ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Вып. 31-й

Азовский район Ростовской области

Д. С. Матерновский

ВОДЯНАЯ БАЛКА. ГЛАФИРОВКА. НИКОЛАЕВКА

Из истории заселения Восточного Приазовья

(1784–1861)

Южная оконечность бывшего Ростовского уезда Екатеринославской губернии, по историческому недоразумению ныне причисленная к Щербиновскому району Краснодарского края – необычная часть Приазовья. Узкую полоску земли вдоль Таганрогского залива с двух сторон сжимали два казачьих войска, Донское и Черноморское (Кубанское), а прибрежные территории, отошедшие к Российской империи в 1783 году вместе c Крымом, заселялись не казаками, а помещичьими крестьянами.

К моменту прихода сюда русских поселенцев земли эти были дикие и фактически незаселённые. Из ближайших населённых пунктов можно отметить разве что основанное ещё в 1774 году Ейское укрепление и возникшее в 1794 году куренное селение Щербиновское (современная Старощербиновская), но практически всё южное побережье Таганрогского залива после подавления Суворовым Ногайского восстания 1783 года и переселения ногайцев за Кубань, оставалось безлюдным. Сегодня, глядя на бескрайние распаханные поля и тенистые широкие улицы Глафировки, самого южного населённого пункта Екатеринославской губернии, трудно представить, что ещё в начале XIX века места эти были малообжитыми. Удалённость от центров цивилизации, нехватка пресной воды, палящий зной летом и пронизывающий ветер зимой, а также полное отсутствие деревьев делали этот степной край малопривлекательным для переселенцев с севера, несмотря на плодородие почв и небывалое обилие рыбы.

Массовое переселение крестьян сюда началось лишь с 1810-х годов и продолжалось почти полвека, вплоть до отмены крепостного права. Параллельно с организованным помещиками официальным переселением шло и неофициальное – берег Азовского моря облюбовали беглые крестьяне и дезертиры из разных частей Российской империи; их счёт шёл на тысячи, и в 1820-х годах, когда правительство приняло меры по искоренению бродяжничества на юге России путём принудительной приписки беглых к ближайшим помещичьим или казённым поселениям, население той же Глафировки не на много превышало число проживавших поблизости беглых, судя по всему давших название косе Найденной (Глафировской).

Данная статья – попытка на основе архивных источников реконструировать историю заселения этих земель, понять, как шло их хозяйственное освоение, откуда и когда пришли сюда первые поселенцы, потомки которых и ныне живут в Глафировке и соседних сёлах.

ЕЙСКАЯ ПУСТОШЬ – ВОДЯНАЯ – ГЛАФИРОВКА

 (Основание и владельцы)

Данные межевания Ейской пустоши за 1784 и 1802 годы [1] позволяют однозначно определить дату основания приазовской деревни Водяной – 1801 год (она же хутор Водяной или Водяная Балка; не путать с Водяной Балкой в Кущёвском районе Краснодарского края. – Д. М.). Под Ейской пустошью на рубеже XVIII–XIX веков понималась самая южная оконечность Ростовского уезда Екатеринославской губернии в районе нынешнего села Глафировка, ограниченная c запада Таганрогским заливом, а с юга Ейским лиманом. После окончательного присоединения всего Приазовья к Российской империи в 1783 году, эти земли стали раздавать помещикам (преимущественно военным) для последующего заселения. Впрочем, процесс этот растянулся на десятилетия. Наиболее удалённая от уездного города Ейская пустошь (расстояние до Ростова – 150 км, до губернского Екатеринослава – 600 км, при этом до земель Черноморского казачьего войска было рукой подать) – не исключение: несколько раз сменились её хозяева, прежде чем здесь появились постоянные жители.

Карта Ейской пустоши. Из межевания  1784 года

Интересующий нас участок (названный «порозжими казёнными землями», т. е. пустующими, незаселёнными) был по указу от 8 мая 1784 года отдан во владение сержанту лейб-гвардии Преображенского полка Степану Ларионовичу Алексееву. Примечательно, что согласно данным межевания 1784 года Ейскую пустошь отнесли к Таганрогскому уезду Азовской губернии, при том, что уже год бывшая Азовская губерния вошла в Екатеринославское наместничество, а сами эти земли стали частью Ростовского уезда. Год рождения Степана Ларионовича не известен, но отец его, Ларион Спиридонович Алексеев родился в 1744 году и в 1782 году был вице-губернатором Азовской губернии [2].

Получается, новый владелец Ейской пустоши был очень молодым человеком, возможно даже подростком (на это же указывает и то, что к тому времени он был всего лишь сержантом). Должность его отца в период деления приазовских земель, возможно, указывает на непотизм (сам Ларион Алексеев, кстати, и подписал межевание 1784 года), но, с другой стороны, земли эти в тот период с огромным трудом можно назвать лакомым куском: были они совсем дикие, и на их освоение требовались огромные затраты. Как бы то ни было, Степан Алексеев не оставил какого-либо следа в истории Приазовья, хотя на склоне лет и умудрился вместе с братом Дмитрием, предводителем Екатеринославского дворянства, пройти по делу декабристов [3].

В 1801 году всё ещё незаселенную Ейскую пустошь приобрёл генерал-майор Николай Яковлевич Трегубов (1756–1845). Причём, согласно межеванию 1802 года, приобрёл он её не у первого владельца Алексеева, а у Захара Константиновича Зотова (1755–1802). Купил ли Зотов земли у Алексеева или был ещё промежуточный владелец, установить не удалось.

Зотов был личностью крайне примечательной: таганрогский грек, соратник князя Потёмкина, ставший доверенным лицом Екатерины II и её личным камердинером. За верную службу «Захарушке», как его называла императрица, были пожалованы огромные поместья в Крыму. Владел он землёй и по другую сторону Азовского моря. После смерти Екатерины в ноябре 1796 года (сам Зотов первым и нашёл её бездыханное тело [4]) и восхождения на трон Павла I, любимый слуга императрицы попал в опалу. Он был заключён в Петропавловскую крепость, где, по многочисленным свидетельствам, «потерял навсегда рассудок» [5]. Выпустили его уже при Александре I, в 1801 году, и вскоре Зотов скончался. В этом же году и состоялась сделка по продаже земли в Приазовье Трегубову.

Новый владелец земли (как минимум третий за 17 лет), ветеран русско-турецких войн, генерал-майор в отставке, проживающий в Таганроге, впоследствии сделал блестящую карьеру, став градоначальником Одессы и сенатором. Именно Трегубов в 1801 году основал на берегу Азовского моря деревню Водяную. Из своей деревни Велисово Владимирского уезда Владимирской губернии Трегубовым были переведены 15 душ м. п. и 13 душ ж. п. На момент межевания в 1802 году в Водяной было шесть дворов, где проживали 17 душ м. п. и 14 душ ж. п. [6, л. 5 об.].

В «Экономическом описании Ростовского уезда» (1816) содержится указание на то, что по 4-й ревизии (т. е. в 1782 г.) в Водяной было шесть дворов, 15 мужчин и 13 женщин [7]. Эти же данные приводит исследователь Приазовья В. И. Литвиненко и делает вывод, что Водяная возникла в 1780-е годы [8]. Этой точки зрения придерживался и создатель музея Глафировки краевед Н. И. Новак [9], с его же лёгкой руки 1784 год в качестве года основания Глафировки можно найти в интернете, эта же дата указана на стеле при въезде в село. На самом деле это год первого межевания этих земель, то есть их регистрации, или введения в официальный оборот, а первое постоянное поселение – Водяная – появилось только через 17 лет, а собственно сама Глафировка, расположенная чуть южнее – ещё позднее, в 1810 году.

Судя по всему, авторы «Экономического описания...», дающие отсылку к 4-й ревизии, попросту ошиблись и имели в виду не 4-ю ревизию, а последние имевшиеся в распоряжении данные. Иначе не совсем понятно, зачем приводить информацию более чем 30-летней давности и уже после ревизии 1811 года и межевания 1802 года. К тому же обращает на себя внимание, что число приведённых жителей точно совпадает с числом ревизских душ по переписи 1795 года, которых Трегубов перевёл в Водяную в 1801–1802 годах. Похоже, именно эти данные и использовал составитель «Экономического описания...».

