ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2005-й

Шолоховский район Ростовской области

П. П. Лосев

ПРОГУЛКА ПО РОДНОЙ СТАНИЦЕ

Исторический очерк о станице Вёшенской Шолоховского района

Почти сорок лет я не был в родной станице. Поэтому сравнение прошлого с настоящим у меня будет особенно обострённым...

Вот Мостовой переулок, делящий станицу на две неравные части. Надо сказать, что на Мостовом, по Набережной и далее не осталось ни одного строения после налётов фашистских бомбардировщиков и артиллерии в 1942 г.

Взгляд налево. Здесь когда-то над Доном стоял полутораэтажный флигель Прасковьи Ивановны Синельниковой. В нём я прожил с 1916 по 1920 год. С высокой террасы этого флигеля мне хорошо виделась вся жизнь великой реки в любое время года, в любую погоду.

А ниже, за плетнём усадьбы, чернела кайма плетнёвых кузниц, всегда затопляемых полой водой. Из них во всё остальное время года слышался неуёмный перестук молотков о наковальни, чувствовалось жаркое дыхание кузнечных мехов в горнах. Самым умелым «лекарем-хирургом» бытового и сельскохозяйственного металла был пожилой, сухощавый коваль Шмаков.

Чуть повыше стоял курень Благородова, первого вёшенского винодела. Теперь почти на том же месте, на каменной террасе, курень дорожно-строительного участка, ярко окрашенный в голубой и красный цвета.

Направо, сразу же от дамбы, где сейчас высокая бетонная площадка с лестницей, была когда-то тоже площадка-пристань из огромных квадратных камней. К северу от неё стоял двухэтажный кирпичный особняк Пелагеи Ивановны, вдовы следователя. В этом доме в 1918 г. жил начальник штаба Донской белой армии генерал Иванов. Его Шолохов в «Тихом Доне» называет собственным именем. К дому, в котором жил генерал со своей семьёй, были проведены первые электрические и телефонные провода в станице.

Отсюда же, когда Вёшенский 28-й казачий полк открыл с севера фронт для вторжения Красной Армии, генерал Иванов убегал вместе со своими сверхинтеллигентными сынками и супругой через Дон на юг, в станицу Каргинскую.

В этом же особняке в начале 1920 г. был создан первый штаб культурной революции на Верхнем Дону - окружной отдел народного образования. В нём работали вёшенские интеллигенты казаки-большевики Семён Иванович Ушаков, Иван Николаевич Еланкин, Евгений Яковлевич Багреев, Иван Мартынович Бокалдин и Стефан Ефимович Бабкин. Они организовывали школы, готовили учителей, создавали в хуторах избы-читальни.

Выше, там, где сейчас невысокий, уютный куренёк Каргина, был полутораэтажный, как большинство домов по переулку Мостовому, курень Фёдора Андреевича Суярова. Он держал до революции Вёшенскую почтовую станцию. Каждый день из высоких суяровских ворот выезжала пара или тройка с бубенцами и подкатывала к почтовому зданию, где сейчас ныне такой же по форме и высоте курень (на левом углу Подтёлковской № 53 и Мостового). С высокого почтового крыльца сходил маленького роста в синей форме почтальон с саблей и револьвером, садился в тёплые сани или тачанку, и тройка мчалась на тракт.

В 1974 г. вёшенская почта, когда-то размещавшаяся в обычном курене, перешла в новое здание.

На углу улицы Ленина и переулка Розы Люксембург, против почтамта, сохранилась больница - приёмный покой. Она с двумя фельдшерами обслуживала весь Вёшенский юрт с населением около 50 тысяч человек. Смертность, особенно детская, была очень высокой. Умирал каждый второй ребёнок до пятилетнего возраста.

Сворачивая с Мостового направо, на Подтёлковский, мы видим по левой стороне второй от угла большой курень. До революции несколько ниже стоял похожий на него дом, по с низами и высокой деревянной лестницей-порожками на улицу. Там был когда-то кабак - питейное заведение Арджанова. Однажды мой дедушка остановил коня, впряжённого в тарантас, и повёл меня по высокой лестнице в этот дом. Открывая застеклённую сверху дверь, мы услышали звон колокольчика. В большом зале на многих стойках стояла посуда, от четвертинок до четвертей, наполненная водкой зеленоватого отлива и запаянная сверху красным сургучом.

Несмотря на блеск стекла и звоночек у двери, всё было в этом «храме» зелёного змия пропитано сивухой. Даже дедушка, такой волевой и сдержанный казак, выпил по какому-то поводу сивухи и разомлел, пришлось мне, семилетнему мальчонке, брать вожжи и править конём до самого Ольшанского. Это здесь после военных смотров казаки выпивали и скакали на своих строевых конях на хутора, а некоторые из них с обнажёнными палашами шашек гонялись по двору за своими любушками-жёнами, то ли не так открывшими ворота, то ли не так взявшими за уздечку коня, когда пьяный дружечка слезал с него. Из заведения Арджанова выходили на улицы кровавые драки.

