных парах и т.п. Никто не хотел итти в визитке. Всех поразило то мое спокойствие, с которым я прямо объявил, что пойду на торжество в визитке. В обыкновенное время мы собрались в Таможню, до 12 часов просидели там без дела и затем после глупопровинциального препирательства двинулись на “пали” (Пали – палы, морские сваи у пристани. – Прим. авт.) в самую глубь гавани по замёрзлой, слегка подёрнутой снегом дороге. Там нас ожидали две «каравиа» (корабли, – от новогреческого караби. – Прим. авт.), параход Кострома (таможенное судно «Кострома». – Прим. авт.) и наша таможенная брандвахта, т. е. судно, на коем чиновники таможни стерегли денно и нощно контрабанду. В обоих помещениях накрыты столы с водкой, винами и закусками. Некоторое время мы, придя на вышесказанные пловучие, затёртые льдом помещения, подождали попа. Но он потом явился в виде о. Даниила Ручкина (кланяйся маменьке!), косоглазого Диавола, худосочного дьячка и протчаго и стал петь молебен. Надо сказать, что молебен был не без трогательности. Вообрази такую картину: безбрежное море, льды без конца, яркое солнце, небольшой мороз, палуба парохода, погасившего свои пары, мундирные, зябнущие лицы,  матросы, лысый еле козлогласующий поп, дым кадила, струёю поднимающийся в морозном воздухе над ледяным полем моря… Вообрази это и ты получишь нечто вроде того, что смахивает на заутреню на корабле капитана Гатраса (герой романа Жюля Верна. – Прим. авт.). Так по крайней мере подсказало мне моё воображение. Молебствие началось дребезжащим козлогласом о. Даниила и после оного была сцена достойная кисти лорда Гленарвона. Команда из 50 солдат выстроилась в ряд и управляющий (наше высшее начальство) стал читать ей речь со словами “идея”, мы вырвали “корни злоупотребления”, над нами “новые проблески”, старые порядки «заглушены отпрысками” новых растений. После этой речи, взывавшей к верной службе, раздался гул “Здравия желаем!” и все пошли пьянствовать в каюты.

Говорились речи. Говорил и я, чем вооружил против себя всю канцелярию, ибо говорил, что намерены де мы все служить верою и правдою, а канцеляристы поняли это в смысле поддакивания начальству. Провокация!! Не мне их учить и не мне им покоряться. Удостоился рукопожатия начальства, коему значения не придаю, и выпив около 12 рюмок водки и стаканов шесть вина удалился… к дяде на именины».

Антон дал высокую оценку такому красочному описанию: «за твоё письмо, в котором ты описываешь молебен на палях (с гаттерасовскими льдами), будь я богом, простил бы я тебе все твои согрешения вольные и невольные, яже делом, словом…».

В конце декабря 1882 года Александр Чехов получил должность. В письме к отцу от 30 декабря он писал: «Сегодня я утверждён в Петербурге Начальником Привозного стола и Переводчиком Таможни. Страдания мои окончились. Занимаю должность девятого класса». Получение должности стало для него радостным событием: «Теперь, когда это стало делом прошлым, сознаюсь, что я до этого утверждения сильно страдал от недостатка средств и душою и телом».

Постепенно у Александра Чехова начинают складываться дружеские отношения с сослуживцами. В письме к родным от 17 декабря 1882 года он сообщил: «…на днях проездом в Питер будет в Москве моё прямое Начальство, Секретарь нашей таможни Антон Титыч Стыранкевич, прозванный всею таможнею “отец родной” за свою доброту и гуманность. Я ему дал ваш адрес. Если он побывает у вас, то порасскажет Вам обо мне и о Таганроге многое. Добр он как овча, тих, как голубь, незлобив, как голубь, мудр, как змей, и не прочь приятно провести с компанией время…». Далее, в письме был приведён пример одного из благодеяний Стыранкевича: «Спасибо вышеречённому секретарю, который иногда из своего кармана даёт нашей братии крохи жалования вперёд, чем вовремя спасает от смерти».

Хорошие отношения сложились с бухгалтером и «выкладчиком» пошлин, коллежским секретарём Иваном Яковлевичем Троицким и переводчиком таможни Николаем Степановичем Уманским. В дальнейшем, уйдя с таможенной службы и профессионально занявшись журналистикой, Александр Павлович продолжал поддерживать дружеские отношения с коллегами из таганрогской таможни. После Таганрога старший из братьев Чеховых служил в таможнях Санкт-Петербурга и Новороссийска, но дружбу поддерживал только с таганрогскими таможенниками.

В феврале 1889 года Александр написал Антону о своём друге из таганрогской таможни: «Приехал в Питер из Таганрога мой старый сослуживец Уманский. Остановился в "Москве" и заболел. Сейчас еду к нему “посетить болящего” и дальнейшее писание откладываю».

В этом же году Александр сообщил в письме о судьбе другого своего приятеля: «Троицкий, мой бывший сослуживец по Таможне умирает от чахотки. Ездил к нему в Ревель – шкилет».

А как же «отец родной» Антон Титыч Стыранкевич? «Таганрогский вестник» от 24 февраля 1893 года сообщал, что «21…февраля после тяжёлой болезни скончался секретарь таможни А. Т. Стыранкевич. Антон Титович …прослужил в должности секретаря таможни около тринадцати лет, будучи назначен ещё в 1880 году. Выдающиеся умственные способности, …спокойный ровный характер, несмотря на постоянную болезнь (…страдал инфиземой более 20 лет) и …необыкновенная доброта снискали ему любовь и уважение сослуживцев… После смерти покойного не осталось никаких средств и товарищи похоронили любимого ими “Тита” на свой счёт».

Пройдут годы, и в 1912 году Александр Павлович Чехов в очерке «Таганрог пятьдесят лет тому назад. (Записки случайного туриста)» даст красочную картину Таганрогского порта и таможни во второй половине XIX века.

«Полстолетия тому назад собственно порта в том смысле, в каком его понимают теперь, не было. Была старая Воронцовская набережная, которая тянулась от каменной лестницы вплоть до того места, где теперь находятся пристани Русского общества и пароходства и торговли. У этих пристаней останавливались пароходы, казавшиеся тогда Голиафами, а от них вдоль вертикальных и обглоданных волнами свай устанавливались рядышком парусные суда сравнительно небольшой вместимости. Но чего только не привозили в своих тесных трюмах эти невзрачные парусники? Тут были и бочки с винами и деревянным маслом (то есть лампадным. В полном православном богословском энциклопедическом словаре говорится, что елей – молодая маслина, деревянное масло. Это разные наименования одного и того же масла – оливкового. Деревянное масло, в отличие от растительного, получают из плодов, растущих на дереве, а не из семян и трав. – Прим. авт.), тут были и маслины, и орехи всех сортов и инжир и рожки насыпью и в кулях. "Привозный" стол в таможне ломился от коносаментов на греческом и итальянском языках. "Экспедиторы" с утра до ночи работали вовсю. Таможенный чиновник, исполнявший должность переводчика, изнемогал от словесной и письменной служебной работы. По всей территории гавани тянулись нескончаемые вереницы нагружённых и пустых дрог. Гавань начинала жить с пяти часов утра, а к закату солнца таможенные досмотрщики ходили уже, высунувши языки от переутомления. Ряды каменных магазинов или, как их звали «магазы» и «гамазы», прекрасно сохранившихся и до сих пор, стояли открытыми весь день и поглощали в себя и извергали из себя массы сантуринских и капрских вин, турецкого табаку в кипах, лимонов и апельсинов, громадные партии бочек с маслинами и деревянным маслом, но не теперешней фальсификации, а такого, которое по вкусу не уступало прованскому и употреблялось в пищу. Иностранные парусники приходили из Турции, из Греческого архипелага и даже из Италии. Далёкие расстояния и огромные морские переходы и штили нисколько не пугали их. Отсюда они увозили с собой зерновой хлеб, сырые кожи и рыбью красную икру. Можно было пройти по берегу добрые четверть версты и всё читать на кормах надписи: “Агиос Николаос”, “Агиос Герасимос”, “Софья”, “Мевлуди-Багры”, “Сан-Антонио”, – и не одной русской. Густо была населена в те времена гавань и какое весёлое стояло в ней разноязычье! Чего только не наслушаешься, каких языков и жаргонов.

За пристанями пароходов начинались и уходили в море молы, построенные из свай. Назывались они «палями» и охватывали отчасти то пространство, которое отвоевано у моря теперешним портом.

