ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2003-й

История здравоохранения и медицины Ростовской области 

ДОКТОР НИКОНОВ

Александр Григорьевич Никонов, микробиолог, профессор Ростовского института эпидемиологии и микробиологии

Ha экстренном совещании в министерстве здравоохранения Афганистана доктор Рахими — и. о. министра — коротко обрисовал обстановку: холера расползлась по провинциям и подкралась к Кабулу — пригородный госпиталь им. Авиценны переполнен больными, возникла вспышка в Алиабадской королевской мужской больнице. Еще день-другой — и холера ворвется в столицу. Что делать?

Доктор Рахими обводил усталым взглядом присутствующих и ждал. Хотя знал, что ничего из ряда вон выходящего никто не предложит. Ни свои афганские врачи, ни эти два англичанина — профессора Петри и Арнольд, ни западногерманский доктор Фюнер, ни седовласый патриарх Кришнан из Калькутты, ни этот пожилой русский доктор с печальными глазами. Да и что тут предложишь? Полную изоляцию госпиталя и больницы вместе с медперсоналом, лечение, от которого выздоравливает в лучшем случае один из трех (почти как и без лечения), а микробиологическое исследование каждого изолированного — и заболевшего, и подозреваемого, и здорового — на что потребуется, страшно подумать, более... трех месяцев.

Тягостное молчание нарушил спокойный баритон русского доктора. Его короткую фразу тут же по-английски произнес переводчик:

— Думаю, что с очагами, угрожающими Кабулу, можно справиться за семь — восемь дней.

Недоуменные вопросы, иронические реплики, недоверчивые взгляды, откровенные насмешки, из всего этого — главное, что дает такую уверенность русскому доктору, на что он делает ставку в борьбе с холерой? На бактериофаг? Но ведь это средство давно отвергнуто, перечеркнуто. Разве русские об этом не знают?

Кришнан даже поделился случаем из своей практики, рассказал, как в одной индийской деревне за этот самый бактериофаг его чуть не избили крестьяне палками. Пояснение Никонова, что бактериофаг, который привезли с собой русские врачи, совсем другой, нежели тот, что «снят с вооружения», и что два года назад его, Никоновский, фаг хорошо показал себя во время эпидемии холеры в Восточном Пакистане, не переломило иронически-скептического настроения ученого собрания.

Доктор Рахими, однако, решил по-своему:

— Господа, никто из вас, кроме русского коллеги, не предложил никаких радикальных мер. Нам остается только поверить доктору Никонову, тем более, что бактериофаг, как известно, средство совершенно безвредное, применение его вовсе не исключает сложившейся практики борьбы с холерой. Так что пусть русские действуют, а мы им поможем...

Доктор Рахили не обманулся. Профессор из Ростова, Александр Григорьевич Никонов, и его пять спутников оправдали оказанное им доверие. На девятый день после начала операции и в госпитале, и в королевской больнице с холерой было покончено. Бактериофаг Никонова, первая партия которого составила 1 000 л, афганцы окрестили «живой водой». Красноречивой аттестацией препарату стала цена ему на «черном рынке»: пузырек — 1000 афгани, т.е. стоимость двугорбого верблюда или японского транзистора.

Вполне успешно разворачивалось сражение с холерой и в провинциях — Кабульской, Джелалабадской, Кандагарской и Каттаганской. И официальные учреждения, и население всячески помогали «русской медицинской миссии». Работать приходилось в разных, порой сложнейших условиях — в горных саклях, полутемных лачугах, прямо под открытым небом, благо методика лечения и профилактики была проста: внутримышечная инъекция бактериофага, прием его же через рот, вот и все. Передвигались по стране на всех видах транспорта — от самолетов до оседланных и навьюченных лошадей и верблюдов. Однажды, при переходе через перевал, навьюченная вещами и препаратом лошадь сорвалась в пропасть. Молва о «шурави»-исцелителях из России облетела страну. В какой бы глухой кишлак ни прибывали советские врачи, их там уже ждали. «Бисер ташакур!» («Большое спасибо!») эти слова стали спутниками наших врачей. В одном из горных селений вылечили муллу, и он, провожая их за околицей, прочел молитву и благословил именем Аллаха.