Наиболее весомый довод в пользу того, что Водяная возникла только при Трегубове, это повторяющиеся формулировки в данных по межеванию. В повестке землемеру Чистякову от 5 августа 1802 года прямо говорится: «немедленно ехать тебе Ростовского уезда в пустошь Ейскую, на которой поселена деревня». А дворовый Трегубова Михайло Макеев, свидетель межевания, говорит ещё более определённо: «пустошь Ейская, на которой ныне господином моим поселена деревня Водяная» [6, л. 20]. К тому же, на плане межевания Ейской пустоши на месте Глафировки пустота, на месте будущей Водяной – рыбные заводы, а на верху карты стоит пометка «на состоящей же пустоши селения никакого не было, а лежало в пусте» [1, план межевания].

Также на карте обращает на себя внимание старое название Глафировской косы – Найденная. Название намекает на то, что там могли проживать беглые. Об этом напрямую говорится в документах более позднего периода: в составленном в 1901 году церковно-археологическом описании прихода Глафировки отмечается, что приход возник «частью из беглых крестьян, укрывающихся на косе, именуемой Найденной» [10]. Название это вышло из употребления; последний раз оно зафиксировано на карте Азовского моря 1964 года как Глафировская (Найденная), хотя весь XIX век и вплоть до Великой Отечественной войны использовалось исключительно Найденная или Найденая [11].

«Большое пространство земли, состоявшее из пустынной степи, поросшей бурьяном, было обитаемо только дикими зверями, да служило укрывательством беглецам, разной сволочи людей, занимавшихся недобрым промыслом» [12, с. 515] – так выглядела Глафировка в начале ХIX века.

В 1809 году Ейскую пустошь с крохотной деревней Водяной приобретают супруги Савва Васильевич и Глафира Васильевна Романовы. Именно с них начинается полноценное заселение этих мест – массовый перевод крестьян и основание села Глафировка. Савва Васильевич (1773–1814) был представителем старшинного слобожанского рода Романовых, владевшего обширными землями на территории бывшего Сумского слободского казачьего полка – в Миропольском, Сумском и Лебединском уездах. Место рождения Саввы неизвестно, но, скорее всего, родился он в селе Гоптаровка, где проживали его родители поручик Василий Яковлевич Романов (1748–1785) и Ульяна Семёновна Романова (1753–после 1800). Мать Саввы Васильевича была дочерью графа Семёна Егоровича фон Волькенштейна и сестрой Гаврилы Семёновича фон Волькенштейна, вошедшего в историю российского театра, как человек, чьим крепостным по рождению был великий русский актёр Михаил Семёнович Щепкин. Согласно исповедальным ведомостям Гоптаровки, всё семейство Василия Яковлевича, включая двухгодовалого Савву, в 1775 году проживало в Гоптаровке [13].

Савва рано потерял отца, бывшего в 1780-е предводителем дворян Миропольского уезда, и, как и подобало дворянину его круга и происхождения, выбрал военную стезю. Данные о его боевом пути крайне фрагментарны. Хронологически Романов должен был участвовать в войне 1812 года и Зарубежных походах, но подтверждений этому найти не удалось. В ведомости о дворянах, проживающих в Миропольской округе в 1795 году, в Гоптаровке указана мать Саввы, 52-летняя «вдова поручица» Ульяна Семёнова дочь Романова и его сестра Марьяна 12-ти лет, а про Савву и его младшего брата Ивана сказано, что они состоят вахмистрами в лейб-гвардии Конном полку [14]. Известно, что 28 января 1796 года Савву Романова назначили капитаном Военного ордена Кирасирского полка [15]. Далее его следы теряются: в сохранившихся формулярных списках Кирасирского полка за 1798, 1803 и 1812 годы его имя среди офицеров отсутствует. В ревизиях 1811 года Савва Романов назван майором [16, л. 368], но состоял ли он на тот момент ещё на службе, не понятно.

Судя по всему, Романов перевёлся в другой полк (либо вышел в отставку) вскоре после перевода в Кирасирский полк (1796–1797). Хронологически это совпадает с его женитьбой на Глафире Васильевне Похвисневой, представительнице древнего дворянского рода с обширными вотчинами в Курской, Орловской и Слободско-Украинской губерниях. Когда и где точно состоялся брак, неизвестно (в ревизии Похвисневки, принадлежавшей матери Глафиры Васильевны, вдове Надежде Ивановне Похвисневой, есть пометки о передаче её дочери «в приданство» части будущих глафировских поселенцев в 1797 году [17]: вероятно, это как раз год замужества). Молодожёны поселились в Гоптаровке, в метрической книге которой за 24 марта 1801 года есть запись о рождении их сына и наследника Николая [18]. 17 марта 1802 года там же родилась дочь Юлия (умерла в 1805 г.). Записи о рождении ещё одной дочери Саввы Романова Надежды в метрических книгах Гоптаровки нет, впервые она упоминается в 1808 году, когда вместе с братом Николаем выступила восприемницей при крещении. Учитывая, что сам Николай впервые стал восприемником в четыре года, в 1805 году, можно предположить, что Надежда Саввична родилась не позднее 1804 года. Обращает на себя внимание, что Николай и Надежда, а также их мать Глафира Васильевна достаточно часто выступали восприемниками при крещении (Николай чаще всех – 13 раз (с 1805 по 1814 гг.), Надежда, в большинстве случаев вместе с братом – 11 раз (с 1808 по 1814 гг.). Глафира Васильевна была восприемницей в мае 1806 года, июне 1809-го и октябре 1814-го. Сам глава семейства восприемником в этот период не был ни разу, что может быть косвенным указанием на то, что он находился постоянно в разъездах по службе и дома бывал не часто. Савва Романов скончался в Гоптаровке 28 ноября 1814 года [19], оставив вдову Глафиру Васильевну, которой тогда было 35–40 лет, с двумя детьми, 13-летним Николаем и Надеждой. Впрочем, вдовой она оставалась недолго, снова выйдя замуж за офицера-кавалериста, только на этот раз не кирасира, а улана.

Хотя о новом муже Глафиры Васильевны Казимире (Козьме) Ивановиче Нарецком (Норецком) (ок. 1790–28.12.1864 ст. ст.) известно значительно больше, чем о Савве Романове, ключевые вопросы пока остаются без ответа. Ничего не известно о его происхождении и месте рождения. Непонятно, как и где он познакомился с будущей женой и когда они поженились, а также был ли он знаком с Романовым. Их брак выглядит откровенным мезальянсом. Глафира, примерно на 15 лет старше, – представительница одного из самых влиятельных семейств курского дворянства и богатейшая наследница с обширными владениями в нескольких губерниях. Казимир, даром что герой войны и кавалер множества орденов, – из незнатной и небогатой семьи и к тому же слаб здоровьем.

Согласно метрическим книгам села Гоптаровка, после смерти Саввы Романова в 1814 году его вдова и дети продолжали жить в Курской губернии. 25 сентября 1818 года при крещении дочери крестьянки Александры Коваленковой Ксантиппы восприемниками выступили помещик Козма Иванович Нарецкий и Надежда Саввична Романова [20]. Это первое упоминание Нарецкого в Гоптаровке. Непонятно был ли он на тот момент уже женат на Глафире, но менее чем за год до этого, 7 октября 1817 года, в той же метрической книге Глафира ещё значится как «майорша Романова». При этом сам брак был заключён не в Гоптаровке: записи об этом в приходской метрике, полностью сохранившейся за эти годы, нет.

Тот факт, что Нарецкий выступил восприемником совместно с малолетней дочерью Глафиры, как минимум означает, что он на тот момент уже был другом семьи, а возможно, и отчимом Надежды Саввичны. Вместе с ней Нарецкий был восприемником в Гоптаровке еще неоднократно: 5 января 1819 года, 30 сентября и 5 октября 1823 года, 30 декабря 1828 года и 16 ноября 1830 года. Выступал он крёстным и без падчерицы – 21 мая 1821 года, 28 августа 1822 года и 18 апреля 1826 года. Сама Глафира после 1817 года впервые упомянута в метрике Гоптаровки только 26 января 1830 года и тогда она уже однозначно указана, как «подполковница Нарецкая». Любопытно, что до 1823 года Нарецкий состоял на военной службе. Каким образом он совмещал службу с проживанием в Гоптаровке (или, как минимум, постоянными наездами туда) не понятно.

Некоторые детали биографии Нарецкого известны благодаря данным, внесённым в «Родословную книгу Курской губернии» за 1827 год [21]. В «Родословной и доказательствах рода Нарецких» утверждается, что он «из дворян Екатеринославской губернии». При этом, полностью отсутствует информация о его родословной. В генеалогическом дереве только один человек – сам Казимир Иванов сын. Для сравнения, в аналогичном документе для сына Саввы Романова Николая, пасынка Нарецкого, в дереве указаны пять поколений, начиная с ворожбянского сотника Ивана Романова [22].

