ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2008-й

Куйбышевский район Ростовской области 

С ГОРЯ НИКТО НЕ ЗАПИЛ…

1920-1940-е годы в селе Миллерово Куйбышевского района

Каждый человек несет в себе частичку своего времени, частичку своей эпохи. Мы всматриваемся в лица стариков и пытаемся увидеть через них, как через некую призму, будни и бури ушедшей эпохи… Так однажды я разговорился со старенькой Полиной, и она мне рассказала то, что я хочу сохранить для тех, кто живёт сейчас и для следующих поколений…

«В декабре 1929 года в церковно-приходской школе собрали сход, где и было решено в январе нового года на территории села Миллерово создать сельхозартель «Донская Правда». Сначала вносили предложение назвать её «Сталинский путь», «Заветы Ленина» или «Красная коммуна». Но затем бывший руководитель товарищеских хозяйств Беспалов предложил назвать артель именем газеты, которая выпускалась в Ростове. Первым председателем артели стал Колесников…

Кое-кто, продав своё хозяйство, а то и вовсе бросив его, ушёл на рудники. Кулаков стали раскулачивать. Павла Артёмовича и Фёдора арестовали, дали по десять лет и отправили в Сибирь. Дом и хозяйство во дворе некоторую часть разделили на оставшихся членов семьи. И тут я поняла, почему я так быстро была сосватана и стала женой Фёдора. Надо было удержать хоть какую то часть имущества и дом!

Хотела я замуж или нет, меня не спрашивали. Я сразу подумала: зачем он мне сдался, морда кулацкая. Но в то же время я понимала, что из семьи мне надо уходить: она увеличивалась с каждым годом. А любила я только своего бывшего жениха Алексея, но то уж дело давнее было…

Первые годы в колхозе творилось непонятное. Люди то вступали в колхоз, то выходили. В Миллерове арестовали 15 человек, посадили в машину и увезли. Тогда проклинали Сталина, он, грузин, во всем виноват. Но ведь Сталина у нас в селе не было. А когда приезжали с района НКВД, то в первую очередь спрашивали у руководителя хозяйства Власенко и председателя сельского совета Бороденко: «Кто у нас неблагонадёжный?» Тут то и оказались неугодными Ткаченко, Ковалевский, Поплавский, Щербак, Патюченко… Куда их отправили, по сей день неизвестно. Когда забрали Гришку Патюченко и дали двадцать лет без права переписки, не выдержал Бороденко и сказал: ну какой же он, Гришка, враг народа? Ведь он в числе первых вступил в колхоз, а что было дома - сдал на колхозный двор. Теперь в колхозе извозчиком. Сейчас у него две лошади, бричка, в бричке вилы. Вот и весь Патюченко. Через десять дней вызвали Бороденко в село Куйбышево, зачитали статью 58, дали за агитацию против советской власти 10 лет тюрьмы и отправили на Колыму. Отсидел Григорий, вернулся домой. Рассказывал, что живой остался потому, что сапожником был хорошим. Шил сапоги всем, от охранника до начальника зоны…

В основном в колхоз вступали те, кто не имел ни лошадей, ни быков, ни инвентаря. Те, кто работал у зажиточного хозяина или кулака. Но если кулаков уничтожили, то бедняки сами понимали, что им надо вступать в колхоз. Тогда же беднота, вступившая в колхоз, над собой смеялась: «А кто же вступил в колхоз? Тюха-матюха, да Колупай с братом!»

Потом дела в колхозе все-таки стали налаживаться. Особенно, когда в колхоз пришли первые трактора, говорили, что уже есть и комбайны, которые сразу косят и обмолачивают зерно. Эта техника стала вытеснять гужевой транспорт. Стали на трудодни получать зерно. Беднота подбодрилась.

Весной приехали к нам представители советской власти из района забрать из церкви кресты, вазы, серебряные оклады…Но люди во главе со священником Бутковым и старостой церкви Г. Ткаченко закрыли церковь. Через неделю приехали на машине с солдатами, винтовками, открыли церковь, забрали всё, что сочли нужным. в поддержку голодающим. Вскорости умер священник, на его место назначили отца Сиволода. Но этот батюшка под давлением коммунистов отрёкся от религии и стал выступать в поддержку советской власти. Его перевели в Ростов и назначили руководителем какого-то предприятия. Следующим батюшкой был Коробейников. Но этот не пошел по пути, указанному коммунистами, и в 1933 году его и Ткаченко отправили на три года на Соловки. Жена Коробейникова, матушка Елизавета, последние годы ходила по селу и просила милостыню, пока не умерла с голоду.

