ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2016-й

Матвеево-Курганский район Ростовской области

 Э. А. СОКОЛЬСКИЙ

ПАН МОКИЙ

Александровка Матвеево-Курганского района Ростовской области

За взятие Емельяна Пугачёва подполковник Алексей Иванович Иловайский, герой войны с турками, а немногим позже – генерал-майор, прославленный атаман войска Донского, велением императрицы Екатерины II был пожалован 20 000 рублями и землями в Миусском округе. И в 1777 году основал здесь несколько поселений. Так возникла слобода Александровка [1, с. 129].

Лучше в Александровку добираться не рейсовым автобусом из райцентра Матвеев Курган (дорога занимает какие-то полчаса), а иначе: выйти из электрички за Матвеевом Курганом на первом полустанке. Там, в посёлке при бывшей фабрике «Краснобумажник», начинается путь вдоль овражистых берегов быстрого и плавного Миуса: словно специально вырыли для этого полноводного потока аккуратный извилистый канал, особенно старательно прокопав, как траншею, правый берег, и затенив его мелколиственным лесом.

Лесами когда-то славился Миус! Вниз по долине реки, до самой Троицкой слободы, бывало, двигалась охота: её начинали Иловайские, к ним примыкали Миллеры, Леоновы, Краснощёковы… По нескольку недель пропадали помещики с егерями и доезжими в лесах, разбивая палаточные лагеря и закатывая на исходе дня пиры… Потом уж, когда леса были, в основном, вырублены, в 1840 году по распоряжению таганрогского градоначальника до имения Иловайских насадили новый лес, названный Алексеевским – то ли по ближней слободе Алексеевка, то ли в память об атамане (её, кстати, и основавшем). Густой, заповедный Алексеевский лес и по сию пору украшает долину Миуса и Крынки, отчего берега кажутся едва ли не первозданными, нехожеными. А птицы здесь поют – на все лады, и кажется, что пения такого нигде больше не услышать…

От деревни Крынка (некогда имение Шабельских) дорога идёт уже вдоль берега одноимённой речки, удивительно похожей на Миус, только она поменьше и, пожалуй,  поукромней; всё выше поднимаются по её правому берегу отроги Донецкого кряжа, будто обещая впереди ещё более высокие горы…. За мостом вскоре появляются дачи, и дорога переходит в длинную улицу слободы – или, по-теперешнему, села – Александровки.

Живёт себе село малозаметно, ничем не славится, колхоз – нынче ООО – богатым не назовёшь. И, на первый взгляд, непримечательно оно: растянуто по полю,  как множество других… А ведь любили Александровку Иловайские! Ещё в 1807 году по инициативе вдовы атамана Анны Андреевны в слободе заложили однопрестольную церковь во имя Алексея Человека Божьего (строительство окончили спустя четыре года, в мае) [1, с. 131]. В александровском имении время от времени проживали сначала один из сыновей атамана полковник Лев Алексеевич Иловайский, затем его сын, сотник Александр Львович, при котором в Александровке уже имелись сад и мельница [2, с. 28]; от Александра Львовича усадьба перешла к дочери Екатерине, директрисе Донского комитета попечительства о бедных, жене Михаила Николаевича Ефремова (правнука войскового атамана С. Д. Ефремова) [2, с. 31]; а от Екатерины Александровны – к дочери Екатерине Михайловне и её родственнику и супругу Мокию Николаевичу Иловайскому, праправнуку атамана.

Другой частью Александровки владели правнучка атамана Екатерина Петровна и её муж полковник Иван Иванович Рындин 2, 31]; они развили в округе виноделие, садоводство, овощеводство; на правом берегу Крынки построили завод кровельной черепицы, продукция которого шла не только на Дон, но и в страны Европы.

Выйдя в отставку подъесаулом в 1912 году, Мокий Николаевич Иловайский всецело посвятил себя ведению хозяйства, расстроенного прежними владельцами Александровки. В 1914 году умерла жена, и забот прибавилось. Однако дела вскоре пошли на лад. Заработали водяная мельница, конный завод, животноводческие фермы; обильно плодоносили сады. Часть капитала барин вложил в бельгийские компании, за счёт дивидендов построил на Крынке бетонную плотину, турбины на мельнице, маслобойню и электростанцию. Отремонтировал церковь, купил паровой трактор и обзавёлся «фордом».