Нарецкий был внесён в третью часть «Родословной книги Курской губернии». В третьи части губернских родословных книг вносили роды дворянства, приобретённого на гражданской службе, а также получившие право потомственного дворянства по ордену. То есть Нарецкий, судя по всему, сам дослужился до дворянского звания или, возможно, не мог подтвердить своё происхождение – достаточно распространенная ситуация для мелкопоместной или безземельной шляхты с вновь присоединённых территорий Речи Посполитой.

Вызывает вопросы и то, что Нарецкий в курской родословной книге назван дворянином Екатеринославской губернии. Скорее всего, это отсылка к Глафировке, где ему на тот момент уже принадлежали крестьяне, подаренные Глафирой в 1819 году (о чём есть запись в ревизии Глафировки 1835 года [23, л. 50 об.]). У самого Нарецкого или его родителей, как указано в формулярном списке 1837 года [24], не было родового имения, а все его владения были благоприобретёнными (по-видимому, исключительно в браке с Глафирой). В родословных книгах Екатеринославской губернии (или любой другой губернии Российской империи, кроме Курской) Нарецкие отсутствуют. В 1827 году, согласно «Родословной», Казимир Иванович с Глафирой Васильевной проживали в селе Пристенное Тимского уезда Курской губернии, где его жене принадлежало 149 душ мужского пола. Не исключено, что там же и был заключён их брак.

Косвенным доказательством того, что до брака с Глафирой у Нарецкого не было поместий, являются «Списки Татарского уланского полка», где Казимир Иванович служил в 1810–1816 годах и в рядах которого прошёл Отечественную войну 1812 года и Заграничный поход. В списке 1814 года содержатся краткие биографии офицеров полка, включая Нарецкого [25]. Данные о происхождении Казимира Ивановича, одного из немногих среди офицеров полка, крайне неинформативны: указано только, что он «из дворян». При том, что для большинства его офицеров-однополчан даётся достаточно развернутая информация о происхождении: «из польского шляхетства Литовско-Виленской губернии», «из саксонских дворян», «из татар дворянин Литовско-Гродненской губернии Новогрудского уезда» и пр. Единственная подсказка, кроме имени Казимир (хотя в полковых документах он Козьма), это указание на то, что «грамоте российской и польской читать и писать умеет». То есть, скорее всего, он был либо поляком, либо литовцем. Также, судя по всему, Казимир Нарецкий был по рождению католиком, а потом принял православие под именем Козьма, хотя продолжал использовать и имя по рождению.

Татарский уланский полк, с которым связаны наиболее яркие годы военной карьеры Нарецкого, преимущественно формировался из уроженцев Польши с упором на польско-литовских татар. Среди однополчан Нарецкого множество татарских мурз, людей с экзотическими сочетаниями мусульманских имён и польских фамилией: Осман и Мустафа Корицкие, Бекир Халецкий, Сулейман Бутлер и пр. Относился ли сам Нарецкий к польско-литовским татарам, сказать однозначно сложно. Известно, что службу он начал в 1806 году в качестве пятидесятника Вяземского земского подвижного войска (части ополчения 1806–1807 годов, созванного по всей России в ходе войны Четвёртой коалиции против наполеоновской Франции). Было Нарецкому тогда около 15–16 лет, и не исключено, что он был родом со Смоленщины или из соседней западной губернии на территории Белоруссии. Земское войско формировалось по территориальному признаку.

Известно, что Нарецкий принял самое деятельное участие в Отечественной войне 1812 года, за «отличия, оказанные в сражении против французских войск» 4 декабря 1812 года был награждён орденом Св. Анны 4-й степени, в 1813–1814 годах стал кавалером орденов св. Анны 2-го класса и св. Владимира 4-й степени с бантом, имел золотую медаль и медаль за участие в войне 1812 года. 31 декабря 1812-го «за отличие» был произведён в штаб-ротмистры, а уже 2 ноября 1813-го снова «за отличие» – в ротмистры.

В «Списках» Татарского полка указано, что Нарецкий в ходе Зарубежного похода русской армии воевал на территории Герцогства Варшавского, Саксонии и Пруссии, ходил «за Рейн» по 14 августа 1814 года. В 1816-м он перевёлся во Владимирский уланский полк, а в 1818-м его назначили адъютантом командира 2-й уланской дивизии генерал-лейтенанта графа Иосифа Корниловича Орурка (1772–1849) [26], героя войны 1812 года.

И. К. Орурк. Мастерская Дж. Доу, Военная галерея Зимнего дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)

В феврале 1820-го Нарецкий майором переводится в Ямбургский уланский полк. Известно, что Орурк вышел в отставку в конце 1819 года и, вероятно, способствовал переходу своего адъютанта в другой полк с повышением. 26 января 1823 года Нарецкий уходит в отставку» «за болезнию» с присвоением звания подполковника и с правом ношения мундира [27], и селится в Курской губернии с женой Глафирой Васильевной.

Сын Саввы Романова Николай умер рано [28], не оставив потомства. 13 февраля 1831 года его сестра Надежда Саввична Романова, оставшаяся единственной наследницей многочисленных владений Саввы Васильевича, вышла замуж за Катона Павловича Шабельского, а уже 9 ноября того же года у них родился первенец Николай Катонович (1831–1896).

В результате курские владения Романовых (Гоптаровка, Романовка) и деревня Николаевка в Приазовье перешли к Надежде Шабельской, а за её матерью Глафирой и отчимом Казимиром Нарецкими осталась Глафировка; в 1832 году супруги Нарецкие переехали из Курской губернии на постоянное жительство в Глафировку. Вскоре Нарецкий стал предводителем дворянства Ростовского уезда, сменив на этом посту Григория Коваленского, и занимал этот пост до 1839 года, когда эту должность занял Помпей Павлович Шабельский [29].

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СКАЗКА

28 сентября 1802 года со слов дворового Михайло Макеева, «без доверенности прикащика дворового человека» Трегубова, была составлена подробная «сказка о примечании» или «экономическая сказка», где описываются местность и быт жителей Водяной [6, л. 20–21]. Это первое описание тех мест. Подробно описывается огромное рыбное богатство Азовского моря и Ейского лимана, в частности осетровые и другие рыбы, которые в изобилии водились в местных водах, и отмечается, что рыбу ловят на рыбных заводах «приезжающие по найму господина моего из разных мест люди» и продают «приезжающим из разных городов и селений людям по разным ценам».

Любопытно, что для вылова рыбы приходилось нанимать работников со стороны, по-видимому, как из-за крайней малочисленности местного населения, так и из-за не приученности крестьян-переселенцев к морскому рыболовству. Согласно «сказке», первые поселенцы Водяной «промышляют хлебопашеством, к чему они родетельны» и на «господином изделье» (т. е. барщине – Д. М.) обрабатывают на помещика 40 десятин, а женщины же «сверх полевой работы упражняются в домашних рукоделиях – прядут лён и поскона, ткут холсты и сукна для своего употребления, а от части и на продажу».

В 1845 году в двух выпусках «Земледельческой газеты» вышла «статистическая монография из сообщённых сведений» под названием «Местечко Глафировка» за авторством ростовского журналиста Христофора фон Бока.

В статье, больше похожей на рекламный буклет (включая идиллический эпиграф из Пушкина, «приветствую тебя я, мирный уголок, – приют спокойствия, трудов и размышленья!»), или даже бравурный репортаж из времён СССР о колхозе-миллионере, описывается во всех отношениях образцовое хозяйство. Был ли материал, как бы сейчас сказали, размещён на правах рекламы, или являлся результатом личного бескорыстного интереса г-на фон Бока именно к этому населённому пункту в Ростовском уезде, достоверно неизвестно, но он содержит множество интереснейших деталей о Глафировке.