Там, где раскинулся "новый" порт, полсотни лет тому назад был так называемый “Петровский ковш”, почти сплошь занесённый песком и илом. …В этом же ковше предавались сожжению и некоторые конфискованные таможнею товары. Местность была пустынная, безлюдная и в вечернее время далеко не безопасная. Тут же не далеко была отведена начальством и площадка, на которую «капитаны» прибывших парусных судов должны были выгружать балласт (савура), но они предпочитали выбрасывать его по ночам прямо в море и платить за это 25 рублей штрафу по приговору мирового судьи. Это “капитанам” обходилось много дешевле. Дела по балласту тогдашняя (и отчасти позднейшая) таможня направляла обыкновенно к мировому судье Арбушевскому и посылала на разбор своего представителя чиновника. Дела эти возбуждались столь часто, что при разбирательстве между судьёй и чиновником возникал замечательный по своей краткости и понятности разговор.

– Без послабления? – спрашивал Арбушевский.

– Без, – лаконически отвечал чиновник.

И тотчас же, без проволочки постановлялось решение: "По указу и т.д., 25 рублей штрафа". Все стороны оказывались удовлетворительными. Виновный “капитан” тотчас же уплачивал и уходил с тем, чтобы в следующий день повторить опять ту же историю с высыпкой балласта в море. И скоро, и хорошо, и безобидно…».

Таганрогская портовая таможня в 80-х годах XIX века была самой крупной таможней Азовского таможенного округа. Основанная в 1776 году как «Главная портовая таможня на Азовском море», она уже более ста лет пополняла казну Российской империи.

Александра, чиновника 12-го класса, утвердили в должности начальника привозного стола и переводчика, а это соответствовало 9-му классу и чину титулярного советника. Такое начало открывало перед ним хорошие перспективы «сделать карьеру». Однако таможенная служба не вдохновляла. Его московский литературный опыт искал лучшего применения. 

Вначале стремясь увеличить достаток, новоиспечённый чиновник принялся переводить рассказы и романы с немецкого и французского для журнала «Европейская библиотека». Тексты переводов отправлял брату в Москву. Обратно получал редкие гонорары и частую критику от Антона за неряшливость и торопливость переводов. В своем письме от 1 января 1883 года Антон советовал брату: «Переводи мелочи. Мелочи можно переделывать на русскую жизнь, что отнимает у тебя столько же времени, сколько и перевод, а денег больше получишь». Будучи таможенником, Александр хотел заниматься литературой, но «Брате Алтоне» отвечает ему: – «По одному из последних указов, лица, находящиеся на государственной службе, не имеют права сотрудничать».

Однако, из переписки братьев видно, что Александр писал рассказы, а московские журналы их печатали. Весной 1883 года Антон Чехов в письме к редактору популярного журнала «Осколки» Н. А. Лейкину рассказывал об особенностях литературного дарования Александра: «Юморист он не плохой. Это можно видеть из одного того, что в таганрогскую таможню поступил, когда уже оттуда все повыкрали» (Имеется ввиду «Дело Вальяно». В связи с нашумевшим «Делом о злоупотреблениях в таганрогской таможне» к суду привлекли всё руководство таможни. – Прим. авт.).  В октябрьском (1883 года) письме Антон сообщил брату в Таганрог, что был у него в гостях Н. А. Лейкин: «Твои рассказы ему нравятся, и не печатаются они только по “недоумению” и не знанию твоему “Осколок”. Вот слова Лейкина: “И как бы ловко он сумел почесать таможню и как много у него материалу, но нет! – пишет про какую-то китайщину “там-од-зню”, словно боится чего-то… Писал бы прямо “таможня”, с русскими именами… Цензура не возбраняет»

Наряду с таможенными и литературными делами происходят изменения в семье. В феврале у Александра Павловича и Анны Ивановны родилась Мария. В письмах к родственникам Александр шутливо называл её` Мося.

Уже 20 февраля 1883 года Антон поздравил Александра и его жену с рождением дочери: «Первым делом поздравляю тебя и твою половину с благополучным разрешением и прибылью, а г. Таганрог со свеженькой гражданкой».

Рождение дочери привело к новым проблемам. В письме к сестре Марии Александр объяснял, почему, к своему «немалому прискорбию», «не в силах» прислать ей к празднику денег. «Рождение дочурки и слабое состояние здоровья моей Анны, затем плата акушерке,  крестины и прислуга – всё это заставило меня войти в такие ужасные долги, что на уплату их уходит более половины моего скромного жалования. Другой же половины едва хватает на хлеб насущный и то не на каждый день в полном смысле этого слова».

Кроме материальных сложностей, Александра ждало сильное разочарование при попытке крестить ребёнка. Согласно церковному решению, ребёнок считался незаконнорождённым. Дядя, пообещав стать крёстным отцом, под разными предлогами отказывался от участия в крестинах. Описывая свои взаимоотношения с  Митрофаном Егоровичем и его семьёй, Александр подвёл итог: «Полный разрыв».

Обосновавшись, Александр почти в каждом письме приглашал родственников приехать погостить в Таганрог. В письме к брату Ивану он писал: «На лето ждали тебя к себе. Воздухи у нас благорастворённые, а море – отдай все, да и то мало».

В конце июня в Таганрог приехала мать Евгения Яковлевна. Принимали её тепло, но «невенчанную» невесту она не жаловала и остановилась в доме Митрофана Егоровича. Побывав в доме старшего сына, Евгения Яковлевна жаловалась в письме на неприбранные комнаты, застиранную скатерть и невкусный обед. Зато морская прогулка, которую организовал Александр, ей понравилась: «на пороходе чай пили и раки ели…».

Позже приехал в гости брат Николай. Остановился он на квартире у Александра. Но очень скоро загрустил. Общение между братьями свелось к пустым разговорам под водочку. Что до семейной жизни брата, то, по словам Николая, «Александр не так счастлив, как я думал».

Тем же летом Александр с женой и маленькой дочкой побывали в Москве. Антон, заметив перемены в поведении брата, как и все родственники, связал это с бытовой неустроенностью: «Хозяйка твоя смыслит в хозяйстве столько же, сколько я в добывании гагачьего пуха… Чистое бельё, перемешанное с грязным, органические останки на столе, гнусные тряпки, супруга с буферами наружу… –  всё это погубит девочку в первые же годы». И дал совет: «Пиши, набредёшь на истинный путь».

В ноябре в Таганрог, во второй раз за год, приехал брат Николай – уладить дела, связанные с призывом в армию. Александр помогал ему как мог. Ездил даже в Ростовское воинское присутствие подать прошение.

Александр вызвался помочь другому брату – Ивану. «Если он захочет, я ему могу дать место в Таможне рублей на 30–40…», и тут же начал отговаривать: «…но мне самому не хочется затягивать его в наше болото, откуда я сам бежать хочу…».

Ему казалось, что Москва решила бы все неурядицы. Появилось бы вдохновение, уладились  дела в семье, пришло благополучие. В конце 1883 года Александром овладела мысль – под любым предлогом перевестись в Московскую таможню. После Нового года эта мысль стала принимать материальную форму. В письме к Антону он сообщал: «Теперь читай серьёзно. 4-го января 84 я подал начальству докладную записку о переводе меня по слабости здравия отца и родителя моего в Московскую для пользы службы таможню. 10-го января последовало отношение моего начальства к московскому за №2 (84 г.) и лестное с аттестациями к оному частное обо мне письмо. Резолюции пока не последовало за кратковремением. Может статься, что и перейду в Москву. А что – будут дела божии, тому не нам с тобою ведать».

Беда пришла, откуда не ждали. Серьёзно заболевает годовалая Маша: «Чадо моё – хуже всякой данной величины», писал Александр в письме к Антону, перечисляя симптомы болезни, по которым Антон вынес нерадостное заключение: менингит. Местные врачи успокаивали – мол, ничего страшного, у ребёнка режутся зубки.  А ребенок таял на глазах. Александр, боясь, что врачи откажутся лечить, продолжал выполнять их указания. Но правда становилась очевидней с каждым днём. В очередном письме к Антону он передал весь трагизм положения: «Таганрог 3 часа ночи 31 января 1884. Брате! Сегодня девятые, должно быть, сутки как весь мир и вся вселенная сосредоточились для меня в маленькой кроватке, на дне которой лежит маленький трупик, стонущий ежесекундно, без перерыва при каждом вдыхании какой-то хордочкой в горле. …Теперь доктора ездят те же в те же утренние часы. Дают ледяные компрессы и бром. Мося тает, гибнет и исчезает по немногу, по капельке. С каждым дыханием улетучивается часть жизни. Агония ужасна, медленна и бесчеловечна».

В метрической книге Успенского собора 1 февраля 1884 года появилась короткая, но страшная запись: «От простуды умирает годовалая дочь Мария “Таганрогской таможни переводчика” Ал. П. Чехова».