В 1934 году взялись за церковь. Колокола увезли как ценный металл, а саму церковь переделали в клуб. Выполняли эту работу наши плотники А. Титаренко, А. Талащенко, И. Фоменко. Я мало туда ходила: как-то нехорошо было, жутковато. Ведь в церкви молодые венчались, затем крестили своих младенцев, отпевали усопших. И вот вместо алтаря сделали сцену, на которой ставились песни на злобу дня, лихо отплясывали и пели частушки:

Вышью Сталина портрет
В золотую рамочку.
Заманули нас в колхоз,
Тянет Ванька лямочку.
Спасибо партии родной,
За доброту и ласку,
Что отменила выходной
И святую Пасху.

Жила я одна. Свекровь умерла. Александр, младший брат Фёдора, ушел жить к двоюродной сестре.

В 1935 году звено, в котором мы работали на скирдовании соломы, за хорошую работу председатель Н. Г. Власенко дал по две косынки, но не красные, а белые. Мы очень обрадовались. Наш труд хоти чем-то был отмечен.

Работала школа – даже по вечерам учили грамоте взрослых. Были детский сад, общественная баня.

В 1939 году перед косовицей пришёл из тюрьмы Павел Артёмович. Из Ростова на попутных подводах он доехал до Большой Крепкой и в ночь вышел на Миллерово. Так как бывшая его земля располагалась теперь уже на территории колхоза, он следующего дня после полудня пришел прямо на своё поле. Здесь же был полевой стан бригады № 2. Под навесом, за длинным столом сидели мужики и две кухарки. Они узнали Павла Артёмовича, пригласили к столу обедать. Но он отказался. Одет он был в новый костюм, который был сильно помят и в пыли. Почему-то дышал как загнанная лошадь и всё время вытирал лицо цветным лоскутом. Затем поднялся и, показывая на поле, на сад, наполовину ещё живой, сказал: «Я немножко тут пройдусь, посмотрю». С точностью до метра обошёл бывшее своё поле. Вот овраг, который заканчивался рядом с садом. Земля наносная, песчаная, он сажал здесь арбузы; чуть ниже сада – криница. Павел Артёмович зашёл на середину сада. Большая часть заросла молодняком и акацией, стволы высоких деревьев да и нижних веток обглоданы лошадьми, которых привязывали новые хозяева. Он подошёл к одному дереву и, прикасаясь к выбеленному стволу, словно боясь обжечь руки, похлопал его со всех сторон. Затем прислонился спиной к другому такому же оголённому стволу и не закричал, не заплакал – стиснув зубы, заскулил как зверь, много дней преследовавший свою добычу и упустивший... Ехал поездом, на подводах, шёл пешком, дотянулся: вот она земля, сад, но – всё пропало... Придерживаясь спиной о ствол, он опустился на корточки и закрыл лицо руками.

Мужики запрягли быков в косарки и начали обкашивать поле. Кухарки, управившись с посудой, присели. Старшая сказала: «Шура, поди позови Павла Артёмовича к столу, ведь человек с дороги. Да ведь он и не чужой, а свой». – «Я боюсь сама идти, пойдём вдвоём», ответила Шура. Они подошли к дереву, где присел Павел Артёмович. Не доходя метров 30, увидели: сидит, всё так же, левая рука опустилась к ноге, а правая поднялась выше плеча и касалась затылка. Не говоря друг дружке ни слова, поняли: Павел мёртв.

В сентябре женился Александр. Взял себе в жёны местную дивчину Анну. Я обрадовалась, готовились в зиму жить семейно, всё на старом подворье. Как только Александр с Анной переехали ко мне, через недельку пришёл мой Фёдор. В колхоз работать не пошёл, плотничал дома. Коротко объяснил: кто завоевал власть, тот пусть и работает. Так жила я с Фёдором два года. Затем началась война. Как все мужики, Фёдор ушел на фронт. Но в 1942 году сбежал, вернулся, но у нас в селе были немцы. Его вызвали в комендатуру, допрашивал начальник местной полиции Пищиков. Фёдор сказал: служить в Красной армии не буду, но и немцам не намерен: «Семью нашу разорили, землю отобрали, мы с отцом отсидели по девять лет в тюрьме, вы тоже хорошего ничего не принесли. Так за кого я должен воевать?» В ноябре 1942 года его расстреляла немецкая комендатура.

