Личное дело студента Солженицына
Сегодня – воспоминания ближайшего друга студенческих лет Эмиля Александровича Мазина
В этой части старого Ростова время, кажется, теряет само себя, растворяясь в мерном течении повседневности. Какой год на дворе? Какой век? Понятия сбиваются. Тем более что мысли наши где-то годах в тридцатых... Мы с Александром Кожиным идем старыми улицами, через двор, забывший, сколько ему лет, идем в дом, где хранят время. К Эмилю Мазину – однокурснику и лучшему другу студенческих лет Солженицына. И несем бесценный дар времени этого.
– Эмиль Александрович, взгляните!
Из толстого портфеля извлекаются на свет удивительные документы – личные дела студентов Ростовского госуниверситета: Симоняна, Решетовской, Виткевич, Мазина, Солженицына… Обычные документы – аттестаты, характеристики, заявления, зачетки. Обычные бюрократические бумажки, осколки тех лет, перебирая которые, хозяин дома возвращается в студенческие годы.
– Смотрите, даже в заявлениях чувствуется характер. Я просто пишу: «Прошу зачислить меня в число студентов I курса, т. к. в этом году окончил школу». А у Сани точность и скрупулезность во всем: «Необходимые документы прилагаются». Дата, подпись…
<...>
– Вы помните его маму?
– Конечно. Таисия Захаровна удивительной доброты женщина, тихая такая. Жили они бедно. Комнатка у них была 8 метров, да прихожая с умывальником. У окна большой письменный стол, одна кровать. Денег всегда не хватало. Костюм первый Саше купили уже на 3 курсе. Да все мы тогда щеголяли, кто в чем. Мне брат подарил белые парусиновые туфли. Лето проходил, а зимой вроде неудобно в белых. Я их ваксой покрасил и был счастлив... Время такое...
– Вы поступали в 1936-м?
– Да. Этот год открыл дорогу и мне, и Сане. До 1936-го детей служащих в университет не принимали, только рабочих. Мы все поступали без экзаменов – аттестаты с отличием, заявление – и все. Никаких «колхозов», «картошек» не было. Только учились. Но учеба была серьезная. Настолько, что из всех девочек, поступивших на физмат, только Лабинцева закончила его с нами, остальные не смогли.
– Преподавателей своих помните? Кто вас учил?
– Конечно, помню. Профессора Богословский, Гремячинский, Мордухай-Болтовский. Ловили каждое их слово. Этого ни в каком учебнике было не найти. За Мордухай-Болтовским лекции записывали в четыре руки, иначе было не поспеть. Так мы с Саней и писали конспекты напару. Он – то, что профессор говорит, я – что пишет. И экзамены вместе ходили сдавать досрочно. Особенно со второго курса, когда Саня стал учиться в МИФЛИ и ему приходилось торопиться на сессию в Москву. Не так давно я встретил преподавателя Попова, которому сдавали в 9-м семестре экзамен. Он и сейчас вспомнил, как мы пришли с Саней сдавать, как водится, досрочно. Саня получил пять, я – три. Оставаться с тройкой не хотелось. Но что поделаешь – сам виноват, плохо приготовился. Думал, раз все пятерки, не посмеет он испортить зачетку. Пришлось тогда просить о разрешении сдавать с группой.
– Полистаешь ваши зачетки – одни пятерки... Хотя, нет, вот у Солженицына одна тройка...
– Да, одна на все пять лет. Остальные – пятерки. Хотя, справедливости ради, должен рассказать вам, что первые два курса оценки «хорошо» просто не существовало. Ее ввели только на третий год нашей учебы. До того все «отлично» или «удовлетворительно». Но стипендию платили всегда. Повышенная – 150 рублей. На теперешние – 15. Обычная и того меньше. Конечно, не хватало. Частенько ходили разгружать вагоны – извечное занятие для студентов. На старших курсах сами давали уроки, занимались репетиторством. И ко всему Саня подходил очень организованно – заниматься, так заниматься, учить других – так учить, идти на стадион – так тоже на полном серьезе.
– Он был спортсменом? Или болельщиком.
– По-настоящему ни тем, ни другим. Дополнительно спортом не занимался. Но был дружен со знаменитым в то время футболистом ростовского «Динамо» Макаровым. Кроме того, Саня страстно любил путешествовать. После третьего курса на лодке прошел всю Волгу. После четвертого с Решетовской и Виткевичем они на велосипедах проехали Кавказ. Уже вернувшись, долго смеялись, вспоминая, как местные жители предлагали «менять женщину на барашка».
– Эмиль Александрович, нам трудно представить себе, как проводили свое время студенты 30-х, расскажите.
– Как проводили? Встречались с друзьями, вместе ходили в кино. Фильмов мало было и каждый смотрели по нескольку раз. Спорили много. Разговоры об Испании, о фашизме. В большом холле второго этажа университетского здания на нынешней улице Горького, где тогда был наш физмат, мы разучивали танго, блюз...
– И Солженицын танцевал?!
– Вполне неплохо. Почему вы так удивлены? Саня всегда был, нормальным юношей-студентом. И в самодеятельности участвовал, отлично играл в чеховских водевилях.
– Он тогда уже писал?
– Трудно сказать, когда он стал писать серьезно. Кое-что пописывал для стенгазеты, где был редактором, остальное скрывал.
<...>
– Вы виделись только в Ростове?
– Я ездил в гости в Рязань. Помню деревянный двухэтажный дом, где на первом этаже они жили в двух комнатах, в одной Саня с Наташей, в другой Наташины мама с тетушкой. Дворик, маленькая грядочка и две клубнички: «Миля! Попробуй! Сами вырастили!» Почему-то запомнились эти две клубнички и Санины слова.
Последний раз, будучи в Ростове, он меня не застал дома, оставил открытку. Так и храню я эту открытку, несколько сохранившихся писем и снимков. Да вот судьба подбросила такой подарок времени, как эти личные дела...
И Эмиль Александрович снова пересматривает университетские документы - мостик из их общей с Солженицыным юности.
Личное дело студента Солженицына / Э. Мазин; беседовала Е. Афанасьева // Комсомолец. – 1991. – 3 апр. – С. 3.