Потрясённый смертью дочери, Александр не хотел ждать ни дня. Он уволился со службы, надеясь «…всё утрясти в Москве», и  в начале марта вместе с семьёй уехал из Таганрога. В трагический для Чеховых период проявили участие друзья из таможни. Помогли при организации похорон, поддержали морально и материально. Не случайно по приезде в Москву Александр Чехов в письме выразил искренние слова благодарности своему другу Николаю Уманскому и его супруге: «Грех, …забывать родных по духу людей. Как бы мы с Вами не сорились и не вздорили в таможне, какие бы глупости там (по глупости моей) я ни отмачивал, всё же наши отношения были таковы, что я позволю себя считать Вас человеком, которого я люблю и дружбою которого дорожу. Вы и дорогая Любовь Дмитриевна высказали так много участия к нам в дни для нас горькие, что я считаю себя глубоко Вам обязанным и шлю Вам искреннее спасибо».

Служба в Санкт-Петербургской сухопутной таможне

Приехав из Таганрога в Москву, Александр воспрял духом. Он с радостью общался с родными: «С Антоном наболтался о научных предметах вволю, с Николаем о художестве, с Иваном поспорил! И на целые сутки почувствовал себя новым, хорошим, университетским человеком». Заметно улучшились натянутые взаимоотношения с отцом.., фатер был весел и забыл свою вражду ко мне за незаконное сожительство».

Александру казалось, что он нашёл причину своих несчастий. Когда Анны Ивановны не было в доме, «Я был свободен!», – записал он в своем дневнике. «Для человека, связанного вопросами: Куда идешь? Зачем идешь? Когда придёшь? …Не приходи пожалуйста, пьян и т.д. …отсутствие жены хоть на два часа составляет целое благодеяние… Сознание, одно сознание возможности свободы, сделало меня счастливым». Расторгнуть гражданский брак не составляло большого труда. Но Анна была вновь беременна. А бросить её в таком положении он не мог. И Александр запил – да так, что Анне Ивановне пришлось обратиться за помощью к Антону: «Посоветуйте, что делать. Саша допился до того, что ему везде кажутся мухи и чёртики, и совершенно до беспамятства бредит». Ни о каком  переводе в Московскую таможню не могло быть и речи.

От пьяного кошмара его спас Антон. Он постарался загрузить старшего брата творческой работой. Все лето 1884 года Александр помогал Антону с организацией выхода его первого сборника рассказов «Сказки Мельпомены». Ездил в типографию, общался с редактором, развозил отпечатанные книги по магазинам.

В конце августа Анна Ивановна родила сына. В ноябре его крестили. Крёстными стали квартирная хозяйка и брат Николай. Имя мальчику дали в его честь. Рождение ребенка не внесло ничего нового во взаимоотношения супругов. Анна Ивановна грудью ребёнка не кормила, а нанятые няньки долго не задерживались. Одних выгоняли за мелкое воровство, другие сами уходили от безденежных хозяев. Одну из нянек прогнали, обнаружив, что она для успокоения опаивала младенца маковым отваром.

После того как у Антона в декабре 1884 года появились первые признаки серьёзного заболевания, Александр взялся за ум. Всю зиму хлопотал о восстановлении на таможенную службу. И хотя в Московскую таможню поступить не удалось, но в Санкт-Петербургской место для него нашлось.

В начале марта 1885 года Александра Чехова в звании губернского секретаря  (всё тот же 12-й разряд) берут на службу в сухопутную таможню. Что это была за таможня и почему называлась сухопутной?

К 60-м годам XIX века завершилась постройка железной дороги между Варшавой («Царство Польское» входило в состав Российской Империи) и Санкт-Петербургом, что  привело к резкому росту ввозимых и вывозимых товаров. В феврале 1863 года Департамент Внешней торговли предложил Управляющему  Санкт-Петербургской таможни учредить таможенное отделение при железной дороге Санкт-Петербург – Варшава. После ряда организационных мероприятий с ноября 1865 года отделение Санкт-Петербургской таможни при Варшавской железной дороге начало свою работу. При этом денежная и товарная отчётность, а так же серьёзные дела, при решении которых требовалось коллегиальное обсуждение – всё это осталось в ведении Санкт-Петербургской Портовой таможни. Возросшие объёмы перевозок железнодорожным транспортом привели к увеличению работы самого отделения. Специализация столичной таможни на контроле морских перевозок ограничивала эффективное управление железнодорожным направлением и 20 мая 1869 года на основании утверждённого Императором мнения Государственного совета отделение преобразовали в Санкт-Петербургскую сухопутную таможню 1-го класса. Таким образом, с созданием Сухопутной таможни в Санкт-Петербурге стали действовать две самостоятельные таможни: Портовая с подчинённой ей Кронштадтской и Сухопутная.

Вначале Сухопутная таможня располагалась на железнодорожной станции, но удалённость таможни от мест проживания чиновников и досмотрщиков, теснота рабочих помещений, отсутствие достаточного места для складирования товаров привели к переводу таможни на новое место. К тому времени как Александр Чехов поступил на службу, она уже давно располагалась в районе Нарвских ворот по адресу Петергофский проспект, 38/40. Все расходы по приобретению и дальнейшему содержанию зданий взяло на себя Главное Общество российских железных дорог. В качестве компенсации Общество получило право взимать в свою пользу складочный сбор, установленный за хранение товаров в таможенных пакгаузах.

Служба на новом месте потребовала от Александра знания делопроизводства. Человек творческий, не лишённый литературного таланта, он в первом же письме брату Антону изложил события сухим казённым языком, высмеивая уставную форму служебного письма:

Петербург 10 марта 1885 года

МИНИСТЕРСТВО ФИНАНСОВ

С. – ПЕТЕРБУРГСКАЯ СУХОПУТНАЯ ТАМОЖНЯ

Марта 10 дня 1885 г.

№ 306425.

Содержание бумаги:

О предположениях возможности зачатия

и о прочем. 

Его Высокородию

Господину Врачу Медицинских наук доктору Антону Павловичу Чехову, чина не имеющему и на Государственной Службе не состоящему.

Во исполнении обещания моего, время от времени, подавать Вам вести о себе, данного мною от 3-го марта, сего года словесно, и без номера, имею честь донести, Вашему Высокородию следующее:

1-е. Знаки препинания расставлены согласно распоряжения Д-та Там. Сборов (прим. Департамента таможенных сборов) от 12 Декабря 1847 г. за № 21782, по коему требуется ясность в отделении мыслей при изложении достаточным количеством запятых и прочих знаков, дабы читающий не был затруднён, но писанное излагал бы свободно и не запинаясь, даже при отменном почерке.

2) …Моя Анна Ивановна, снова зачала и носит во чреве нового гражданина, (неправда) (написано рукою Анны Ивановны. – Прим. авт.) коему надлежит в будущем пополнить ряды хитровцев, либо питаться акридами, но даже и без дикого мёда, ибо аз, как тебе известно, кроме бифштекса из собственного филея потомству своему предложить ничего не могу. Будущее правда у меня очень блестящее: через 45 лет беспорочной службы я могу получить пенсию, но её размеры таковы, что если на эти деньги начать питать гимназиста, то он на второй же месяц захудает и предпочтёт на собственные гроши питаться колбасою. По расчёту и по справкам, наведённым мною, оказывается, что я получу пенсию не ранее 75 лет от роду, когда начальство и годы превратят меня в песочницу для засыпки особенно важных бумаг. В виду этих надежд мне ребят плодить особенно лестно, как для себя, так и для государства, тем более, что моя половина скоро в силу упражнения и совершенствования станет награждать меня потомством пожалуй и по два раза в год».

В завершении письма с грустью добавляет:

«…Сочиняю отношения и ответы “во исполнение предписания от такого-то числа за № таким-то”. Убиваю в себе дух разума и мышления и стараюсь помаленьку превратиться в считающую и пишущую машину, живущую от 20-го до 20-го (дата выплаты жалования чиновникам. – Прим. авт.).

Жду тебя в гости: квартира есть и лишняя кровать имеется.

Адрес прост: Сухопутная таможня, тайному советнику (мое имя рек). Можно и без чина.

Письмо сие, конечно, покажи только достойным и спрячь в архив. Жму твою руку в тот момент, когда ты прощаешься с пациентами и чувствуешь на ладони лёгкое щекотание инородного тела бумажно-кредитной консистенции. А за сим – до свидания. Черкни словцо – два…»

Твой А. Чехов».