Особо отмечаются не самые привлекательные природные условия, с которыми столкнулись поселенцы – «климат непостоянный: летом очень жарко, осенью и весною свирепствуют ветры, сгущаются туманы, земля превращается в глубокую и вязкую грязь» [12, с. 514] – на фоне полного безлесья (топили кизяком, т. к. «дрова здесь весьма дороги, как и лес вообще [12, с. 521]). Фон Бок, вероятно, со слов Глафиры Нарецкой, описывает «величайшие затруднения», с которыми столкнулись первые переселенцы: «Переселенные из Курской губернии крестьяне долго не могли привыкнуть к этому безлюдью, к переменам климата и приморской жизни, так что после с трудом можно было принудить других к переселению в такие места... Однако же, при усильном старании и приведении в лучший порядок хозяйства освоившихся с местностию мужиков, владельцы достигли наконец желанной цели. Посевы и постоянные урожаи пшеницы, также и выгодный сбыт ея, также рыбная ловля, приохотили поселенцев к новому хлебопашеству и домоводству» [12, с. 515].

Фон Бок более чем комплиментарно отзывается о местных жителях: «Глафировские крестьяне при благоразумном правлении и человеколюбивых распоряжениях господ составляют как бы редкое исключение из поселенцев Задонского края; они кротки, приветливы, радушны, непривержены к пьянству, буйству и другим порокам, свойственным малороссийской черни;… редко, очень редко бывают такие примеры и тотчас же искореняются в самом начале» [12, с. 523].

Нарецкие переехали на постоянное жительство в Глафировку только в 1832 году, а до этого хозяйство там находилось в «младенческом состоянии». После переезда помещиков в село начинается активное строительство, появляются пять мельниц, амбары, постоялый двор, харчевня, питейный дом, а также «помещения для приезжих торговцев».

В 1833 году на юге России, включая Екатеринославскую губернию и Область войска Донского, разразился небывалый голод. Стал он «тягостным испытанием» и для Глафировки: Нарецкие были вынуждены потратить около 30 000 рублей серебром на продовольствие для крестьян [12, с. 515]. За «особенные труды и усердие при распоряжениях для обеспечения народного продовольствия» Нарецкий в 1834 году был награжден орденом св. Станислава 3-й степени [30].

В 1834 году для организации хлебной торговли в Глафировку были приглашены купцы из Таганрога, а уже в 1839 году в селе было закуплено и погружено на суда более 20 000 четвертей пшеницы [12, с. 515]. 11 ноября 1841 года в Глафировке был освящён построенный на деньги Нарецких храм Иконы Ахтырской Божьей Матери. В 1842 году для купцов было открыто шесть лавок [12, с. 515].

Подробнейшее описание глафировского поместья на 1844 год действительно создаёт впечатление образцового хозяйства. Помимо земледелия (основной сельскохозяйственной культурой была пшеница-арнаутка, но на меньших площадях также выращивались рожь, овес, ячмень, просо и лён), в Глафировке было развито рыболовство. На 35-ти рыбных заводах трудились около двухсот вольнонаёмных работников, приходящих в Приазовье на заработки [12, с. 516]. Крестьянам принадлежало 800 волов для возведения полей, 1 000 коров и 2 000 овец [12, с. 521].

Одним из важных источников дохода была «продажа питей», т. е. торговля алкоголем; в Глафировке находилось много пришлых наёмных работников, сезонных рабочих, что создавало постоянный спрос: вина в год продавалось до 2 000 вёдер (около 24 тонн), а годовой доход Нарецких от виноторговли достигал 5 000 рублей серебром. В 1843-м в Глафировке была разбита табачная плантация, где выращивалось несколько видов табака, который потом продавался в папушах (связках) торговцам в Таганроге.

Другим источником дохода было коневодство. На конном заводе Нарецких было восемь жеребцов и сто маток, и годовой доход от продажи лошадей достигал 2 000 рублей серебром. В Глафировке был разбит огромный сад с двадцатью тысячами плодовых деревьев и кустарников, было три тысячи лоз винограда и пятьсот тутовых деревьев. Дополнительный доход приносили сдача амбаров торговцам в аренду, постоялый двор и харчевня.

В Глафировке трижды в год проводились ярмарки: 26 апреля (Васильевская), 1 июля (Космодамианская) и 1 сентября (Семёновская), а ежегодные продажи пшеницы – основного местного товара – достигали 25 000 четвертей (около 4 500 тонн).

Всего с момента покупки земли и по 1844 год, по данным фон Бока, «издержки по обзаведению и приведению в благосостояние Глафировки» составили внушительную сумму – 150 000 рублей серебром. Впрочем, все эти траты были не впустую, и «имение в настоящем его виде дороже многих владений внутренней России, в которых насчитывается более 1 000 душ с довольным количеством земли» [12, с. 516].

Бурный рост Глафировки позволил Нарецким подать прошение о присвоении ей статуса местечка уже в 1843 году. Законодательство позволяло «каждому дворянину заводить в вотчинах его местечки и учреждать в них торги и ярмарки» [31].Согласно опубликованному 7 января 1839 года высочайше утверждённому мнению Государственного совета «О позволении учреждать местечки в помещичьих имениях Новороссийского края и Бессарабской области» [32] разрешалось учреждать местечки в селениях, которые удовлетворяли следующим условиям: лежали на почтовой или купеческой дороге (именуемой также чумацкой) и имели не менее 100 ревизских душ, церковь, «заезжий двор с приличным обзаведением», две или три лавки. По учреждению местечка в нём позволялось селиться купцам, мещанам и ремесленникам «с правами по их состояниям», а также евреям.

Прошение Нарецких было удовлетворено, так как Глафировка соответствовала «всем условиям для переименования селений в местечки определённым». В деле о присвоении селу Глафировка статуса местечка [33] отмечается, что в нём проживает 593 ревизских души м. п., есть «заезжий двор с приличными помещениями для проезжающих», а также шесть лавок и что оно расположено на «большой чумацкой дороге» из Таганрога и Ростова в Черноморское войско. В Глафировке осуществляется погрузка зерна на мореходные суда и производится вылов белой и красной рыбы «отпускаемой на продажу внутрь России».

Канун отмены крепостного права местечко Глафировка встретило крупнейшим из 20-ти помещичьих имений в Ростовском уезде, как по населению (732 душ м. п., включая 50 дворовых м. п., 165 дворов – вместе с Водяной Балкой), так и по площади (3 166 десятин пахотной земли) [34, с. 30]. В соседней Николаевке было 89 дворов и 420 душ м. п. [34, с. 28].

В опубликованном в 1859 году фундаментальном «Описании Екатеринославской губернии и Новороссийского края» [35] местечко Глафировка приводится в качестве примера «образцового поместья», и ей посвящено описание, полностью основанное на статье фон Бока [12].

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Ревизские сказки 1811 года

Из ревизии 1811 года деревни Водяной следует, что Савва Романов приобрёл землю в 1809 году уже с крестьянами [16, л. 368–369]. Старожилы идут сплошным списком в начале ревизии (дворы №№1–11 с пометкой «купленны 1809 года»; для оставшихся дворов №№ 12–45 стоит пометка «переведены 1811 года»). Ревизские сказки 1811 года (6-я ревизия) – одни из наименее информативных, детали в них сведены к минимуму, так что не указано у кого были куплены крестьяне (по умолчанию предполагается, что у предыдущего владельца, хотя его имя даже не указано), а для переведённых не говорится, откуда конкретно их перевели. Также в ревизии 1811 года, в отличие от предыдущей (1795) и последующей (1816), не учитывались женщины.

Год покупки земли подтверждается в статье фон Бока, в ней же указывается, что вместе с участком был куплен «населённый хутор Водяная-Балка, в котором 30 дворов крестьян». Фон Бок приводит точную стоимость покупки: за 13,506 десятин земли и крестьян было уплачено 5,150 рублей серебром «то есть, каждая десятина земли обошлась по 28 1/2 коп. сер. и ревизская душа в 42 р. 80 к. сер.» [12, с. 514]. Путём несложных арифметических подсчётов получается, что Романов купил с землей 29 душ мужского пола (т. е. ревизских душ). В Водяной в 1811 году было тридцать пять старожилов. Делая скидку на округление, отданных в рекруты и родившихся между 1809 и 1811 годами, судя по всему все указанные в начале ревизии и есть крестьяне, которые проживали на этих землях до их покупки Романовым.

Хотя в самой ревизии на это нет никаких указаний, удалось установить, что практически все старожилы (кроме одного – 69-летнего старика Ивана Афанасьева сына Каламова) по ревизии 1795 года числились за секунд-майором Михаилом Юрьевичем Лесевицким в хуторе Каленниковском (село Георгиевское) Валковского уезда Харьковского наместничества (на самой границе современных Харьковской и Полтавской областей) [36]. В ревизии 1811 года того же хутора стоит отметка о его продаже в 1805 году новым владельцам, а про проживавших там крестьян Лесевицкого сказано, что они «переведены в Екатеринославскую губернию с ведома Казённой палаты» [37].