Правда, в казачьих хуторах не особенно-то давали свободу пьяницам. Увидели раз-два валяющимся на улице, наскандалил кто-то в семье, а отец пожаловался на сына на хуторском сходе, - порка на майдане, или хуторской атаман посылает на внеочередную сидёнку (сидельцы - очередные посыльные военнообязанные казаки при станичном правлении). Что правда, то правда: в хуторе Ольшанском из 750 жителей не помню ни одного пьяницу горького, который бы постоянно рыскал в поисках «пол-литры».

Но вернёмся вновь к началу Мостового переулка. Направо от него начиналась Набережная. По обеим сторонам выстраивались чинно и тихо круглые курени, а на правом углу Набережной и Красного переулка над Доном стоял небольшой, крытый железом, домик Сарки (так звали вёшенцы хозяйку). У ней-то и жил в начале 1919 года зять, хорунжий Павел Назарович Кудинов, главнокомандующий Верхне-Донским восстанием казаков, выведенный под собственным именем в «Тихом Доне».

В первых числах марта красноармеец караульной роты Василий, живший со мной во флигеле Прасковьи Ивановны, отступая от восставших и выполняя, по-видимому, приказание командования, забежал в дом Сарки и крикнул: «Товарищ Кудинов, контра восстала!» (Кудинов был в то время советским военнослужащим).

Василий побежал через Дон, а я остался на переулке. Я видел, как торопливо выбежал из дома вооружённый Кудинов. Он был в полушубке, крытом зелёным шинельным английским сукном, в серой папахе, в высоких офицерских сапогах; высокий, стройный, красивый, он вспоминается мне в тот момент идеальным сыном бога войны. Увидев Василия уже далеко на льду реки, Кудинов вскинул винтовку к плечу и выстрелил. Красноармеец упал, а Кудинов исчез с моего поля зрения. В этот момент от плаца под гору сорвался большой вороной конь с красивым всадником. Это был Яков Фомин, убегавший от восставших. На хвосте коня был привязан пулемёт. Конь, как крылатая птица, перенёс его через голубой панцирь Дона.

Вскорости мы с другом Жорой Благородовым пошли к убитому Василию. Он лежал лицом вниз. Алая полоска растёкшейся крови застыла на прозрачном льду. Василий был моим первым красным воспитателем. Я, тринадцатилетний казачонок, был полон сословных казачьих предрассудков, и Василий терпеливо выслушивал все мои доводы и опровергал их большой русской народной правдой, пропитанной ленинскими идеями. Это была для меня незнаемая, неожиданная великая человеческая правда, перевернувшая мой внутренний мир.

Но Кудинов... Я первый раз видел его весной 1917 г. у крутого станичного берега, у лодки. Стояла та самая большая донская полая вода, какую когда-либо знали на Дону. Кудинов был в новой офицерской форме. Всё на нём сидело ловко, изящно. Он был даже со стеком, этот казачий офицер из хутора Дударевского, выбившийся ещё до 1914 г. в народные учителя.

Всю жизнь я не могу найти оправдания его поступку. Ведь он был русским казачьим да ещё отличившимся на Германском фронте офицером. Почему же он выстрелил в спину красному бойцу, который уведомил его о смертельной опасности?

Кудинов всей своей последующей жизнью расплачивался за предательство. В 1920 г. он попал в эмиграцию в Болгарию. До 1944 г. добывал себе чёрствый кусок хлеба у чурабаджев (хозяев), надевал на себя против своей совести даже церковную ризу. После освобождения Болгарии советскими войсками Кудинов был осуждён советским судом за свои прошлые преступления на 10 лет. После этого срока его вновь отправили в Болгарию. По свидетельству болгарского писателя Спаса Попова, Кудинов в 50-60-е годы был колхозным пчеловодом в одном селе Видинского округа. Жил в большом собственном двухэтажном доме в полном достатке.

Но при этом его всю жизнь иссушала тоска по родному Тихому Дону. Кудинов часто обращался к советскому и болгарскому правительству с просьбой разрешить ему выезд на берега родной реки. Но разрешения не последовало. И... в полном здравии он однажды ушёл из своего богатого дома и положил удалую казачью голову на рельсы. Такова судьба предательства.