В следующих письмах Александр продолжает излагать в шутливо-казённой манере события своей службы. Вот как он объяснил причину любви к казённой бумаге: «…Прежде всего уведомляю тебя, что письмена сии начертаны на казённой бумаге, которая поэтому не должна ни гореть, ни тонуть, в чём ты можешь убедиться, намочив бумагу и поднеся её к свече: не горит. Пишу же я тебе на столь важном папирусе потому, что он во 1-х похищен из Таможни, а во 2-х потому, что кроме финансов нужны ещё  деньги, т. е. копейка в кармане. Выходит соединения приятного с полезным».

Один из псевдонимов, которыми подписывался Александр Чехов, был «Пан Халявский». Довольно самокритично, но верно. «…Антоша. Стыдно сказать: наш экзекутор заболел и я не мог достать у него казённой бумаги. А на своей я давно отвык писать».

С таким же юмором рассказывает он о службе: «Занят я теперь громадной, но увы, кажется Сизифовой работой, составлением каталога о товарах привозимых в таможню. Дело захватывает даже глубину 59-го года, а потому приходится рыться в архиве».

Александр не забыл упомянуть о начальстве: «При этом нужно прибавить, что моё непосредственное начальство до такой степени невежественно в “делах”, что я едва ли заслужу одобрения за свой труд, тем более, что оно не благоволит ко мне, благодаря сплетне, что я будто бы назначен департаментом на его место. Интриги, брат Антоша! В Таганроге служить отечеству было покойнее, что наводит меня на мысль, что в Питере отечество совсем другое».

Из письма следовало, что службу таможенники несли до «6 часов вечера». В тексте имелось интересное упоминание о помощи, которую оказывало таможне Главное Общество российских железных дорог, выделяя определённое количество бесплатных билетов: «Сдержу ли я свое обещание, побывать у вас на праздниках не знаю, – писал Александр. – Это будет зависеть от наличности билета на проезд. Чиновников уезжает более, чем билетов в таможне и только одна счастливая звезда может помочь мне в этом деле».

Он также упоминал в письме о вечерних чтениях: «…За день так устаю, что рад почитать вечером и читаю много, хотя и без толку, держусь впрочем более философии. Библиотека  министерства финансов довольно богата и стоит 50 к. в месяц».

Отвечая на просьбу девушки, служившей прислугой у Чеховых, подыскать жениха среди таможенников, Александр дал незавидную характеристику досмотрщика «…нашей Таможни при казённых дровах и квартире. Ему 32 года и старший оклад жалования, т. е. 15 р. 83 коп. в месяц. Нельзя сказать, что бы был красив из себя, но всё-таки на государственной службе и может получить медаль за спасение России  от французов 12-го года».

А вот как Александр описал обязательные визиты таможенного чиновника в «Самый первый день Св. Пасхи!» 24 марта 1885 года: «…вооружившись гражданской доблестью, смиренно, но крупно росписался в книге у начальства, свидетельствуя этим тот факт, что я сделал визит и не отлынивал  от выражения почтения высшим; …вручил надменным и величавым горничным пяти таможенных сановников свои самоделковые и мылом для глянца натертые карточки; …разослал с Катькою 22 карточки без мыла низсшим сослуживцам; …  всучил последние лепты швейцарам и досмотрщикам».

Однообразная работа с документами, написанными бюрократическим языком,  Александра сначала раздражала, а затем и вовсе вызывала отторжение. Литературный талант не хотел помещаться в прокрустово ложе делопроизводства. В письме к Антону он сообщал: «…В таможне я представляю из себя нуль, но такой, за который прячутся те единицы, которые дают десятки и сотни в счислении. Делопроизводитель и его помощник взвалили всю работу на меня. Я делаю за всех и главным образом сочиняю бумаги, а они подписывают. А сочинить канцелярскую бумагу довольно трудно: требуется избегать смысла, знаков препинания и повторять буквально то, что значится в бумаге, на которую отвечаешь. Хорошим считается у нас тот, кто лижет ту часть начальнического тела, которая…». 

Писатель Чехов боролся с таможенником Чеховым: «Пишу я тебе эту билиберду и в то же время мне думается: Почему я, человек университетский и т. д… не свободен? Почему я должен зависеть от управляющего, Лейкина (редактора журнала «Осколки». – Прим. авт.) и экзекутора?.. Положим это – социалистические идеи, но не трудись доносить на меня жандармерии. Я и сам донесу на себя в “Осколках”, где я безжалостно (как ты вероятно заметил) хлещу таможню».

И действительно, в этот период Александр Чехов писал рассказы, главными действующими лицами которых являлись чиновники таможни. Так, весной 1885 года в 18-ом номере журнала «Осколки» был напечатан рассказ «Дело о битом стекле № 000 (Таможенные формальности)» за подписью «Алоэ».

Окрылённый успехом, Александр даже радовался факту запрета цензурой одного из своих рассказов. Не без гордости он писал: «Радуйся, Антошенька, и за нами Россия тосковать будет… И нас цензура зачёркивает!».

Но за младшим братом Александру не угнаться. Его рассказы печатались от случая к случаю и не имели того успеха, как у Антона. Другое дело – письма. В них Александр приводил уйму интересных подробностей как из своей жизни, так и из жизни чиновников. Этот живой, красочный материал был блестяще использован Антоном. Небольшая фраза из письма, написанного «таможенным братом» из Санкт-Петербурга, через десять лет превратилась в название рассказа.

В письме, в котором Александр благодарил брата за то, что тот выкупил заложенное ранее пальто, можно найти такие строки: «…пришёл из Таможни досмотрщик и принёс повестку на посылку в 10 руб. Если захочешь наложить арест и запрещение на мое движимое имущество, то премного меня обяжешь: движимого у меня только орден Анны да два гвоздика, и те похищены из таможни». Откуда у Александра орден «Св. Анны»?

Действительно, таможенники того времени, как другие гражданские служащие, награждались орденами «св. Анны», «св. Владимира», «св. Станислава». Так, например, орден «св. Анны» 3-й степени (согласно Таможенному уставу 1857 года) давался в награду за служебные отличия таможенникам, состоявшим в должностях и чинах не ниже VIII-го класса и прослужившим в одной должности 12 лет. Однако Александр прослужил в таможне в общей сложности полтора года и был чиновником XII-го класса.

«Орденом Анны» Александр в шутку называл свою жену Анну Ивановну. Так и появилось название рассказа Антона Павловича Чехова – «Анна на шее». Интересно, что действие рассказа происходит в Санкт-Петербурге, а один из действующих лиц – высокопоставленный чиновник.

Таможенное начальство, стремясь поскорее избавиться от «хлещущего таможню» чиновника, предложило ему хорошее повышение, но… в другой таможне и подальше от столицы.

«Милый братец Антошенька!» – писал Александр 28 июня 1885 года из Санкт-Петербурга. «Мудрое начальство, принимая во внимание мою усердную службу и литературные подвиги, назначает меня секретарём Новороссийской таможни на погибельном Капказе у хладных вод Черного моря. Приемля с благодарностью подобное назначение я собираю вкупе всех своих чад и домочадцев и на дня устремляюсь на юг».

Такому повышению по службе Александр был рад и спешил побыстрее выехать к новому месту службы: «Во вторник решается окончательное моё дело и я в Питере засиживаться не стану…». При этом он всерьёз беспокоился, как бы начальство не передумало: «Назначение верно, но… легко может статься, что у кого-нибудь из алчущих найдется больший и сильнейший покровитель, чем у меня, и тогда мне придется уступить».

«Алчущих» не нашлось. Вскоре новоиспечённый секретарь Новороссийской таможни вместе с семьёй покинул столицу и отправился к берегам Черного моря.

Служба в Новороссийской таможне

Прямого железнодорожного сообщения с Новороссийском в то время не существовало, и «секретарь таможни» с семьёй и братом Иваном  прежде всего добрался до Керчи. Родственники очень опасались – как бы дорогою Александр не запил, поэтому Иван должен был присматривать за старшим братом.  Опасались не зря. В своем письме к Антону в Москву Иван сообщал, что: «Александр невыносим, нетактичен, пересаливает много и что хуже всего – пьёт. Денег у нас осталось 20 рублей. Помоги, Господи, доехать». Дошло до того, что вместо «таможенного брата Саши» проездные документы и деньги в местной таможне получил Иван. Общее настроение Александра передала сделанная им приписка к  письму: «В заключение позволю и себе засвидетельствовать свою ненависть. Желаю вам всем худшего». Получив от таможни бесплатные билеты на пароход, Александр с семейством и провожатым в первых числах августа 1885 года наконец-то прибыли в Новороссийск.

Для нас, живущих в XXI веке, Новороссийск и все Черноморское побережье Кавказа – благодатная земля. Но тогда всё выглядело иначе. После победоносных русско-турецких войн Российская Империя получила во владение всё кавказское побережье, но постоянные восстания горских племен не давали возможность реального освоения этого региона.