Как в итоге часть крестьян Лесевицкого к 1809 году оказались в Водяной Ростовского уезда, можно только гадать. Возможно, Лесевицкий купил земли у Трегубова и через несколько лет по какой-то причине перепродал их Романову. Либо же Трегубов купил у Лесевицкого крестьян и потом их продал с землёй. Следов Лесевицкого или его потомков в Ростовском уезде не обнаружено, хотя сыну Михаила Юрьевича, капитану Ивану Михайловичу Лесевицкому, в 1816 году принадлежала часть деревни Наталовки Александровского уезда Екатеринославской губернии (север современной Запорожской области), где проживало несколько крестьян с хутора Каленниковского [38]. Возможно, при переселении в Екатеринославскую губернию Лесевицкие продали часть крестьян. Так или иначе, именно выходцы из харьковских владений Лесевицких относятся к числу первых поселенцев Водяной. Любопытно, что среди крестьян, купленных Романовым, нет ни одного, который принадлежал бы Трегубову (за возможным исключением Каламова, происхождение которого не удалось установить – единственного среди более чем трёхсот первых поселенцев Водяной и Глафировки в ревизиях 1811 года). Возможно, это означает, что небольшую группу переселенцев, переведённых ранее из Владимирской губернии, Трегубов после продажи земли забрал с собой.

Остальные крестьяне, указанные в ревизии Водяной, были переведены туда из владений Саввы Романова в Суджанском уезде Курской губернии (село Гоптаровка, село Гуйва (Рождественское), деревня Романовка) и Лебединском уезде Слободско-Украинской губернии (село Пристайлово – сейчас это Сумская область). Село Гоптаровка (Гоптаревка) – негласная «столица» многочисленных владений Романовых на территории бывшей Миропольской сотни Сумского слободского казачьего полка (современный Беловский район Курской области), была заселена в начале XVIII века прадедом Саввы Васильевича ворожбянским сотником Иваном Романовым. Предки подавляющего числа будущих переселенцев в Приазовье жили в Гоптаровке и соседней деревне Романовке уже по первой переписи 1720 года [39]. Именно из Гоптаровки, Романовки и близлежащих хуторов Васильевского и Гнилицкого шло наиболее активное переселение крестьян Саввой Романовым, а впоследствии Глафирой и их дочерью Надеждой Саввичной Шабельской. Из Гоптаровки в 1811 году в Приазовье были переведены 65 душ м. п, из Гуйвы – 4, из Романовки –21, из Пристайлова – 33.

Глафировка, названная в честь Глафиры Васильевны Романовой, была основана чуть к югу от деревни Водяной вскоре после покупки земли и прямо перед ревизией – в 1810 году. Об этом говорится в статье фон Бока, об этом же свидетельствует и пометка в ревизии Глафировки перед началом списка крестьян: «переведены и купленны 1810 года». Хотя и в ревизии Водяной, и в ревизии Глафировки владельцами указаны супруги Романовы, Глафировка, в отличие от Водяной, изначально заселялась не из романовских вотчин, а исключительно самой Глафирой Васильевной. Подавляющая часть поселенцев была ею куплена в 1810 году в Сумском и Лебединском уездах Слободско-Украинской губернии у помещика майора Аркадия Ивановича Лялина (по странному совпадению жена Лялина, Мария Степановна, урождённая Лесевицкая, была двоюродной племянницей упомянутого выше Михаила Юрьевича Лесевицкого, крестьяне которого были куплены Саввой Романовым вместе с землёй в Приазовье). 73 души м. п. были куплены и переведены из села Крыжик (Крыжны) Сумского уезда, 55 – из Белопольской Ворожбы Сумского уезда, 14 –  с хутора Валки Лебединского уезда. Другая часть первых поселенцев Глафировки была из числа крестьян Глафиры Васильевны, полученных ею по наследству из владений Похвисневых в Тимском и Обоянском уездах Курской губернии – 46 душ м. п. из села Кривец Тимского уезда, 10 – из села Пристенного Тимского уезда и 5 – из слободки Похвисневки Обоянского уезда. Как отмечает фон Бок капитал, «без которого нельзя было приобрести и устроить такого значительного поместья», поступил от родителей Глафиры Васильевны, которым принадлежало 1 800 крестьян [40, с 496].

При внимательном изучении ревизии Глафировки 1811 года обращает на себя внимание одна необычная деталь – обилие крестьян, умерших до переписи.

Титульный лист первой составленной ревизии деревни Глафировка вскоре после основания. 1811 г.

Те самые «мёртвые души», воспетые Гоголем в его бессмертной поэме. Причём в этом случае ещё и дважды проданные «мёртвые души». Вначале в 1809 году их купил Лялин у надворного советника Яцыны, а в 1810 году уже перепродал Глафире Романовой, которая «перевела» мертвецов во вновь основанную Глафировку. Так, из пяти купленных глав семейств на хуторе Валки до Глафировки добрался лишь один, остальные умерли еще в 1801–1806 годах. Всего из четырнадцати, купленных на этом хуторе душ мужского пола, мёртвыми на момент покупки были шестеро. Аналогичная ситуация среди купленных у Лялина крестьян в Ворожбе и Крижнах. Там из сорока глав семейств на момент перепродажи мёртвыми были 22, некоторые умерли за много лет до их продажи. Глафире удалось обзавестись такими «ценными кадрами», как бежавший еще в 1796 году Яков Тищенко и умерший в 1797-м Михайло Власенко (из Белопольской Ворожбы), братья Яков и Андрей Гайки, умершие в 1801 и 1799 году соответственно (из Крыжика), и выходец с хутора Валки Иван Мамай, умерший в 1801 году. Всего из 142 душ м. п., купленных Глафирой Романовой у Лялина в 1810 году, на момент переселения в Глафировку были мертвы 45, а ещё – один в бегах. Что характерно, среди крестьян самой Глафиры, переведённых из Курской губернии, не было ни одной «мёртвой души». Сложно отказаться от мысли, что перед нами какая-то афёра.

На то, что речь, судя по всему, действительно идёт о схеме, подобной той, которую хотел использовать незабвенный Павел Иванович Чичиков, свидетельствует тот факт, что Глафира Васильевна целенаправленно покупала именно мёртвых крестьян. Так, в хуторе Валки она в 1810 году купила крестьян Абрамовых – Михайлу, умершего в 1806 году, и его брата Трофима, умершего в 1805 году, а живые дети и внуки Михаила Абрамова её почему-то не заинтересовали, и они остались у Лялина [41].

На этом странности с первыми глафировчанами не заканчиваются. Метрические книги Гоптаровки, где в то время проживали Савва и Глафира Романовы, свидетельствуют, что значительная часть глафировских поселенцев были переведены исключительно на бумаге и продолжали проживать со своей барыней в Суджанском уезде. Так, Иван Евгеньев сын Афоничев, указанный среди переселенцев 1810 года, был восприемником в Гоптаровке в июле 1821-го, в мае 1826-го у него там же родился сын, а в декабре 1828-го дочь. Его мать Анна Григорьевна умерла в Гоптаровке в ноябре 1817 года. Другой якобы поселенец 1810 года Никита Семёнов сын Бабичев жил в той же Гоптаровке минимум до 1821 года. У ещё одного глафировчанина на бумаге – Алексея Прохорова сына Подбельцева – в Гоптаровке родился сын (в 1817 г.) и две дочери (в 1822 и 1824 гг.). Давид Васильев сын Матюхин, дворовый Глафиры Романовой, жил в Гоптаровке по меньшей мере до февраля 1831 года, когда там скончалась его супруга Екатерина Львова дочь, и, судя по всему, оказался в Глафировке лишь незадолго до собственной смерти в 1836 году. Семён Игнатов сын Садавской, ещё один «первопоселенец», как минимум до 1828 года тоже жил в Гоптаровке (что, согласно ревизии Глафировки, не помешало Глафире Васильевне подарить его Казимиру Нарецкому в 1819 году с группой крестьян) [23, л. 50 об].