После войны страшное время было. Ни техники, ни мужиков. На коровах ездили за керосином в Матвеев Курган. Зерно для сева семенное приносили со станции Успенка. Тогда и поговорка пошла такая: «Я корова, я и бык, я и лошадь и мужик». Дня не хватало для работы, а ночи для сна, так и говорил бригадир: «Полина, бери свою корову, спрягайся с Ульяной, будете подсевать клины поля, где упал самолёт, выше широкой балки. Полина, у тебя нет семьи, иди на сеялку к трактору». Начиналась уборка – то же самое: «Полина, у тебя нет детей, что тебе делать дома, иди работать на комбайне в копнителе». Сараев в колхозе тогда не было, и телят ставили по дворам двадцать, тридцать голов на двор. Кормить нечем. Привезут гнилую солому, а она ещё и мерзлая, от такого корма был падёж. Тогда был председатель Н. Г. Иванов, шалопутный мужик. Кричит: «Ничего не знаю, у вас во дворе сдох телёнок, вы за него и платите!» А платить нечем. Вычеркнули с меня 20 трудодней.

В 1948 году в октябре месяце послали нас убирать кукурузу, было нас человек семь. Отправили последнюю подводу, а сами остались на поле. Нарушили кукурузы кто в сумку, кто в карман. Только вышли на дорогу, навстречу пара лошадей. Мы испугались, бросили сумки на обочину дороги, а моя золовка говорит: «Чего вы боитесь, это наш Прошка-водовоз». Но когда подошли ближе, то увидели: на линейке участковый Е. Марченко и уполномоченный с района (в июле 1947 года вышел указ Президиума Верховного Совета: за хищение государственного и общественного имущества меры наказания и лишения свободы до 25 лет. За хищение килограмма зерна давали год тюрьмы). Забрали Анну и мою соседку Лушу Савельевну. У Анны оказалось 3 кг кукурузы. Дали три года тюрьмы. Три года я говорила спасибо тем людям, которые отправили ее в Новиковку, а не Ростов. Чтобы я тогда делала, как бы я тогда добиралась. А в Новиковку встану в 4 утра и к 9 часам вечера – домой. Летом иногда брала с собой её шестилетнюю дочь. Конечно, трудновато было: немножко пронесу на плечах, трошки бежит рядом со мной. Вот таким путём и старалась доставить Анне радость. У соседки Луши Савельевны было 2 кг кукурузы. Вызывали её два раза в Куйбышево НКВД, примеряли ей два года. Она сказала: «Я не отказываюсь, что взяла 2 кг. Взяла, потому что жить надо. Получила я за год 200 килограмм пшеницы, семья у меня, двое детей восьми и шести лет. Муж погиб на фронте. Вот и посчитайте, разделите 200 кг на 360 дней. Можно выжить? Если меня посадите, то в таком случае забирайте и детей, их бросить не на кого». Отпустили, но с условием, что должна сообщать в районное НКВД о всех негативных явлениях, которые обнаружатся в хозяйстве «Донская Правда». Даже невзирая на лица – пусть это будут руководители!

Тогда работали за трудодни. А то ещё принесут налоги – рублей 600. Был у нас коммунист Крикуненко Игнат. Зайдут во двор с уполномоченным по налогам и начнут: «Хозяйство держите?». – «Да, держим». – «В таком случае, вы должны сдать 30 кг мяса, 110 штук яиц, 300 литров молока. Телёнка сдать в колхоз к первому сентября». – «Так телёнка ещё нету». – «Ничего. Как будет, так и сдадите».

Или начнут давить на заём. Не выходят со двора, на душу наступают. Говорю: «Денег нет». – «Продай масло, картошку или козу продай, а на заём надо подписаться, хотя бы рублей 200». Надо было помогать крепить мощность армии, помогать строить электростанции, чтобы поднять промышленность, тогда и сельскому хозяйству будет легче. Тяжело было, очень тяжело. Особенно женщинам, вдовам с детьми. Но никто тогда ни разу не спросил, а чем же, Полина или Мария, будешь зимой топить печь или кормить корову? И ты веришь, Васильевич, тогда никто не запил с горя, никто не кодировался, обошлось без экстрасенсов. А выжили сами, выкарабкались».

Полина поднялась, кутаясь в куртку: «Замёрзла немножко, пойду уж».

Я поспешил спросить: «Ильинична, а вы ничего о женихе своём не рассказали, как его – Алексей, вроде… Его забрали? Известно, куда он делся?»

«Нет, ничего неизвестно. Ходила я в 1937 году на хутор Цимлянский, артели уже там не было, а был колхоз «Парижская коммуна». Спрашивала. Никто ничего не слыхал. Одна женщина чуть ли не шёпотом сказала: «Тикай ты отсюда, а то и тебя отправят туда, откуда ещё не вернулся твой Алексей». Бог его знает, за пятнадцать лет, наверное, так далеко упрятали, что не хватило времени домой вернуться».

Быстро, по-детски семеня ногами, она вышла на дорогу и направилась в сторону своего дома.

Cело Миллерово Куйбышевского района