Два с половиной месяца длилось сражение с холерой и завершилось победой. Если без лечения смертность составляла 60 %, при лечении антибиотиками и физраствором — 50 %, то с применением бактериофага Никонова она не поднялась выше 3,5 %. Таковы были итоги работы «русской медицинской миссии» во время эпидемии холеры в Афганистане в 1960 г. И возможны они стали лишь благодаря препарату ростовчанина Никонова. Что же это за препарат? Может показаться: пришел, увидел, победил. Однако путь к победе был долог, и начинался он не с поиска препарата, а с изучения коварного противника — холеры. Потому что болезнь, известная с незапамятных времен, унесшая миллионы жизней, оставалась так же загадочна, как и сотни лет назад. Мало что дало и открытие в 1883 г. Робертом Кохом возбудителя холеры вибриона — «запятой». Сам по себе этот микроб оказался просто беспомощным: гибнет от солнечных лучей, а также в обычной питьевой хлорированной воде. Его мгновенно убивает присутствие в воде 0,01 % соляной кислоты, и т.д. и т. п. Но стоит этому «слабаку» проникнуть с пищей, питьем в тонкий кишечник, как силы его возрастают тысячекратно и ничто не может погубить его в организме. Надежда затеплилась с появлением антибиотиков. Сколько инфекций отступило перед их могуществом. Даже чума. А холера? Ей хоть бы что. Правда, террамицин вроде бы быстро очищал тонкий кишечник от вибрионов, однако не чаще, чем это происходило без лечения вообще, при самовыздоровлении. В 40-50 случаях из ста.

При этом вышла на первый план еще одна загадка холеры. Какая? Человека лечат антибиотиком, уже через сутки-двое в тонком кишечнике холерных вибрионов нет, нет их и в крови. Дело идет на поправку. Человека выписывают из больницы. Но проходят еще день или два — человек вновь заболевает: резкое обострение, кризис, агония, смерть. Никонову стало ясно, что холера уходит куда-то в засаду из тонкого кишечника и там ждет своего часа. Но куда?

В общем-то, Александру Григорьевичу нетрудно было построить гипотезу. Он знал, что еще знаменитый хирург Пирогов в «добактериологическую» эпоху неоднократно отмечал поражение желчного пузыря при холере. О том же писал значительно позже и врач-патологоанатом Кулеша, вскрывший сотни трупов людей, умерших от холеры. Кроме того, уже из собственной практики Никонов знал, что при брюшном тифе именно желчная система обеспечивает бациллоносительство.

Получается, нет ничего нового в гипотезе Никонова: желчный пузырь, помимо тонкого кишечника, еще один очаг инфекции при холере? Но в том-то и дело, что не просто «еще один» — сопутствующий, дополнительный, второстепенный, а очаг главный, определяющий исход. Кстати, наверное, не случайно само слово «холера» происходит от греческого «холе», т.е. «желчь».

Почему главный? Да потому, что попадая в желчную систему, микробы холеры оказываются в почти неприступной крепости: желчь, таковы уж ее особенности, либо полностью нейтрализует, либо решительно ослабляет действие почти всех лечебных препаратов, в том числе и антибиотиков. И в то же время она — прекрасная питательная среда для микробов, включая холерных вибрионов. Так что холера, проникнув по протокам в желчный пузырь, и впрямь чувствует себя там, как у Христа за пазухой, интенсивно размножается и наносит оттуда смертельный удар организму.

Не правда ли, логически стройная, предельно убедительная, неуязвимая гипотеза? И все-таки — лишь гипотеза. Чтобы стать ей точным знанием, нужен «пустяк» — экспериментальное подтверждение. Скажите, чего проще — взять морских свинок или других животных, да и доказать серией опытов. Не тут-то было! Ни одно животное на земле, кроме человека, холерой в природе не болеет. И никому, даже выдающимся микробиологам Коху, Ричу, Мечникову и другим, не удалось экспериментально заразить какое-либо животное холерой через рот, в мышцы, в кровь, в тонкий кишечник и т.д. А раз так, нет модели, на которой можно «проиграть» и изучить механизм заболевания холерой. Не ставить же опыты на человеке...

Однако у Никонова было огромное преимущество перед его предшественниками — его гипотеза о роли желчной системы. А что, если заразить кролика или свинку прямо в желчный пузырь, — подумал профессор. — Заразить оперативным путем?

Первые же опыты, которые Никонов провел собственноручно, не передоверяя их лаборантам, подтвердили его гипотезу. Кролики «заболели» холерой. Правда, только в пределах их желчных систем, но все же «заболели». Так была получена живая модель холерного заболевания. Впервые, за всю историю этой смертельной для человека инфекции, можно было развернуть экспериментальные работы и по ее изучению, и по борьбе с ней.