Одноэтажный каменный дом Мокия Николаевича стоял на возвышенном месте; от дома к реке вела липовая аллея с гипсовыми скульптурами; вдоль реки были насажены аллеи тополей и барбариса; к парку примыкали два сада, близ которых располагались ледник и кузница. Ближний был обнесён стеной, дальний, окрещённый «Емельянчик» (в честь садовника Гавриила Емельяновича), не ограждался. В садах росли яблони, груши, черешни, вишни, кизил и красная смородина.

Крестьяне любили своего помещика: тот помогал им, чем мог – деньгами, скотиной, продуктами… Ни в чём не отказывал! А в праздники по его распоряжению управляющий Григорий Лавров устраивал возле церкви карусель.

Благодаря потомку Мокия Николаевича, уроженцу Матвеева Кургана, последствии москвичу, доктору технических наук, профессору Николаю Дмитриевичу Иловайскому, стали известны обстоятельства последних лет жизни «пана Мокия» [2, с. 32–33].

В декабре 1917 года в окно спальни дома Иловайского, где находился хозяин с сыном, подбросили бомбу. Молниеносная реакция пана, выбросившего бомбу обратно, обоим сохранила жизнь. Но по совету добрых людей они решили-таки временно покинуть усадьбу, и отправились на лошадях до станции Закадычное, а оттуда на дрезине до Матвеева Кургана. Там, привлечённые военной формой Мокия Николаевича, которую он никогда не снимал, беглецов схватили красноармейцы и повели к водокачке на расстрел. Среди красноармейцев оказался некто Задорожный из Александровки; он упросил комиссара простить белых за их добрые дела. Иловайских отпустили; до прихода в Матвеев Курган Белой армии они прятались при станции в подвале местного доктора.

В феврале следующего года Мокий Николаевич с сыном перебрался в Новочеркасск к зятю Сергею Михайловичу Савченкову. Во флигеле Савченкова Иловайский, услышав весть о самоубийстве Каледина, замертво упал от сердечного приступа. Ему было всего сорок пять…

Трагически сложилась и жизнь сына, воспитанника таганрогской гимназии [2, с. 36–37]. После смерти отца Дмитрий ушёл в донские степи, где его с обмороженными ногами обнаружили казаки. Те, кто опекал юношу первое время, вскоре были расстреляны… Позже Дмитрий вернулся в Александровку и арендовал отцовскую мельницу. А тем временем слободская комсомольская ячейка вынесла решение выдать помещика Дмитрия Мокиевича Иловайского карательным органам. Друзья предупредили, и Дмитрий исчез… Навязчивая мысль – не оседать на одном месте, иначе схватят! – преследовала его всю жизнь. Кем и где он только не работал! В Воронеже инструктором областного совета Осоавиахима и комитета Красного Креста; в Курске уполномоченным по реализации продукции при художественно-оформительной мастерской, в Мариуполе коммерческим доверенным в художественной артели «Красный живописец», в Ленинграде – актёром театра Музкомедии… С последнего рабочего места его уволили в 1942 году «по собственному желанию» – и вскоре расстреляли. Тридцать восемь лет прожил сын Мокия Николаевича…

Дочерям же пана Мокия удалось избежать репрессий. Старшая, Варвара, – тоже, как брат, выпускница таганрогской гимназии, – вторым браком была за помещиком Семёном Семёновичем Цыкуновым, выкравшем её у первого мужа, Савченкова, – того самого, во флигеле дома которого умер отец. Дом Цыкунова стоял в Ростове-на-Дону на углу Малой Садовой (ныне Суворова) и Ворошиловского проспекта, там вместе с двумя младшими сёстрами Варвара проживала с мужем до 1920 года, после чего переехала в Ленинград, где и скончалась в 1980 году. Елизавета, как вспоминал Николай Дмитриевич Иловайский, «была умна. спортивна, жизнерадостна, обожала талантливых и порядочных людей, тонко понимала музыку, любила театр, музеи, литературу. Могла бы занять заметную позицию в общественной жизни, но “знала своё место“ и без претензий работала бухгалтером мелкого предприятия. Состояла в гражданском браке. Муж был репрессирован и сослан в Сибирь, Е. М. последовала за ним. После окончания блокады вернулась в Ленинград. <…> Поддерживала тёплые отношения со свекровью, пережившей сына на 30 лет». Умерла Елизавета Мокиевна в 1996 году в возрасте восьмидесяти шести лет. [2, с. 36–37 ]