Третий населённый пункт на купленном майором Романовым участке – деревня Николаевка, названная в честь сына и наследника Саввы мальчика Николая, возник почти одновременно с Глафировкой, в 12 километрах к востоку от неё на берегу Ейского лимана. Фон Бок (вероятно, со слов Глафиры Васильевны через тридцать с небольшим лет после события) пишет, что заселение Николаевки началось через год после Глафировки (т. е. в 1811 году). Судя по всему, это произошло уже после ревизии 1811 года, проведённой в Глафировке и Водяной в сентябре того же  года, т. к. в ревизии Гоптаровки 1816 года есть записи о переводе нескольких семейств в Николаевку в 1812–1813 годах [42].

У Саввы Романова были большие планы на его новые владения в Приазовье. Об этом свидетельствует и то, что был приобретён огромный земельный участок (13 506 десятин – это 148 кв. км., 11% территории Щербиновского района или чуть больше площади современного Ейска), и то, что в течение пары лет там были основаны две деревни и туда переведены сотни крестьян. И хотя умершему в 1814 году Романову не удалось увидеть плоды своих трудов, его вдова Глафира Васильевна, пережившая мужа на 37 лет, и её второй муж Казимир Нарецкий вложили в развитие Глафировки огромные силы и средства, превратив её за несколько десятилетий в передовое по тем временам хозяйство и один из центров хлеботорговли на Азовском море.

В 1828-м был издан указ «О мерах по прекращению бродяжничества в Новороссийском крае и Бессарабии». В нём «беглым и бродягам из других губерний, зашедшим в Новороссийский край и Бессарабскую область» и находившимся там на 9 ноября 1827 года, предписывалось в срок до 15 сентября 1828 года приписаться к помещикам или в казённые селения. Это позволило владельцам Глафировки, как сейчас бы сказали, легализовать проживавших по соседству – не исключено, что ещё до основания села – беглых крестьян с косы Найденной. Безусловно, это те самые занимающиеся «недобрым промыслом» «разной сволочи люди», которые проживали рядом с Глафировкой на момент её основания.

2 сентября 1828 года, менее чем за две недели до истечения срока приписки беглых, Нарецкий подал ревизию деревни Глафировки «о крестьянах в дополнении 7-й 1816 года ревизии на основании Именного высочайшего указа в 9 день ноября 1827 года состоявших» [43]. Характерно, что в списке причисленных к Глафировке было 212 мужчин и всего 9 женщин, дети отсутствовали. Не указано, откуда эти люди, а фамилии, кроме нескольких широко распространённых (Гончаренко, Новак, Ткачёв) почти не пересекаются с крестьянами Романовых и Похвисневых, составивших костяк первых переселенцев. Судя по фамилиям, среди беглых были как выходцы из великорусских губерний, так и из Малороссии и Слобожанщины: Шевченко, Баранов, Нестеренко, Шумаков, Супрунов, Иванов, Лобов, Шеремет, Сорокин, Зеленский. Одного из указанных крестьян, 34-летнего Александра Осипова сына Заровнятнова, благодаря редкой фамилии удалось идентифицировать как уроженца деревни Тимофеевой Усть-Ниницкой волости Тюменского уезда Тобольской губернии. В ревизской сказке данной деревни за 1816 год указано, что Александр Осипов сын отдан в рекруты в 1813 году [44]. Возможно, он стал дезертиром или был комиссован по состоянию здоровья и предпочёл вольницу ещё слабо заселённого Приазовья возвращению домой (как-никак расстояние между его родной Усть-Ниницкой волостью и Глафировкой составляет около 2 700 км).

Любопытно, что беглых на себя записал только Нарецкий, не имевший собственных крестьян помимо доставшихся от Глафиры Васильевны. Анализ последующих ревизий показывает, что значительная часть причисленных беглых не задержалась в Приазовье и, возможно, опять ударилась в бега или вернулась домой. Уже к дополнительной ревизии 1828 года прилагалась выписка с указанием 8 душ м. п. и 4 душ ж. п. «пожелавших приписаться Ростовского уезда за помещиком подполковником Казимиром Ивановым сыном Нарецким во крестьянство, но после того учинивших побег и возвращённых помещиком» [43].

Ревизия 1835 года на имя Нарецкого не сохранилась, но из ревизии 1850 года следует, что к 1835 году из 212 приписанных в 1828 году беглых в Глафировке осталось лишь 58 человек (а из их числа трое – Григорий Бондаренко, Аким Кохан и Макар Шугайло – бежали в 1836-м, а ещё трое – Василий Галченко, Фёдор Баранов и Емельян Тарасенко – в 1846 году) [45, л. 859 об, 861 об, 862 об, 864 об, 866 об].

Бежали не только вновь приписанные беглые и дезертиры, но и переведённые в Приазовье курские крестьяне, включая дворовых. Так в апреле 1838-го от Нарецкого в бытность его предводителем ростовского дворянства бежали два писаря собственной канцелярии, дворовые Глафиры Васильевны, уроженцы Гоптаровки Павел Аврамов сын Григорьев и Христофор Евгениев сын Афоничев. Ставропольскому полицмейстеру было направлено их подробное описание с просьбой доставить их «за строгим караулом» обратно в Ростов-на-Дону [46]. В частности, сообщатся, что Афоничев имеет при себе «флейточку» и беглые с высокой долей вероятности будут выдавать себя за музыкантов. Как и где их поймали, не понятно, но в ревизии Глафировки 1850 года и для Григорьева, и для Афоничева стоит пометка «отдан по суду вечно в арестантские роты [45, л. 855 об., 880 об.].

Не исключено, что готовность местных крестьян к побегу подстёгивалась не только близостью казачьих земель, но и жёстким обращением со стороны Нарецких. Подробный рассказ о царивших в Глафировке порядках в последние годы крепостного права оставил революционер-народник Михаил Родионович Попов (1851–1909), родившийся в семье дьякона Глафировской церкви. Попов провел в Глафировке первые десять лет жизни. Глафира Нарецкая умерла в год его рождения, и о ней он даже не упоминает, но уже глубоко больного старика Казимира он застал и достаточно подробно его описывает:

«Наш помещик был единственным представителем Нарецких, не имел ни жены, ни детей, притом калека, с разбитыми параличом ногами и руками. Большую часть своей жизни, которая протекала на моих глазах, он провёл у себя дома в постели или кресле, и только изредка лакеи вывозили его в тележке из дому в церковь или для прогулки летом по аллеям. Был он, очевидно, человек не жестокого нрава и даже, как говорят, добряк, но это не мешало ему быть проникнутым насквозь принципами крепостничества, и потому ему ничто не мешало любоваться из своего окна, когда по воскресеньям хлестали по живому телу плети и розги провинившихся чем-нибудь в продолжение недели его крепостных [47, с. 41].

Попов описывает Нарецкого крепостником до мозга костей, который, впрочем, «любовно» относился к самому Попову и другим детям, выступавшим «ходатаями» за провинившихся крестьян. Так, молодой крестьянин Никита постоянно сидел в барской тюрьме за побеги.

«Как только его выпускали из тюрьмы, так он вновь бежал в донские степи и пользовался свободой до поимки. Его ловили, привозили в Глафировку, предварительно наказывали розгами и сажали в тюрьму. Когда он сидел в тюрьме, мы были его единственными посетителями и посредниками между ним и его невестой Зинаидой, из-за неразрешения жениться на которой он и бегал. <…> Мы часто, из опасности потерять столь полезного нам друга, обращались к нему с просьбой прекратить побеги и жить, как все живут в Глафировке, но на это он откровенно говорил так: “Ну, подумайте сами, за что я буду даром работать на него? Что он брат мне или сват; да и что он хорошего сделал мне? Скажем, к примеру, за что он не дает нам с Зинкой разрешения жениться? А вот украду Зинку, и бежим к казакам”. И нам удалось в конце концов выхлопотать ему разрешение повенчаться с Зинаидой» [47, с. 42–43].

Согласно Попову, престарелого помещика-инвалида окружали «панинята», или фавориты из числа крепостных-лизоблюдов, которые задавали тон в издевательствах над глафировскими крестьянами. Так, он описывает особо вопиющий случай, когда местные юноши и девушки собралась на улице попеть и потанцевать во время одного из религиозных праздников, и их в наказание за недостаточную набожность «заставили без всяких других орудий, приспособленных для этого рода труда, вычистить отхожие места при барской конторе голыми руками» [47, с. 42].