Для начала российский черноморский флот полностью пресёк контрабандные поставки оружия и боеприпасов, которыми горцев снабжала Турция и Англия. Следующим шагом стало создание в 1837–1839 годах Черноморской береговой линии, состоявшей из фортов и укреплённых пунктов (вскоре на их месте появились Сочи, Туапсе, Адлер, Лазаревское и т. д.).

В январе 1839 года укреплению, построенному на берегу Суджукской бухты (в дальнейшем переименованной в Цемесскую), было присвоено наименование «Новороссийск». В силу удачного местоположения город превратился в ключевой пункт всей Черноморской береговой линии.

30 июня 1845 года Указом Императора Николая I в Новороссийске учредили морской торговый порт и таможенную заставу. Новороссийской заставе было дано право «очищать таможенной пошлиной» иностранные товары в месячный срок. Так как в то время существовала угроза проникновения с товарами на территорию России инфекционных заболеваний, карантинные (санитарные) учреждения Черноморского побережья Кавказа были соединены с таможенными, получив наименование карантинно-таможенных.

В 1847 году Новороссийскую таможенную заставу преобразовали в карантинно-таможенное правление, которое начало действовать на правах таможни. Возглавлял правление Управляющий, наделённый полномочиями начальника таможни. Помогали ему два члена правления. Один отвечал за ведение вопросов по таможенной части, другой – по карантину.

В связи с затянувшейся Кавказской войной (1817–1864) и неудачной для России Крымской войной (1853– 1856), Новороссийский порт упразднили, а всю таможенную деятельность свернули.

После окончания Кавказской войны российское правительство вернулось к обустройству карантинно-таможенной службы на Черноморском побережье. 10 марта 1866 года вновь учредили Новороссийский порт и открыли карантинно-таможенное правление. За два года до приезда Александра в Новороссийск правление преобразовали в карантинно-таможенную контору.

Летом 1885 года Новороссийск жил в ожидании своего звёздного часа. Переселенцы из России постепенно осваивали край. Увеличивались сельскохозяйственные площади, высаживались саженцы плодовых деревьев и виноградников. В 1881 году на винодельческой выставке в Ялте вино с виноградников Абрау-Дюрсо получило высшую награду.

С 1879 года российско-французское общество «Русский стандарт петролиум компани» начало переработку и вывоз кубанской (таманской) нефти из Новороссийска за границу, что привело к новому притоку переселенцев. За рекой Цемес на пустующей территории выросли корпуса нефтеперерабатывающего завода «Русский стандарт». Застроенный жилыми домами, посёлок получил название «Стандарт». К апрелю 1882 года построили нефтеперегонный, или, как его тогда называли «фотогенный» завод. Нефть с помощью шести паровых машин перекачивалась по нефтепроводу, что явилось в то время большим новшеством. Для вывоза нефти и нефтепродуктов оборудовали специальные причалы. 8 июля 1882 года от причала «Русского стандарта» отошло первое судно – английский пароход «Альфред» с сырой нефтью весом в 80 тысяч пудов (1380 тонн).

В том же году цементный завод акционерного общества «Черноморское цементное производство» выпустил первую пробную партию цемента. Огромные запасы мергеля – основного природного сырья для производства цемента – явились основанием зарождения и процветания цементной промышленности.

Развитие города и порта сдерживалось отсутствием железнодорожного сообщения. Накануне приезда Александра Чехова началось строительство железнодорожной ветки Екатеринодар – Новороссийск. Через три года, после торжественного открытия железной дороги, город и весь край вступили в период бурного развития. Будет построен большой современный порт с пристанями и амбарами. Сооружён по американскому типу элеватор более чем на три миллиона пудов зерна, не имеювший себе равных не только в России, но и в Европе. В городе появятся красивые каменные здания различных учреждений и коммерческих организаций. Будут открыты мужская и женская гимназии, городская библиотека и театр.

Но в 1885 году ничего этого не было. А был маленький городок, преимущественно застроенный  мазанками. Мощёные улицы и уличное освещение отсутствовали. Казённые учреждения – канцелярия начальника округа, окружной суд, карантинно-таможенная контора, полиция – размещались в частных домах, снимаемых за плату. В морском порту не было никаких сооружений, кроме деревянной пристани общества «Русский стандарт».

Первоначально новое место службы вызывало у Александра самые лучшие эмоции. В письме к брату от 21 ноября 1885 года он писал: «Милый братец Антошенька! Желаю тебе того прелестного состояния духа, в котором я нахожусь теперь… Теперь 4 часа утра, ещё темно, но я уже выспался… и …жду рассвета, чтобы итти  на базар за провизией. Выходил на двор и умилился духом: погода – совсем летняя, бухта шумит самым приятным манером и даже мой сосед-немец-колбасник …выразил твёрдую уверенность, что такая погода бывает раз в три года. Горы – чуть-чуть видны. При восходе солнца они будут чудо как хороши со своими облаками на вершинах. Я незаметно для самого себя полюбил их и, вероятно, если снова попаду в Россию, то буду скучать за ними. Дышится легко и свободно, во всю грудь». «Голодающий орден Анны на шею», как он в шутку называл жену, «…со своим необъятным глобусом-пузом спит до 10 часов и, просыпаясь, находит уже всё готовым». Анна Ивановна должна была скоро родить ,и на Александра легла новая обязанность: «Напялю свои большие сапоги, сшитые таможенным солдатом, возьму корзиночку и – на базар».

Появилось желание остепениться, построить свой дом, завести хозяйство. «Ты знал меня до сих пор, как человека, делающего не то что нужно», – писал он Антону. «Я остался таким же и до сего дне. Я купил кусок земли и "строюсь" на нем. Что из этого выйдет, не знаю, но вероятно – нечто целесообразное. И я в результате окажусь собственником. Подробности найдёшь в «Осколках», где вероятно я буду изображать себя самого в разных видах».

Александр тосковал по родным, и прежде всего по Антону. В одном из писем он уговаривал брата приехать в Новороссийск погостить: «В докторах мы ужасно нуждаемся, особенно летом, когда наступает купальный сезон. По легендам ни один доктор не уехал из Новороссийска без денег. В купальный сезон (начиная с Апреля) больных такая масса, что наши доктора-аборигены удваивают цену своих визитов. Я позволю себе думать, что ты, приехавши в Новороссийск, не только не останешься без практики, но даже кое-что и вывезешь». Не без гордости сообщал: «Если ты пожелаешь приехать, я от Керчи до Новороссийска доставлю тебя бесплатно  с комфортом, какой полагается на пароходах; и не только тебя одного, но и всю семью, потому что эта музыка мне ничего не стоит, даже в том смысле, что я не только не выпрашиваю билетов на проезд, но мне их предлагают и я не спешу ими пользоваться».

Из его писем мы узнаем цены на жильё и питание того времени. «Цена квартиры, – сообщал он Антону, – зависит от количества приезжающих. Вообще это у нас дорого, но если ты соблаговолишь мне ответить, что ты не прочь приехать, то я на свой несчастный, бедный таможенный счёт законтрактую (местное выражение) квартирку рублей за 20 в месяц комнаты в четыре совершенно отдельно от меня. Мясо – 5 коп. фунт (400 гр. – Прим. авт.). Остальные продукты пропорционально». При этом Александр жаловался, что «я ежемесячно плачу местному торговцу-бакалейщику 50–60 руб., из которых большая половина приходится на муку Нестле. Дай мне рецепт, чем кормить моего ребёнка». Радовало одно: медицинские услуги обходились бесплатно: «Доктор не берёт с меня денег, потому что он – мой сослуживец по карантинной части».

Вот как Александр Чехов иронизировал по поводу набожности отдельных таможенников: «Теперь, напр., в бухте стоит почтовый пароход и свистит изо всей силы, вызывая таможенного чиновника, без участия которого не может уйти дальше. А чиновник в настоящую минуту читает акафист и не выйдет до тех пор, пока не кончит. Это уже у него – правило: сперва бог, а потом – служба, а почтовый пароход – не велика штука: их четыре в неделю бывает; баловать не следует. А если пароход опоздает в Севастополь к поезду и корреспонденция залежится лишние сутки, так это не беда: ведь лежат же у нас телеграммы, пока за ними не придёт сам адресат».

