ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2004-й

Деятели науки, учёные Ростовской области

ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ЧЕРНОПИЦКИЙ

(в память о коллеге)

Его знали очень многие. Кто по книгам и статьям по истории Дона и Северного Кавказа, кто по рассказам друзей и знакомых. И, конечно же, все выпускники исторического факультета Ростовского госуниверситета почти 50 последних лет, которых судьба развеяла по всей территории бывшего СССР, а некоторых вынесла и далеко за пределы. Но, наверняка, не до всех еще дошла печальная весть — 29 октября 2002 г., на 77 году жизни, П. Г. Чернопицкий, как говорится, всем нам приказал долго жить.

Нет необходимости повторять возникающие в таких случаях банальности. Да и покойный их не любил. Но, воздавая должное светлой его памяти, нельзя не сказать, что П. Г. Чернопицкий был Человеком с большой буквы, обладал только присущими ему качествами. Кому-то они нравились, кому-то не очень, а кого-то и просто раздражали. Но как раз это-то и выделяло его из окружающих, определяло его оригинальность. Она вызывала разные суждения. Каждый относился к ней в меру своей испорченности. Но при всем при том всех в нем привлекали честность, порядочность, принципиальность, уважительное отношение к старшим, товарищам, друзьям, студентам. Эти качества определяли его менталитет, его облик. Он не заискивал ни перед кем. Ни перед коллегами и друзьями, ни перед начальством. Первые воспринимали это с пониманием, вторые — нередко с плохо скрываемой неприязнью, расценивая самостоятельность несогласной с ними позиции как проявление какой-то козни. Но козней П. Г. Чернопицкий не строил. Самостоятельность его позиций определялась прежде всего тем, что он формулировал свой взгляд исходя из учета объективных факторов. А его понимание часто не совпадало с тем, как смотрят на ту же проблему другие. Свою точку зрения он излагал никому не заглядывая в рот — ни друзьям и коллегам, ни начальникам. Вероятно потому, что он сумел выдавить из себя рабскую психологию в большей степени, чем многие другие. Он давно чувствовал себя свободным человеком, что несовместимо с угодничеством и подхалимством. Не переносил интриг. Дорожил принципами. Не так уж часто возникали гонорары. Но ради утверждения справедливости, он мог отказаться и от них, как это было незадолго перед кончиной, когда в своем разделе учебника он усмотрел попрание его авторского права.

Таким был Павел Григорьевич и в быту, и на научно-педагогическом поприще. Главным для него была правда. Он всегда икал ее. Менялся ее уровень — менялся и его взгляд. Потому он много читал, стараясь поспеть за калейдоскопом литературы, упорно и настойчиво работал в архивах. Совсем недавно он приступил к изучению архивных коллекций УФСБ по Ростовской области. «Какая же глыба документов там хранится, к которой рука исследователя еще не прикасалась», — делился он впечатлениями. Сквозь присущую ему сдержанность невольно пробивалось восхищение. В голове уже начинали роиться новые планы, но приступить к их реализации он, к сожалению, не успел.

П. Г. Чернопицкий оставил после себя значительное научное наследие. Все это — его борозда на целине. Хотя, быть может, кто-то из радикалов и скажет, что созданная им историография лежит в общем русле советской исторической науки. Это верно, если оценивать ее общим аршином. Но тот, кто основательно знает то, что сделано им, кто способен оценить его итоги с позиций историзма, тот не может не отметить, что П. Г. Чернопицкий, следуя по общей колее, тем не менее сумел положить в ее русло только ему принадлежащие кирпичи.

Содержащийся в его докторской диссертации богатейший фактический материал о положении в деревне Дона и Северного Кавказа накануне коллективизации имеет ценнейшее научное значение, подводит к важнейшим выводам и заключениям, в частности о том, что основная масса крестьянства и казачества уже тогда вплотную подошла к этапу переключения на рельсы фермерского хозяйствования. Сам автор не сделал такого вывода, потому что тогда этого не позволял общий уровень науки, пребывавшей еще в жестких рамках прокрустова ложа, выстроенного большевистско-сусловской методологией.

Уместно заметить, что оценка советской историографии требует корректности. В своем развитии она прошла чрезвычайно сложный противоречивый путь. Пребывая под «железным колпаком» генсековской догматики, она с очень большим трудом пробивалась к истине. Если генетика, кибернетика и другие отрасли естественных наук пребывали «вне закона», то и истории приходилось нелегче. Церберы от науки — отдел науки ЦК КПСС, ИМЛ при ЦК КПСС и др. — с кнутом стояли над ней. Поэтому по большому счету советская историческая наука не выдержала испытания временем. И не только новому и новейшему времени, но и по остальным разделам псевдопатриотическая формула «Россия – родина слонов» и «знаменосец всех мировых научно-технических открытий» провалилась. Но и в те времена не все историки сверяли свой каждый шаг с передовыми статьями газеты «Правды», задрав штаны бежали впереди комсомола. Немало было и тружеников, которые перекапывали доступные им залежи архивов, накапливали знания и в меру возможности, порой рискуя, выдавали «на гора» неординарные выводы. К таким бесспорно относился и П. Г. Чернопицкий.

Случалось, он делал взрывоподобные сообщения (доклады). Но не с высоких трибун. Тогда — не сейчас — это было крайне опасно и для докладчика, и для слушателей. Для этого требовалась доверительная обстановка. В коллективе кафедры истории СССР советского периода она существовала. На одном из ее заседаний в конце 70-х гг., когда еще царила атмосфера всеобщей ортодоксии, П. Г. Чернопицкий выступил с докладом о голодоморе на Кубани 1932-1933 гг. Тогда эта тема относилась к числу самых запретных. Говорить о ней не полагалось. Оцепенев, сидели доценты М. И. Овчинникова, И. С. Маркусенко, преподаватель С. К. Хмелевский, аспиранты В. Ф. Карпов, С. С. Магомадов, старшая лаборантка Т. А. Приходько. Вопросов не последовало, дискуссия не состоялась. Я закрыл заседание, думая про себя: «Что будет?». П. Г. Чернопицкий поднялся с бледным от напряжения лицом, видимо, тоже ставя перед собой тревожные вопросы. Завязались групповые беседы с участием 2-3 человек. Но все обошлось благополучно. К чести коллектива кафедры, до «компетентных органов» информация не дошла.

Много лет и сил отдал П. Г. Чернопицкий восстановлению имен выпускников альма-матер, канувших в бездне Второй мировой войны. Объединив вокруг себя молодых энтузиастов с отзывчивыми сердцами практически со всех факультетов университета и даже из других вузов, он возвратил из небытия десятки дотоле безвестных бывших студентов и преподавателей, отдавших свои жизни за Родину. Под его редакцией о них вышло несколько сборников статей под общим названием «Это нужно живым». В вестибюле университета находится Доска с именами студентов и сотрудников университета, погибших в годы Великой Отечественной войны. Это тоже результат долгого, неустанного, кропотливого его труда.

П. Г. Чернопицкий был неординарным человеком. Благодаря таким людям пробивал себе дорогу ручеек подлинных исторических знаний, стояла, стоит и будет стоять российская наука. Светлая ему память!