Рассказы народника Попова можно было бы считать преувеличением и списать на его необъективное желание обличить крепостничество, тем более что они расходятся с оценкой самого же Попова в его автобиографическом рассказе о глафировском детстве «Люба», написанном в 1896 году: «помещик наш был, кажется, добрый человек, по крайней мере в моей памяти не сохранилось ничего о нем, что было бы похоже на те зверства крепостного права, о которых я узнал потом» [48]. Фон Бок в 1846 году также более чем комплиментарно отзывался о супругах Нарецких: Глафира Васильевна «любима и почитаема по светлому уму и доброму сердцу», а Казимир Иванович «доказал свое благородство и чистоту души многими делами, был Предводителем дворянства, и заслужил имя честного и правдивого человека» [40, c. 497]. Однако жестокость глафировских порядков подтверждается и другими свидетельствами.

Так, согласно жалобе крестьян Ильи Паршкова из Баландинского городка (современный Калининск, Саратовская область) и Карпа Волкова из села Дмитриевка, которые в октябре 1837 года были наёмными работниками в Глафировке, управляющий Глафиры Нарецкой коллежский регистратор Сухачёв «жёстко и бесчеловечно обращается с вверенными управлению его крестьянами, что ему Г. Норецкая предоставила полную волю обращаться с ними как пожелает». Наблюдая за молотьбой и вейкой хлеба, Сухачёв, согласно жалобе, «без всякой причины начал азартно ругать всех рабочих крестьян Г. Нарецкой.. придираясь к тому, что вороха хлеба поставлены будто бы нехорошо, потом принялся бить подчинённых управлению его крестьян и жестоким образом избил из них трёх человек… таскал за волосы, бил нещадно по лицу кулаками, и по бокам пинками, так жестоко, что едва могли оные идти с работы» [49, л. 3].

Сам Паршков был избит «почти до края погибели», а Волкову вырвали волосы из бороды (вырванные из бороды волосы были приложены в качестве доказательств к жалобе, поступившей в Ростовский земской суд). Крестьяне потребовали расчёт, но им в этом было отказано, вместо этого им угрожали «избить до полусмерти» и бросить с обрыва в море, а затем держали под караулом «вроде арестантов», заставив дать помещице расписку в получении денег [49, л. 4].

Судя по всему, Нарецкие охотно давали укрывательство беглым и после массовых санкционированных «приписок» 1828 года. Сохранился любопытнейший документ – расследование о «передержательстве» Казимиром Нарецким дезертира Полещука [50].

В 1832 году дезертир из 31-го Егерского полка Иван Полещук, с его слов, в Таганрогском земском суде познакомился с содержащимся там же под стражей беглым крестьянином Нарецких Иваном Баранченко, и тот посоветовал ему назваться именем другого беглого глафировского крестьянина – Ивана Швыдченко (как раз из числа «приписанных» 1828 года). Приказчик Нарецкого мещанин Чернышёв, принявший деятельное участие в обмане, в суде подтвердил личность беглого, после чего отвёл «Швыдченко» к помещику, который тогда тоже находился в Таганроге, и тот велел отправить его в деревню.

В феврале 1833 года Полещук-Швыдченко прибыл в Глафировку, где Глафира Нарецкая «признала его за собственного крестьянина и велела находиться на господском дворе» [50, л. 6 об.]. В апреле в Глафировку прибыли исправник и заседатель Земского суда, и в их присутствии Чернышёв дважды прочитал Полещуку ревизскую сказку бежавшего Швыдченко, тот «подтвердил» её и отдал приказчику 120 рублей ассигнациями за ходатайство о приписке. В деле особо отмечается (вероятно, с намёком на сговор между судом и Нарецкими), что после «приписки» Полещука исправник и заседатель ещё неделю гостили в Глафировке и были на балу в честь именин Глафиры Нарецкой (вероятно, 26 апреля ст.ст. в день Праведной Глафиры Амасийской).

Полещук прожил в Глафировке несколько месяцев, но, когда услышал, что помещики планируют отдать его в рекруты, отпросился на ярмарку в Старощербиновскую, где «добровольно открыл свои преступления» властям. В ходе последовавшего расследования Нарецкие и Чернышёв не сознались в содеянном, утверждая, что Полещука никто не признавал за крестьянина Нарецких, и он был прислан в Глафировку по решению Ростовского земского суда и отдан «под присмотр» до приезда помещика в деревню из Таганрога, но бежал в августе 1833 года до его возвращения. Опрошенный бывший исправник Ростовского земского суда подполковник Касперов заявил, что не принимал участия в признании Полещука глафировским крестьянином, однако отметил, что Нарецкие «без всяких предосторожностей по указу 1827 года ноября 9-го приписывали всех встречавшихся безгласных лиц», а их поиском занимался именно Чернышёв [50, л. 9 об.].

В 1820-х годах Нарецкими было принято решение перевести фактически всех жителей Водяной Балки в Глафировку и Николаевку. Причиной, судя по всему, оказалось более удачное местоположение Глафировки с выходом и в лиман, и в Таганрогский залив, чем у Водяной, лежавшей чуть севернее. Из 153 душ м. п. (и, предположительно, сопоставимого числа женщин) на 1811 год в ревизии 1835 года в Водяной остались всего лишь 17 мужчин и 16 женщин (5 дворов). То есть фактически ровно столько же, сколько упоминалось в межевании 1802 года на момент её основания. Большая часть крестьян была переведена в Николаевку в 1827 году (113 душ м. п.), ещё 37 душ м. п. перевели в Глафировку. Таким образом, первое поселение в этих местах было фактически сведено до небольшого хутора при Глафировке. Более туда крестьяне не переводились. Согласно «Спискам населённых мест Российской империи» по Екатеринославской губернии на 1859 год, там было всего 7 дворов (29 душ м. п. и 27 душ ж. п.) [51], а в 1872 году приговор Глафировского сельского схода подписали от Водяной Балки всего восемь человек [52]. Уже в советское время, согласно рассказам старожилов, в конце 1960-х годов оставшиеся жители Водяной Балки были переселены в Глафировку, хотя ещё на топографических картах 1989 года Водяная Балка обозначена; в настоящее время на её территории находится радиолокационная станция пограничной службы.

Параллельно с легализацией беглых продолжается массовый перевод крестьян из Курской губернии. Ревизия Глафировки 1816 года не сохранилась, а в ревизии 1835 года из-за небрежности её составителя полностью отсутствуют записи о переводе крестьян, хотя соответствующие записи есть в местах исхода. Тем не менее, сопоставление ревизии Глафировки с ревизиями 1816 и 1835 годов других владений Глафиры Васильевны позволяют вычислить семьи, переведённые в Приазовье между первой волной 1810-го и 1835 годом. Среди 335 душ м. п, 289-ти ж. п., записанных за Глафирой Нарецкой в 1835 году, были переселенцы из Гоптаровки (часть перевели в 1831 году, вероятно вместе с Нарецкими, переселившимися в Глафировку) (29 душ  м. п., 6 – ж. п.), Пристайлова (8 м. п., 4 ж. п.), Кривца (3 м. п., 2 ж. п.), Пристенного (2 м. п., 1 ж. п.) и деревни Песочной Дмитриевского уезда Курской губернии (один мужчина, одна женщина). Были и редкие случаи обратного перевода крестьян. Так, несколько семей, в частности семейство Герасима Иванова сына Кочерги, были в 1814 году переведены из Глафировки обратно в Пристайлово [53].

Большая волна курских переселенцев была переведена Глафирой Нарецкой в Глафировку в 1842 году – из Гоптаровки, Романовки, а также хутора Васильевского (148 душ м. п. и 135 ж. п.) [23, л. 17–22].

На 1844 год в Глафировке и Водяной Балке проживали 612 мужчин и 503 женщины.  Это были великорусы и малороссияне, «которые, от времени, чрез общежитие и родственные связи, при благодетельном управлении, сливаются в одно целое, нераздельное племя (славянское по происхождению); язык также смешался, а по соседству черноморцев и др. украинцев преобразовался в устах народа в одно малороссийское наречие» [12, с. 514].  Всего только за первые 15 лет после приобретения земли было переведено более 700 душ м. п., а общее население Водяной Балки, Глафировки и Николаевки на 1844 год составляло 892 человека (138 русских и 756 малороссиян) [12, с. 515].

Последнее массовое переселение состоялось буквально накануне отмены крепостного права – сразу вскоре после ревизии 1858 года Надеждой Шабельской из её владений в Курской губернии (Гоптаровки, Романовки) в её владения в Екатеринославскую губернию, включая Николаевку, были переведены 344 мужчины и 322 женщины [54].