Любознательный читатель может спросить, почему ни один из предшественников Никонова не допустил мысли о том, что желчный пузырь главный, а не второстепенный очаг холерной инфекции в организме? Дело в том, что с ними сыграл злую шутку сложившийся стереотип — общепринятое мнение, согласно которому при инфекционном заболевании пораженный орган сильно деформируется. Желчный же пузырь, в отличие от тонкого кишечника, как настойчиво подчеркивал тот же Кулеша, претерпевает лишь легкие изменения. Это и усыпило бдительность исследователей-предшественников, а Никонова, напротив, насторожило. Сослуживцам профессора, в том числе и мне, не раз приходилось слышать ироническую присказку Александра Григорьевича: «Микробы не ошибаются». Не ошибались они, как догадался Никонов, в щадящем, «бережном» обращении с желчным пузырем. И действительно, зачем же холерным вибрионам деформировать, разрушать орган, который для них и защитник и кормилец?

Итак, живая экспериментальная модель холерного заболевания была создана. Можно было двигаться дальше. Можно было путем проб и ошибок искать средство, способное поражать холерного вибриона не только в тонком кишечнике, но и в его «неприступной крепости» — желчном пузыре.

Пробы и ошибки, конечно, неизбежны. Но все же лучше ошибаться пореже. Утраченное время невосполнимо. И об этом непрестанно напоминают приступы боли в ногах, пораженных жестокой болезнью — облитерирующим эндартериитом, или спонтанной гангреной. Надо спешить. Именно поэтому следует «оглянуться» — проследить, какой путь прошли предшественники и на чем остановились.

А. Г. Никонову не надо было «вспоминать» работы француза канадского происхождения Феликса Д'Эрелля о бактериофаге и его применении против холеры в Индии в 20-е гг. Он их отлично знал. Знал, каких успехов добился Д'Эрелль, а также индийский ученый Пандит: казалось, с холерой навсегда покончено. Однако через несколько лет бактериофаг вдруг «выдохся» и, по рекомендации международной комиссии, перестал применяться при лечении холеры. В то же время никто даже не попытался выяснить, почему же фаг утратил свои чудодейственные свойства. С раскрытия этой тайны и начал Никонов.

Если говорить о препарате, то холерный бактериофаг — это прозрачная янтарная жидкость, которую можно вводить в организм внутримышечно или внутривенно, а также принимать как микстуру. Однако что представляет эта жидкость по существу? Долгое время считалось, что это вещество, лизирующее (растворяющее) холерных микробов. Д'Эрелль же с самого начала был убежден, что это — существо, почему и дал ему имя — бактериофаг, т. е. пожиратель бактерий. Мнение ученого подтвердилось с изобретением электронного микроскопа. Фаг оказался ультравирусом — «головастиком» с подвижным хвостиком, которым он прикрепляется к телу микроба, «дырявит» его оболочку, проникает внутрь, там интенсивно размножается, отчего микроб буквально взрывается, разбрасывая, как осколки, массу юных ультравирусов. И те тут же лихорадочно ищут себе добычу — микробов. Все событие — от атаки фага на микроб до «взрыва» последнего — занимает не более 30 минут.

Поскольку фаг — не вещество, а существо, — размышлял Никонов, — ему присуща изменчивость под влиянием внешних условий. Фаг, благодаря стремительности своего размножения, особенно изменчив: каждые полчаса — новая генерация, состоящая из особей с широким разбросом свойств. Выживают лишь те особи, свойства которых наиболее приспособлены в сиюминутным условиям. Вот и найден ключ к загадке — утрате фагом его «бойцовских» качеств. Сам фаг не виноват (микробы не ошибаются!), виноваты те, кто стал неправильно с ним обращаться.

Известно, что Д'Эрелль и Пандит пользовались фагом, выделенным от выздоравливающих больных прямо в местах вспышек холеры, и фаг не успевал измениться. Кстати, Д'Эрелль предупреждал об этой опасности, но его последователи, увы, не вняли. Они, пользуясь тем, что фаг легко размножается и хранится в искусственной среде (бульоне с холерными вибрионами), только таким способом его получали и содержали. В результате они вывели расу «пробирочного фага», не способного поражать холеру в живом организме. Примерно такова была гипотеза Никонова. А поскольку у него к тому времени была «живая модель» для исследования холеры, то свою гипотезу он тут же проверил и убедился, что он прав: «пробирочный фаг», легко убивая холеру в пробирке с бульоном, никак «не хотел» делать это в желчной системе зараженного кролика. Перед Никоновым встала задача — вернуть бактериофагу (пробирочному) его естественные боевые качества.