В письме к Антону «таможенный брат Саша» привёл такой курьёзный пример: «…Вчера был у нас “случай”. Был здесь прошлым летом студентик, и уезжая, забыл кое какие вещишки. Те, у кого он жил, уложили эти вещи в ящичек, прибавили кое-чего и сдали на почту. Почта препроводила эту посылку к нам в таможню, ибо мы по отношению к России составляем заграницу и без таможенного досмотра отправить к вам на Русь посылки нельзя. Вскрыли мы честным манером ящик и – о ужас! – нашли фунт табаку и 500 папирос. Сейчас же конфисковали составили акт, вызвали табачного акцизного, передали ему табак и виновного и у себя завели новое дело: «О попытке провести в Россию неоплоченный акцизом табак». На беду посылатель оказался…. Он так перепугался, что вероятно впредь и курить бросит. До конца дела его обязали подпискою о “невыезде”. Вот, брат, Антоша, учись и бери пример, как должно служить, а главное, когда будешь на Кавказе, не вздумай посылать по почте табак. Этого нельзя».

Однако желание «хлестать таможню» и отсутствие интереса к самой таможенной службе делали его литературные заметки несколько однобокими. Чего у него не отнять, так это образного описания увиденного. Вот как выглядел таможенный досмотр глазами Александра Чехова: «Каждую пятницу приходит пароход из Батума и мы досматриваем на пристани багаж пассажиров. Я удивляюсь, как нас не бьют по мордам. Вылезает на берег измученный дорогою и морскою болезнью пассажир. Бледен как стена, на губах остатки рвоты, взгляд беспомощный, страдальческий, в руках чемоданчик. Крестится от радости, что попал на сушу. Вдруг налетает кокардоносец: «Покажите ваши вещи!». Бедняк лезет в карманы и ищет ключей и через минуту грубые солдатские руки бесцеремонно тормошат и коверкают выглаженное бельё и залезают в карманы уложенных штанов, жилеток и сюртуков. Приведя всё в хаотический беспорядок, таможня благосклонно заявляет страдальцу, что он может итти. А с турками поступают ещё лучше: для них существует грозное слово: “ачь!” (покажи). Разворачиваются мешки, дырявые одеяла, грязное тряпье и, конечно, кроме хлебных корок не обретается ничего».

Александр не скрывал своего отношения к процедуре таможенного досмотра: «Я всегда бываю мучеником, когда мне приходится досматривать и три четверти багажа пропускаю без вскрытия, но за это мне в своё время достанется. Бесконечно совестно залезать в чужой чемодан и видеть краску на лице у пассажира, когда обнаруживаются его грязные носки или скомканная сорочка, покрытая рвотой…».

Для литератора Чехова было унизительно – рыться в чужих мужских вещах. Зато «досматривать дамский багаж – другое дело. Это – весело. Я лично люблю досматривать дам потому, что у них почти всегда есть съестные припасы в виде пирожков и печений, особенно у француженок. Я не ем этой дряни, но она вывозит меня из затруднений: возьмешь кусочек пирожка, начнешь болтать о том же пирожке, для приличия спросишь: A vez vous quelque chose? (фр. – есть ли у вас что-нибудь? – Прим. авт.) Получив отрицательный ответ, пропускаешь. Но за это мне то же может нагореть».

Как писатель, Александр Чехов явно жалел пассажиров: «Обиднее всего то, что мы тормошим пассажиров, которых уже досматривали  в Батуме». Но как таможенник, он должен был знать, что Батумский порт пользовался режимом порто-франко (аналог современной «Свободной экономической зоны». – Прим. авт.) и все пассажиры, прибывшие из него в Новороссийский порт, должны были пройти обязательный таможенный досмотр.

Тем не менее присутствие Александра при таможенных досмотрах не пропало даром. В письме к Антону он писал: «Эти досмотры научили меня многому: я теперь знаю, как можно провести контрабанду не возбуждая подозрений». Тут же приводил пример: «Кстати: знаешь кого мы больше всего подозреваем? – Беременных барынь. Нам все кажется, что чрево их состоит из кружев. Но уж тут – близок локоть, а не укусишь: и рад бы досмотреть, …да Анна не велит…».

Через десять лет после описываемых событий Александр Чехов выпустил два литературных сборника: «Птицы бездомные» и «Святочные рассказы». В каждом из них было по одному рассказу, связанному с Новороссийской таможней. В первом сборнике читатели прочли рассказ «Старый Махмутка». В его начале старый турок – контрабандист Махмутка – сокрушался, что два его сына, тоже контрабандисты, не послушались и на краденой шлюпке ушли в бурное море, где за косой стояло турецкое судно. С него к маяку сыновья собирались перевезти контрабандный табак в кипах. Махмутка, по приметам, ведомым только ему одному, определил, что усиливающийся норд-ост (а по местному – бора) приведёт к буре. Интересная деталь: из рассказа явствует, как определяли приближение бури. «Махмутка взглянул наверх, на высокий берег и злобно рассмеялся. Мачта, на которой по телеграфу вывешиваются штормовые знаки, была пуста». Но Махмутка знал, что надвигается буря, и его сыновья могут погибнуть. И тогда он решился на необычный для контрабандиста шаг – пошёл к капитану таможенного парохода и сказал: «Капитан, иди лови контрабанду! Я знаю где и я тебе покажу!..». Рассказал о контрабандистах и контрабандном грузе, не уточнив, что это его родные сыновья. Капитан, предвкушая удачное задержание, дал команду на выход в бушующее море. Махмутка первым обнаружил шлюпку и закричал: «Держи на шлюпку!... Там они!..». Вскоре таможенный пароход настиг шлюпку, доверху набитую контрабандным товаром, и капитан обратился к Махмутке: «Иди на трап, поговори с ними. Ты знаешь по-ихнему». После, того как старик обратился к контрабандистам со «…страшной турецкой руганью, пересыпая её ломаными русскими проклятьями», они быстро выбросили весь груз в море. Не успели таможенники опомниться, как весь контрабандный груз оказался в море. «Капитан ревел и ругался, как только может быть способен на это моряк. «Они хотят облегчить лодку и – наутёк, рычал он, как зверь. – Они мои деньги топят, проклятые… Чорта ли мне в них самих?..». Взяв на борт двух контрабандистов и бросив в штормовых волнах шлюпку, таможенный пароход с большим трудом стал возвращаться в гавань. «Капитан вертел штурвал нервно и с сердцем. Он жалел, что спас вместо табака этих двух негодяев. «Если бы они захлебнулись солёной водой – так им туда и дорога. Но табак – другое дело. Если считать по двадцати рублей за кипу, так и тогда на его долю наградных пришлось бы не менее двух сот рублей. А теперь где взять, когда эти мерзавцы утопили всю конфискацию?... И что с них самих возьмешь? Стоило ехать в такую бурю… Ухнули денежки… О, негодяи!..». Перед самым берегом оба контрабандиста бросились в бушующее море и исчезли. Таможенный пароход с трудом причалил к пристани, и капитан отправился составлять рапорт о происшествии. В суете никто не заметил, как Махмутка, едва сойдя на  берег, скрылся. К вечеру, когда буря утихла, капитан, утомлённый написанием длинного рапорта, зашёл в ресторан, заказал графинчик водки и увидел, как «во втором отделении духана, за столиком, старый Махмутка гладил по голове и ласкал двух молодых контрабандистов, смотревших в свою очередь на старика с удивительной любовью».

Прослужив несколько месяцев в Новороссийске, Александр стал всё более тяготиться службой. В его дневнике сохранился набросок рассказа о человеке с университетским образованием и имеющим литературные наклонности. На службе эти увлечения не нравились начальству, и молодому человеку заметили: «Нам писателей не надо. Сегодня вы на одного карикатуру написали, завтра на другого накаверзите. Это не годится». Героя рассказа перевели служить на Кавказ, в город, где нет ни книг, ни газет, а люди приелись друг другу, все знают все обо всех. Одно развлечение – водка.

В письме к Антону Александр просил помощи: «Нельзя ли брате и мне приткнуться как-нибудь к “Петербургской газете”? Рассказов и хлама всякого литературного у меня столько, что хоть на улицу выбрасывай. В этом моё спасенье. Я давно бы послал эти экскременты, но меня удерживают два фактора: 1-е я не могу адресовать “газете”, не рискуя своею шкурою, ибо у нас насчет “корреспондента” очень строго и во 2-х в силу первого условия не знаю куда адресовать».