В Александровке в память об Иловайских осталась церковь, одна из самых старых из сохранившихся в Ростовской области, шутка ли – с 1811 года (но упрощённо перестроенная до неузнаваемости). В Алексеевке, что в двух верстах, церковь Иоакима и Анны, возведённая в 1821 году на средства невестки атамана, жены Петра Алексеевича Иловайского Евдокии Васильевны Машлыкиной [1, с. 130]. разрушили ещё перед войной; на её месте теперь коммерческий ларёк (при въезде в слободу со стороны Матвеева Кургана). А в Александровке – стоит себе до сих пор маленькая, скромная церковь Алексея Человека Божьего: большая апсида с двумя окнами, по два придела с каждой стороны (ложные окна, железные двери), приниженный барабан с окошками, жестяной купол и колоколенка с четырьмя проёмами. Внутри – текучие краски библейских сюжетов, иконы в окладах, двухъярусный иконостас. После службы, на которой три бабушки-певчие звонко и энергично исполняли поминальные песнопения, я поговорил с отцом Андреем.

– Медленно разрушается церковь, – с огорчением говорил он, – что можем – делаем сами. Нельзя ей дать погибнуть, сколько уж лет работает! Закрывалась она всего ненадолго: когда зерно в ней до войны хранили, и когда немцы устроили здесь лагерь для военнопленных, и своих под её стенами хоронили, – видели во дворе немецкую плиту? Остальные могилы то ли танки, то ли бульдозеры сровняли… А ведь в нашу церковь даже с Матвеева Кургана приезжают: крестить, венчаться, отпевать, хотя у них и свои две открылись. Видно, особый у нас храм, намоленный…

Бродя берегом Крынки, я всё старался определить, где же располагалась усадьба пана. Так и не удалось! И к трём часам поспешил в Дом культуры, где в это время открывается библиотека. Я не прогадал: заведующая, Екатерина Николаевна Тягло, давно собирала всевозможные материалы по истории слободы. Она и рассказала о печальной судьбе усадьбы.

– Ещё лет пять назад можно было видеть мельницу. В ней долго работал маслоцех, пока район не признал его убыточным; после сделали обменный пункт; а потом  растащили по бревну, по кирпичу. В барском доме в двадцать восьмом году жили восемь семей, которые в коммуну вступили; затем там детсад устроили; а сейчас на его месте ферма. Сходите, это в конце села; не знаю, осталось ли что от мельницы, давно там не была.

До фермы пройти – всего десять минут. За фермой свернул в рощицу – и очутился словно на раскопках: подо мной с двух сторон возникли двухметровые булыжные стены, вытянутые подковой,  похожие на остатки древнего канала. Ход вёл к берегу реки, оканчиваясь тремя арочными перекрытиями; далее от стены до самой речки шла длинная, сильно осевшая в землю полузаросшая дамба. Вот они, руины мельницы и плотины… А вдоль плавного поворота неширокой, спокойной, будто пруд, Крынки, отступая за травянистый бережок, поднимались огромные серебристые тополя, обсаженные роскошно цветущим терновником.

ПРИМЕЧАНИЯ

1.Сулин И. М. Материалы к истории заселения Миусского (ныне Таганрогского) округа // Сборник Обл. войска Донского стат. комитета. Новочеркасск, 1905. Вып. 5-й. С. 81-132.

2. Корягин С. В. Иловайские и другие. Москва: Русаки, 2001. (Серия «Генеалогия и семейная история Донского казачества», Вып. 17)