Александр Григорьевич Никонов условно назвал эту длительную кропотливую, изо дня в день, из ночи в ночь, работу «перевоспитанием» холерного фага. Название, конечно, чисто условное, не имеющее ничего общего с лысенковским представлением об изменчивости организма под влиянием внешних условий. Речь идет о последовательном ряде пересевов лабораторного бактериофага на питательных средах, все более приближающихся по биохимическому составу к живому организму, пока, наконец, не был получен фаг, по всем данным полностью «перевоспитанный», т. е. способный поражать холеру не только в пробирке, что он прекрасно проделывал и до всех этих экспериментов, но и в живом организме. Кролику, зараженному холерой в желчный пузырь, ввели внутримышечно «перевоспитанный бактериофаг» и он благополучно «выздоровел»: при вскрытии его через несколько дней в желчной системе холерных вибрионов обнаружено не было.

А как поведет себя «бактериофаг Никонова» в организме человека, зараженного холерой? Проверить это на практике профессор не имел возможности: уже в течение многих лет в Советском Союзе не наблюдалось ни эпидемий, ни единичных заболеваний холерой.

В 1958 г. в Восточном Пакистане (нынешней, начиная с 1971 г., Народной Республике Бангладеш) вспыхнула холера. По приглашению правительства Пакистана в Карачи, а затем в Дакку прибыла группа советских медиков, фактически eе возглавлял А. Г. Никонов. Пакистанские коллеги весьма скептически отнеслись к «бактериофагу Никонова», но все же предоставили возможность использовать препарат при лечении 21-го больного в Митфордгоспитале. Все эти больные уже считались обреченными: обезвоживание организма, мерцающее сознание, понижение температуры тела до 35 градусов, нарушенное кровообращение и дыхание. Жутко было смотреть на несчастных — истощенных, почерневших, напоминавших мумии. На обтянутых сухой кожей, заострившихся лицах — ввалившиеся, безжизненные глаза.

22 мая всем больным были введены начальные дозы бактериофага. На второй день их состояние ухудшилось, умер восьмилетний мальчик (правда, он уже агонировал, когда его доставили, но это не утешало). Наступил третий день. Первое, что увидела лаборантка, войдя утром в палату, была сидящая на кровати женщина. Она слабо улыбнулась вошедшей, сложила руки ладонь к ладони и что-то быстро, волнуясь, заговорила. Наверное, благодарила за спасение. А через три-четыре дня палата опустела. Все выздоровели и были выписаны.

Не менее эффективной была операция по профилактике холеры бактериофагом. В пяти километрах от Дакки было густонаселенное местечко Хайзеробах, откуда все время и поступали в Митфордгоспиталь холерные больные. Русские врачи с помощью пакистанских медиков «напоили» всех без исключения — от малых детей до стариков — жителей Хайзеробаха бактериофагом (доза — 35 мл). Больше из местечка ни одного больного не поступало. С таким же результатом прошла профилактика холеры и в провинции Борисал... Вот почему доктор Никонов был спокоен и уверен, когда на совещании в Кабуле при общей растерянности и унынии сказал, что и недели хватит, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над афганской столицей...

Итак, афганская экспедиция Никонова и его спутников с еще большей наглядностью, нежели пакистанская, показала, на что способен «перевоспитанный» холерный бактериофаг. Казалось бы, перед препаратом должна открыться «зеленая улица», а его автор станет одним из ведущих по существу и формально специалистов в области лечения и профилактики холеры.

В общем-то, так оно вначале и складывалось. Еще за пакистанскую экспедицию профессор был награжден орденом «Знак Почета», его фамилия появилась среди ученых-экспертов по инфекционным заболеваниям Всемирной Организации Здравоохранения при ООН. Афганская экспедиция помогла усовершенствовать методику лечения фагом, в частности, внутривенное введение фага было заменено внутримышечным, более простым в исполнении, а также отладить систему профилактических мероприятий.