Александр чувствовал, что в своём литературном творчестве всё больше и больше отстает от своего знаменитого брата. Ему казалось, что во всём виноваты «погибельный Кавказ», начальство и редактора журналов. Брат Антон старался подсказать ему выход из творческого тупика. Подшучивая над названием учреждения, в котором служил Александр, в январе 1886 года он пишет: «Карантинно-таможенный Саша! Брось ты, сделай милость, своих угнетённых коллежских регистраторов! Неужели ты нюхом не чуешь, что эта тема уже отжила и нагоняет зевоту? …Истинно  тебе говорю: даже читать жутко! Рассказ “С иголочки” задуман великолепно, но… чиновники! Не позволяй также сокращать и переделывать своих рассказов… Но самое главное: по возможности бди, блюди и пыхти, по пяти раз переписывая, сокращая и проч., памятуя,  что весь Питер следит за работой братьев Чеховых». В том же письме Антон отмёл все отговорки Александра: «К чему этот страх перед конвертами с редакционными клеймами? И что могут сделать тебе, если узнают, что ты пишущий? Плевать ты на всех хотел, пусть узнают! Ведь не побьют, не повесят, не прогонят… Прятать нужно, но не прятаться – ни-ни! Писака ты хороший, можешь заработать вдвое, а ешь дикий мёд и акриды… в силу каких-то недоразумений, сидящих у тебя в черепе… Пиши, пиши!».

Соглашаясь с Антоном, «карантинно-таможенный» брат в ответном письме привёл в свою защиту следующие доводы: «Алтоне! У меня уже теперь подготовлено 18 рассказов, но я не дерзаю их посылать. Ты прав, упрекая меня в том, что все мои действующие лица в рассказах малодушничают и – чиновники. Тем из жизни брать не возможно, потому что мне Лейкин возвратил целые десятки рассказов, уверяя меня, что он, Лейкин, – единственный в мире передаватель народного жаргона. Единственный исход – моя чиновничья среда, в которой он ни черта не смыслит и поэтому пропускает мои статьи».

Однако для Антона, остро чувствующего  перемены в обществе, доводы брата не были убедительны: «Нет, Саша, с угнетёнными чиновниками пора сдать в архив и гонимых корреспондентов… Реальнее теперь изображать коллежских регистраторов, не дающих жить их п-вам (превосходительствам. – Прим. авт.), и корреспондентов, отравляющих чужие существования».

И опять, критикуя рассказы брата, Антон Чехов дал самую лестную оценку его письмам: «Пойми, что если бы ты писал так рассказы, как пишешь письма, то ты давно бы уже был великим, большущим человеком». Интересные, наполненные множеством подробностей письма Александра рассказывали о новороссийской жизни и в конце концов принесли пользу. Через пять лет, в 1891 году, из-под пера уже известного российского писателя Антона Павловича Чехова вышла повесть, действие в которой происходило в маленьком городке, расположенном на Черноморском побережье Кавказа. В «Дуэли» угадывалось очень многое. Главный герой – «Иван Андреевич Лаевский, молодой человек лет двадцати восьми, худощавый блондин, в фуражке министерства финансов…» (Департамент таможенных сборов входил в состав Министерства финансов. – Прим. авт.), его гражданская жена Надежда Фёдоровна. Приятель Лаевского – военный доктор Самойленко – большинством своих качеств напоминал «отца родного» – секретаря Таганрогской таможни Стыранкевича. Лаевский, жалуясь на своё душевное состояние, произносил знакомые фразы: «Будущее наше рисовалось нам так: вначале на Кавказе, пока мы ознакомимся с местом и людьми, я надену вицмундир и буду служить, потом же на просторе возьмем себе клок земли, будем трудиться в поте лица, заведём виноградник, поле и прочее. …Я же почувствовал себя банкротом с первого дня. В городе невыносимая жара, скука, безлюдье… Чуждые люди, чуждая природа, жалкая культура…». Всё, что не нравилось Антону Павловичу в старшем брате, не нравилось Самойленко в Лаевском, который: «…пил много и не вовремя,  играл в карты, презирал свою службу, жил не по средствам, часто употреблял в разговоре непристойные выражения, ходил по улице в туфлях и при посторонних ссорился с Надеждой Федоровной». Отношение к службе Лаевского напоминало отношение к службе Александра Чехова:

«– Иван Андреевич! – позвал кто-то из соседней комнаты. – Вы дома?

– Я здесь! – отозвался Лаевский. – Что Вам?

– Бумаги!

Лаевский поднялся лениво, с головокружением, и, зевая, шлепая туфлями, пошёл в соседнюю комнату. Там у открытого окна на улице стоял один из его молодых сослуживцев и раскладывал на подоконнике казённые бумаги.

– Сейчас, голубчик, – мягко сказал Лаевский и пошел отыскивать чернильницу; вернувшись к окну, он, не читая, подписал бумаги и сказал: – Жарко!».

Ещё резче о Лаевском выразился его противник – зоолог фон Корен:

«-– Ты говоришь: он служит. Но как служит? Разве оттого, что он явился сюда, порядки стали лучше, а чиновники исправнее, честнее и вежливее? Напротив, своим авторитетом интеллигентного, университетского человека он только санкционировал их распущенность. Бывает он исправен только двадцатого числа, когда получает жалованье, в остальные же числа он только шаркает у себя дома туфлями и старается придать себе такое выражение, как будто делает русскому правительству большое одолжение тем, что живёт на Кавказе».

Что же на самом деле случилось с Александром Чеховым в Новороссийске? Считая свое положение безысходным, Александр попросту запил. Уже в первый месяц своего пребывания в Новороссийске он написал брату Ивану: «В 8 часов вечера я уже пьян и сплю, а в пять часов утра болтаюсь с корзинкой по базару. Пью так здорово, что даже самому совестно… Денег у меня ни копейки. Как доживу до 20-го, не знаю». В сентябре, при жаловании в 45 рублей в месяц, Александр взял под вексель 100 рублей, чтобы расплатиться с «винными» долгами.

В январе 1886 года Анна Ивановна родила второго сына, которого назвали в честь дяди – Антоном. Денег не было, но при этом «прислуга заартачилась. Пришлось для новорождённого брать новую. Это – третья на моей шее. 1) Кухарка с мужем, 2) Нянька Николки и 3)-я нянька Антошки». С прислугой у Александра были вечные проблемы. На второй день после рождения Антошки он написал: «Я где-то, в каком-то чаду. Все вокруг меня жрёт, лопает, пьёт, хохочет и беснуется. На кухне у меня топот и пляска. Я хожу с Николкой, Анна едва держит Антошку. Вся прислуга пьяна. Был в кухне, но наткнулся на дерзость. Запер покрепче комнаты на ключ и ухожу. Зачем? – узнаешь (Приписка 10-го янв.). Позвал своих карантинных солдат и выгнал пирующих и только».

В дальнейшем ситуация только ухудшилась. «Я весь в долгу, – писал Александр в очередном письме. – Не знаю, как извернусь. Тащат со всех сторон: три прислуги. Орава моя состоит из 8 душ. Просто хоть умирай. В пору повеситься».

В этот период Александр видел только один выход: «Я считал бы себя счастливейшим в мире, если бы мог сознавать себя пишущим в ежедневной газете. Среда, в которой я живу – не по мне. Я далек от самообольщения, но чувствую, что мог бы употребить свое перо для сочинения не одних только казённых отношений. Эта мысль гнетет меня, убивает, расстравляет и не даёт спать по ночам».

Желание уволиться с таможенной службы крепло день ото дня. «Объяснюсь прямее, – продолжает свою мысль Александр. – Я ознакомился с таможнею прекрасно, все законы знаю наизусть. Но таможня в своих операциях представляет собою два враждебных лагеря: чиновников и купцов и их поверенных (экспедиторов). Второй категории живётся во сто раз лучше, чем первой. Будь я застрахован сотрудничеством в газете, я не задумался бы перейти в противный лагерь и нашёл бы себе дело и в Питере и в Москве. А что секретаря таможни всякий купец возьмёт к себе в поверенные – в этом нет сомнения. Враждующий лагерь рад перебежцу. Вот почему мне хотелось бы быть сотрудником Пет. Газ. («Петербургской газеты»).

Александр тешил себя мыслью о перспективах работы журналистом, а реальность требовала от него немедленного решения проблем. Как сигнал о бедствии получил Антон письмо из Новороссийска: «Алтоне! Мое положение в Новороссийске невыносимо. У меня за долги арестовано жалование и имущество. Необходимо ехать в Питер, в Департамент просить перевода, иначе я рискую умереть от нервного сердцебиения и позорного общественного положения. Денег у меня нет даже на муку Нестле, не то, что на другие нужды. Пока ещё не иссяк последний кредит у мясника – едим впроголодь. <Деньги> необходимы до зареза, до необъяснимости, ибо мое положение гораздо серьёзнее (даже в смысле медицинской помощи), чем я сумею написать на этом клочке».