Теперь пора на центральную площадь: на ней совершались главнейшие события станицы. Если мы поднимемся от берега Дона по Красному переулку, теперь залитому асфальтом, или с Мостового по Подтёлковской вправо, то прямо перед нами встанет массивное двухэтажное кирпичное здание. Всмотревшись, мы заметим на его стенах и большие трещины, и царапины разных размеров. Не мудрено: здание пережило две войны. В Гражданскую от артиллерии Красной Армии горели на площади большие и малые дома, рвались снаряды; в 1942 г. в Великую Отечественную Вёшенская в течение пяти месяцев являлась оборонительным рубежом, и от бомбёжек гитлеровских эскадрилий и артиллерии всё сотрясалось, горело. Из большого количества крупных зданий каким-то чудом сохранились: одноэтажное - бывшего высшего начального училища военизированного типа, готовившее юнкеров; половина старой церкви да вот это историческое здание, два куреня и флигель.

Здание было построено в 1912 г. для станичного правления, вместо приземистого красного домика, на невысоком крыльце которого в детстве я всегда видел молодых казаков-сидельцев с шашками. И вдруг воздвиглась такая махина. В него первым вошёл, да пожалуй, и строил его тоже атаман А. П. Боков со своими помощниками и писарями. Потом в нём жил этакий маститый с роскошными усами, со строгим паучьим взглядом атаман Дударев. В этом здании малочисленному штату станичного правления уж очень было просторно.

Где-то около 1915 г. станичный сход казаков вынес решение обратиться с просьбой к войсковому правительству об открытии в Вёшенской смешанной восьмиклассной и четырёхклассной гимназий. И уже с осени 1917 г. это высокое просторное здание наполнилось детскими голосами. Первым и последним директором Вёшенской гимназии был Кокорин, бывший инспектор народных училищ Донецкого округа.

В гимназии плата за право учения составляла 100 рублей в год - значительная сумма для вёшенского казака. Если перевести на натуру, то это хорошая пара рабочих быков или 100-150 пудов пшеницы. В то же время в высшем начальном училище, где изучались не только греческий и латынь, но и новые иностранные языки, плата составляла 8 рублей в год.

В этом здании бывшего станичного правления 14 комнат, в том числе большой высокий зал на втором этаже, предназначенный для станичных сходов. В гимназии он служил актовым залом. В 1917 г., после Февральской революции, в этом зале прошло первое собрание учащихся средних школ, где выступали ораторы со словами «свобода, равенство, братство, революция». Тогда же на многочисленном собрании, где все участники стояли вплотную друг к другу, был избран комитет учащихся. После этого в Вёшенской появилась буржуазная подростково-молодёжная организация «Бойскауты» под руководством сынка владельца паровой базковской мельницы Каргина. В поход они ходили с длинными палками и в форме (брюки-шведки, рубашки цвета хаки, хлопчатобумажные защитного цвета, и шляпки). Но эта организация в Вёшенской не прижилась: большинство учащихся лето не могли проводить в походах и играх: они разъезжались по хуторам и работали в поле со своими отцами и матерями.

Но недолго действовала и гимназия. В 1918 г. Вёшенская стала центром Верхнедонского округа, и здание занял первый окружной атаман генерал Алфёров, родом из станицы Еланской. Это о нём в «Тихом Доне» сказано, что карьеру ему сделала супруга. А через несколько месяцев его преемником оказался мигулинский подполковник Дронов. Кабинет окружного атамана занимал юго-западную комнату на втором этаже. Отсюда атаманы отправляли казачьи сотни навстречу красноармейским отрядам, отсюда посылали полки из верхнедонских станиц на северные границы области, здесь же создавались зловещие «тройки» для воинских частей, которые зорко следили за проявлением большевистских настроений у казаков. Приговор «тройки» был один: расстрел.

Но никто не мог уследить за духом казаков-фронтовиков. В конце 1918 г. вёшенские полки открыли по договору с красным командованием фронт, и преданные войсковому атаману Краснову белогвардейские полки вынуждены были бежать за Северский Донец.

В январе 1919 г. над зданием бывшего станичного правления впервые взвился красный флаг с серпом и молотом. И на втором этаже разместился первый Верхне-Донской ревком. И в этом же здании обосновалось командование повстанческими силами во главе с хорунжим Павлом Кудиновым. В одной из комнат состоялся знаменитый допрос, показанный в «Тихом Доне», красного комиссара Лихачёва, посланного с небольшим отрядом на ликвидацию восстания и пленённого в первую же ночь Харлампием Ермаковым (в романе Шолохова Григорий Мелехов). Допрос проводил казачий офицер Суяров. В этом месте я должен сказать читателю, что, хоть «Тихий Дон» М. Шолохова и роман, но события и личности в нём в основе своей подлинные. Я это утверждаю потому, что, будучи 13-14-летним подростком и проживая в самом центре Вёшенской, знал обо всех событиях и о людях того времени. Комиссар Лихачёв, место его пленения, допроса и страшной смерти в основе своей соответствуют действительности.

7 декабря 1919 г., когда легли глубокие снега над верхнедонскими степями, над высоким зданием ревкома вновь был поднят флаг РСФСР.