Правда, не обошлось и без «ложки дегтя». И в Пакистане, и в Афганистане доктор Никонов не прибег при лечении своим фагом к созданию контрольных групп больных, которым фаг не вводился (чтобы можно было сравнить, результаты лечения с результатами нелечения фагом). Такова общепризнанная практика при испытании нового препарата. Никонов считал, и трудно с ним не согласиться, что в столь острых, экстремальных условиях — при смертности до 60% — прибегать к сравнительной методике просто бесчеловечно, да и потом, в экспериментах на кроликах он никогда не обходился без контрольных групп, имел ли он нe формальное, а моральное право рисковать хотя бы одной человеческой жизнью «в интересах дела»? Никонов считал, что такого права у него нет. Бог с ней, с международной медицинской общественностью, пусть пока не признает его бактериофаг. Человеческая жизнь дороже. И вот теперь приходилось платить за свое милосердие. И самое печальное, что претензии по поводу отказа Никонова от «общепринятых методов контроля» возникли не у международной общественности, а у соотечественников, в том числе сослуживцев. И то, что претензии эти высказывались не в печати, не на симпозиумах или ученых советах, а в кулуаpax, исподтишка, заушательски, лучше всего говорят о мотивах подобной критики.

В 1961 г. на расширенном, проходившем с 25 по 27 января, заседании ученого совета Всесоюзного НИИ «Микроб» (г. Саратов) — бывшем в то время головным научным центром по холере — состоялось развернутое решение, посвященное афганской экспедиции. В решении, в частности, говорится: «... Рекомендовать Ростовскому противочумному институту обсудить на Ученом совете вопрос о предоставлении материалов по применению бактериофага в Афганистане в Комитет по Ленинским премиям на соискание этой премии». Казалось бы, такому повороту дела только радоваться надо. Никонов вначале и обрадовался: премия поможет его бактериофагу утвердиться, стать предметом широкой гласности и в стране, и за рубежом, особенно в эндемичных по холере регионах. Однако радость сменилась досадой и возмущением, когда Александр Григорьевич ознакомился с утвержденным Ученым советом ИРПЧИ документом. Список кандидатов на премию состоял из ... 16 фамилий. Впрочем, дело не в количестве, а в том, что более двух третей фамилий принадлежали либо тем, кто никакого отношения к фагу не имел, но был «высоким» начальством, либо выполнял в экспедиции административную или техническую работу. И Никонов со свойственной ему прямотой и выдержкой сказал одному из «высоких» начальников, глядя ему в глаза: «Я жил без этой премии и проживу без нее, но в одной «компании» с вами быть не хочу». Подозреваю, что вместо слова «компания» Никонов употребил какое-то другое, более выразительное. Так мне показалось, когда об этом рассказывал Александр Григорьевич.

Начальство не любит тех, кто ему дерзит. И наказывает их. Как? По-разному. К примеру, отдел Никонова приготовил очередную партию бактериофага. Нет пузырьков для упаковки. Или нет пробок к пузырькам. Или нет воска, парафина, чтобы заливать пробки. В результате — гибнет приготовленный бактериофаг. Или: для опыта нужны кролики, но их нет, а есть морские свинки. Нужны свинки — есть кролики...

Мелочи? Да, мелочи. Но когда они выстраиваются в какую-то непрерывную череду, любому станет невмоготу. Никонов не стал скандалить, требовать, возмущаться. Я никогда не видел его внешне возбужденным. Не думаю, что от этого ему было легче. Скорее — наоборот. Но таким уж он был. Так вот Никонов просто однажды написал заявление с просьбой уволить его по собственному желанию. Начальство всполошилось. Еще бы. Когда профессор, доктор наук, завотделом, да еще ученый, имя которого на слуху, пишет подобное заявление, это, согласитесь, ЧП. А начальство не любит ЧП. Начали Александра Григорьевича уговаривать, уверять и прочее. Дали путевку в дом отдыха: отдохните, мол, успокойтесь, все будет нормально. Никонов уступил. Отдохнул, приехал из дома отдыха в приподнятом настроении, посвежевшим. На второй или третий день заглянул к нему один из его учеников, участник афганской экспедиции. Потом уже вдова Никонова, Олимпиада Ивановна рассказывала мне, что Александр Григорьевич и С. (назовем так ученика) о чем—то очень долго и, видимо, напряженно — судя по доносившемуся из—за закрытых дверей голосу темпераментного ученика — говорили. Наконец, ученик стремительно вышел из комнаты, не попрощался с Олимпиадой Ивановной, вылетел на лестничную клетку, — хлопнув дверью. Жена вошла к Александру Григорьевичу, он был бледен, ничего не стал рассказывать только промолвил: «Как же мне с ним дальше работать? Я же не мoгy его видеть, не могу». Ночью начались сердечные приступы. Вызвали скорую помощь. После третьего приступа Александр Григорьевич скончался...