Отмена крепостного права открыла новую страницу в истории Глафировки. Сюда, на берега Азовского моря, устремились переселенцы со всей России и даже иностранцы. Анализ метрических книг глафировского прихода за 1866–1869 годы показал, что в этот период в Глафировке проживали выходцы минимум из 18 (!) губерний Российской империи – от Эстляндской, Калужской и Тульской до Полтавской, Харьковской и Таврической. Впрочем, это уже следующая глава истории Глафировки, требующая особого исследования.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. РГАДА. Ф. 1308. Оп. 1. Д. 485. Л. 1–6; Д. 486. Л. 1–23.
2. Русский биографический словарь в 25-ти т. Т. 2. СПб., 1900, C. 7; Высшие чины Российской Империи (22.10.1721-2.03.1917) : биогр. слов. Т. 1. М., 2017. С. 27.
3. Декабристы : биогр. справ. / под ред. М. В. Нечкиной. М. : Наука, 1988. С. 7, 216.
4. Ростопчин Ф. В. Последний день жизни Императрицы Екатерины Второй… //Архив князя Воронцова. Кн. 8: Бумаги графа Семёна Романовича Воронцова. Ч. 1. М., 1876. C. 159.
5. Листки из записной книжки «Русской старины» : Ист. рассказы и анекдоты. Цесаревич Павел Петрович и камердинер Секретарёв // Русская старина. 1874. Т. 11. Вып. 10. С. 154.
6. РГАДА. Ф. 1308. Оп. 1. Д. 486.
7. ГАРО. Ф. 213. Оп. 1. Д. 15308. Л. 13.
8. Литвиненко В. И. Сёла Приазовья : ист.-краевед. материалы. Ростов н/Д., 2010. C. 101.
9. Новак Н. И. Ничьё богатство // Донской временник. Год 2010-й. Ростов н/Д., 2009. С. 142.
10. ГАРО. Ф. 697.Оп. 2. Д. 77. Л. 172 об.
11. Карта Азовского моря 1833 г. Манганари; Карта Ростовского уезда 1871 года; Карта Черного моря 1891 года; Карта Азовского моря 1892 года; Военно-топографическая пятивёрстная карта Кавказского края 1926 года; Карта Таганрогского залива 30-х годов; Карты РККА.1937–1941; Карта РККА юга России • 2 км.1932–1941; Карта Азовского моря 1964 года // Старые карты онлайн России и СССР. URL: www.etomesto.ru (дата обращения 21.03.2022 г.)
12. Бок, фон Х. Местечко Глафировка // Земледельческая газ. 1845. 14 авг. (№ 65). С. 513–516; 17 авг. (№ 66). С. 521–523.
13. ГАКО. Ф. 217. Оп. 1. Д. 4138. Л. 327.
14. ГАХО. Ф. 31. Оп. 141. Д. 116. Л. 244 об.
15. РГВИА. Ф. 2. Оп. 12. Св. 118. Д. 53. Л. 944 об.
16. ГАРО. Ф. 376. Оп. 1. Д. 647.
17. ГАКО. Ф. 184. Оп. 2. Д. 344. Л. 513.
18. Там же Ф. 217. Оп. 1. Д. 4148а. Л. 181 об.
19. Там же. Д. 4150. Л. 39 об.
20. Там же. Д. 4151. Л. 4 об.
21. РГИА. Ф. 1343.Оп. 51. Д. 158. Л. 52–53.
22. Там же. Д. 149. Л. 9–10.
23. ГАРО. Ф. 376. Оп. 1. Д. 183.
24. РГИА. Ф.  1349. Оп. 6. Д. 201. Л. 64–67.
25. РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 2686. Л. 13 об. –14.
26. Там же. Ф. 395.Оп. 65/230. 2 отд. 1 ст. Д. 1110.
27. Крестовский В. В. История 14-го Уланского Ямбургского… полка, составленная поручиком Крестовским 1-м. СПб., 1873. С. 716.
28. 24 августа 1829 г. Николай Романов был последний раз восприемником в Гоптаровке, в 1831 г. он уже был мёртв.
29. Месяцослов и общий штат Российской империи на [1830–1842]. СПб. : При Имп. акад. наук, [1829–1842]....на 1834. Ч. 2. ... С. 165; … на 1835. Ч. 2. С. 163; … на 1836. Ч. 2. С. 167; … на 1837. Ч. 2. С. 189; … на 1838. Ч. 2. С. 185; … на 1839. Ч. 2. С. 180.
30. РГИА. Ф. 1349. Оп. 6. Д. 201. Л. 65 об. 
31. Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Павловича составленный: изд. 1842 г: [в 15 т.]. Т. 9 : Свод законов о состояниях. [СПб.], 1842. Ст. 212. С. 43.
32. Полное собрание законов Российской империи: Собр. второе. Т. 13. Отд-ние второе. 1838. СПб., 1839. № 11746. С. 304–305.
33. РГИА. Ф. 1287. Оп. 4. Д. 66. Л. 2 об. Хозяйственный департамент Министерства внутренних дел. 1843 г. С препровождением на заключение рапорта новороссийского и бессарабского генерал-губернатора о переименовании села Глафировки Екатеринославской губернии в местечко.
34. Приложения к трудам Редакционных комиссий, для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости : Сведения о помещичьих имениях. Т. 6 : Извлечения из описаний имений по губерниям Харьковской, Полтавской, Черниговской, Екатеринославской, Таврической, Херсонской, Витебской, Виленской, Ковенской и Минской. СПб., 1860.
35. Штукенберг И. Ф. Статистические труды Ивана Фёдоровича Штукенберга, издаваемые сыном автора Антоном Штукенбергом, корпуса инженера путей сообщения подполковником. Статья 35:  Описание Екатеринославской губернии и Новороссийского края вообще. Пер. с нем. СПб., 1859. С. 29–30.
36. ГАХО. Ф. 31.Оп. 141. Д. 64. Л. 355–385 об.
37. Там же. Д. 127. Л. 594.
38. ГАЗО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 69. Ревизские сказки 1816–1835. Л. 29–31. 
39. РГАДА. Ф.350. Оп. 2. Д. 3456. Л. 209–215 об.
40. Бок, фон Х. Ответ на статью Земл. газ. 1846 г. в 4 № под рубрикою «Некоторые замечания на статью Местечко Глафировка» // Земледельческая газ. 1846. 30 июля. (№ 61). С. 495–497.
41. ГАХО. Ф. 31. Оп. 141. Д. 137. Ревизские сказки 1811 года. Л. 170.
42. ГАКО. Ф. 184. Оп. 2. Д. 406. Л. 52 об, Л. 85–86 об.
43. ГАРО. Ф. 376. Оп. 1. Д. 76. Л. 2.
44. ГАТО. Ф. И-154. Оп. 8. Д. 352. Л. 175 об.
45. ГАРО. Ф. 376. Оп. 1. Д. 271.
46. ГАСК. Ф-8. Оп. 33. Д. 89. «…О розыске бежавших людей помещика Нарецкого» (1838).
47. Попов М. Р. Записки землевольца. М., 1933.
48. Его же. Люба (из воспоминаний детства) // Вестник Европы. 1912. Кн. 2. Февраль. СПб., 1912. С. 117.
49. РГИА. Ф. 1088. Оп. 11. Д. 102. «Дело по расследованию жалобы крестьян Баландинского городка и с. Дмитриевки на притеснения управляющим имения помещицы Нарецкой с. Глафировки Ростовского у. Екатеринославской губ. во время нахождения их там на заработках» (1839).
50. РГИА. Ф. 571. Оп. 3. Д. 1217. «По указу Сената о доставлении заключения по делу о сложении денежного штрафа с помещика Екатеринославской губернии К. И. Норецкого и его жены, судимых за передержательство дезертира Полещука (1850–1851 гг.)». 
51. Списки населённых мест Российской империи, составленные и издаваемые Центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел. Вып. 13: Екатеринославская губерния с Таганрогским градоначальством : ... по сведениям 1859 года. СПб., 1861–1885. C. 113.
52. ГАРО. Ф. 98. Оп. 1. Д. 1417. Л. 22 об.
53. ГАХО. Ф. 31. Оп. 141. Д. 184. Ревизские сказки 1816 года. Л. 1994 об. 
54. Приложения к трудам редакционных комиссий, для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости. Сведения о помещичьих имениях. Т. 1. Извлечения из описаний имений по Великороссийским губерниям. Извлечения из описаний помещичьих имений в 100 душ и выше. Курская губерния. СПб., 1860. С. 54.