Вскоре выяснились подробности. «Устраиваясь на новом месте жительства и нуждаясь в кастрюльках, муке Нестле, стульях, столах, ножах, вилках и говядине, – сообщал в Москву Александр, – я влез в долги и принужден был дать вексель. Благородный потомок эллинов, купец Клосиди наложил арест на моё содержание, получаемое из таможни, а доблестный сын Грузии – тоже купец Серафимшвили посетил меня вкупе с судебным приставом и описал лампу, аристон, пару подсвечников и зеркало. Мое имя полетело к чорту, кредит ушёл в трубу, прислуга – в дверь и – всё в таком же роде. По совету моего ближайшего начальника (и друга, между прочим) я должен взять подошвы под мышки, посадить детей в карманы и задавать стрекача. Для этого мне нужно 100 рублей от Давыдова (редактор-издатель журнала «Зритель». – Прим. авт.). На эти деньги я должен съездить в Питер и хлопотать о переводе в другую местность».

Как и у литературного героя повести «Дуэль» Лаевского, у Александра весной 1886 года во всех письмах сквозила одна и та же мысль – уехать! Уехать под любым предлогом, при любой возможности. «Дали мне знать, что в московской таможне есть вакансия. Кабы крылья, полетел бы я в Питер в Департамент и выхлопотал бы… Но денег ни грошика, не с чем выехать. Если бы Давыдов поспешил выслать, давно был бы я в Питере. Может быть и удастся. Всё дело в деньгах».

Из писем Александра московская родня могла судить о бедственном состоянии всего семейства: «Образ жизни ведём пустыннический, питаемся вкупе со чадами диким медом и акридами: всё ждём гонорара. Сегодня денег нет на хлеб к обеду (мясо – по книжке). Достать денег негде. Все сослуживцы также голы, как и я. Ссудных касс нет, …и татар, покупающих старое платье, тоже не полагается. Дерут с меня за долги все восемь шкур… Кругом плач и рыдание. К тому же и оспа свирепствует. Никогда я не жил в такой одичалости и отчуждённости от цивилизованного мира. Оболдел и омедведился».

Резкое ухудшение состояния здоровья Александра окончательно решило вопрос отставки. 21 мая 1886 года под диктовку мужа Анна Ивановна написала в Москву: «Не было гроша и вдруг алтын. Пишет тебе Анна, но от моего имени. Комедия эта проделывается потому, что я волею божиею ослеп и не могу писать тебе собственноручно. Я был поставлен в печальную необходимость делать долги и мало помалу зарывать талант  свой в землю; теперь же лишился и зрения. Помощи ждать неоткуда; ни со стороны медицины, ни со стороны казны. Если казна и поможет, то не ранее, как через полгода, а до этого времени успеешь не то что окончательно ослепнуть, но даже скопить капитал прося милостыню. На службе слепца держать не станут и прогонят давши 100 р. пенсии в год. Сам приехать в Москву лечиться я не могу – нет денег. Со стороны же начальства подмоги и участия ждать нечего». Тут же в письме, от своего имени Анна объяснила произошедшее: «Антон Павлович. …Саша ослеп вдруг вчера в 5 часов вечера, он после обеда лег спать по обыкновению выпив порядочно, потом проснулся в 5 часов, вышел из своей комнаты, поиграл с детьми и велел подать себе воды, выпил воду, сел на постель и говорит мне, что ничего не видит. Я даже сразу не поверила. …жаль мне его до невозможности, а тут и денег ни гроша, хотя 20-е было только третьего дня. Всё пошло на уплату долгов, а прислуге и на стол не осталось ничего».

Вскоре, получив помощь от родных и сослуживцев, Александр с семьёй наконец-то вырвался из Новороссийска. 30 мая дядя - Митрофан Егорович Чехов сообщил в письме следующее: «Саша сейчас в Таганроге проездом в Петербург лечить глаза. Выезжает из Таганрога 30 или 31 мая. Дело зависит от железнодорожного билета, который он должен получить из таможни».

Отец Павел Егорович Чехов, первым из родственников увидевший Александра, коротко, но ёмко описал его возвращение в Москву: «Уведомляю вас всех, кому ведать надлежит, что Губернский секретарь Александр Павлович Чехов приехал в Москву 3 июня, остановился в Арбатском училище (прим. на квартире у брата Ивана). Положение его незавидное и жалкое. Потерял зрение, его водят как слепого за руку. Поедет в Петербург в Департамент просить пособия на излечение глаз… Приехал чиновник из Новороссийска в грязи, в рубищах, в г… Всё прожито и пропито, и ничего нет».

Зрение постепенно восстановилось, и Александр, оставив семью в Москве, уехал в Санкт-Петербург хлопотать о переводе в одну из столичных таможен. Однако с переводом ничего не получилось. Отзывы новороссийского начальства, помноженные на воспоминания о его питерской службе, оставили Александру только один выход – отставка. Он вернулся в Москву и в ожидании нового места всё лето и осень жил маленькими, случайными гонорарами. Брат Антон помогал, чем мог, хотя и для него лето выдалось безденежным.

В конце 1886 года хлопотами и стараниями Антона Александр получил место  секретаря в журнале «Русское судоходство». В декабре Александр отправился в Санкт-Петербург, имея довольно жалкий вид: пальто не было, сюртук одолжил Иван, плед подарил Антон. К рождеству в столицу перебралась Анна Ивановна с детьми и прислугой. Помимо работы в журнале, удалось устроиться корректором в газету «Новое время». «Работаю по вечерам у Суворина и по дням в "Русском судоходстве", за что вместе получаю 120 руб. в месяц». На эти деньги уже можно было жить. После четырёхлетних скитаний по таможням жизнь начинающего журналиста стала постепенно входить в размеренное русло. Впереди Александра ждали четверть века журналистской работы в газете «Новое время». Для него действительно наступило … новое время.

Послесловие

Не став великим писателем, Александр Павлович Чехов тем не менее оставил свой след в истории. Он был очень разносторонней и в то же время противоречивой личностью. Ему великолепно удавались путевые заметки. Он увлекался философией, писал на исторические темы. В 1892 году вышла книга «Исторический очерк пожарного дела в России». Собрав свои лучшие рассказы, в 1895 году Александр Павлович выпустил два прозаических сборника. В начале XX века писал исторические романы и очерки. Печатаясь как штатный журналист в «Новом времени», он успевал писать и для других изданий («Петербургская газета», «Исторический вестник», «Смоленский вестник», «Кавказ»). Помимо этого он автор очерка «Алкоголизм и возможная борьба с ним»; некоторое время редактировал специальные издания: «Слепец», «Пожарный», «Вестник Российского общества покровительства животным». В последние годы напечатал воспоминания о детстве и отрочестве Антона Павловича Чехова.

После смерти Анны Ивановны 28 мая 1888 года уже осенью 1888 года Александр сошёлся с гувернанткой своих детей и стал считать себя женатым человеком. Новую жену Александра Чехова звали Наталья Александровна Гольден. Он хорошо знал её по газетно-журналистскому московскому миру. Кроме того, родная сестра Натальи Анна была гражданской женой Николая Чехова. Кстати, весной 1889 года Николай скончался от чахотки на руках у Александра. Всё это случилось в Сумах, на Украине. Там же 12 июля 1889 года состоялось венчание Александра Павловича и Натальи Александровны. Денег на венчание не было. Александр занял у Антона, а Наталья у Михаила Чехова.

16 августа 1891 года у Александра и Натальи родился третий сын – Михаил. Он был единственным ребёнком от второго брака. Единственным, но очень одарённым. Ещё при жизни Александра Павловича Миша поступил в театральную школу Петербургского Малого (Суворинского) театра (1907 год) и в 1912 году К. С. Станиславский пригласил его в Московский Художественный театр. В дальнейшем, играя во МХАТе, он стал известным актёром. В 1928 году Михаил эмигрировал из СССР и стал выступать на сценах европейских драматических театров. В 1939 году Михаил Александрович переехал в США, где создал свою актёрскую школу и написал книгу «О технике актёра». Многие голливудские звёзды прошли через школу Михаила Чехова, называв её «кузницей театральных талантов».

Но ничего этого Александр Павлович не увидел. Врачи обнаружили у Александра рак горла. Возможно, пагубная привычка к сквернословию сыграла с ним злую шутку, и он медленно и мучительно угасал. Пережив Антона на девять лет, Александр Павлович Чехов умер в 9 часов утра 17 мая 1913 года и был похоронен в Санкт-Петербурге на Литераторских мостках.

Когда-то Александр Чехов принёс в редакцию газеты «Сын Отечества» словарь, где о нем писали – «Брат предыдущего», так как перед ним составители поместили статью об Антоне. Так он и остался для современников – «братом предыдущего». Но даже современники не смогли рассмотреть грустную улыбку судьбы. После своей смерти Александр Чехов стал «Отцом следующего».