ДОНСКОЙ ВРЕМЕННИК. Год 2005-й

История власти, управления на Дону

ЧЕРНЫШЁВ НА ДОНУ (1819-1823 гг.)

После смерти графа М. И. Платова должность атамана Войска Донского занял генерал Андриан Карпович Денисов, сподвижник Суворова в итальянском походе 1799 года. Предшественник его, «вождь невредимых», не желал никаких реформ: он управлял войском «самодержавно», живя в своей Мишкинской даче, находящейся около нового Черкасска, который он и поселил-то на этом «бирючьем куту» единственно потому, что это высокое и уединенное место, удаленное от р. Дон, находилось близ его постоянной резиденции. Войско Донское до смерти Платова управлялось единственно властью войскового атамана, так как войсковая канцелярия была послушнейшим орудием в его руках. Донская земля не имела органического закона для своего внутреннего гражданского быта, а все делалось в ней «по адату», по-прежнему, по обычаю. Между тем, к 20-му г. XIX столетия европейские громы смолкли, новых не предвиделось, и надо было подумать о создании Положения для управления Войском Донским, быт которого значительно разнился от жизни других губерний России. И вот новый атаман, в скорости по вступлении во власть, по собственной инициативе, сделал представление о том, чтобы в Новочеркасске был составлен Комитет, на который была бы возложена обязанность, сообразуясь с требованиями военно-гражданской жизни Донского края, составить проект Положения о его управлении.

Представление Денисова в этом смысле было сделано на высочайшее имя 21 сентября 1818 г. и мотивировано тем, что «многие войсковые распорядки, быв заведены еще до 1760 г., не письменным изложением, а одним словесным преданием, в продолжение так великого времени одни совершенно изменились, другие, от того же самого времени, не будучи дополняемы, весьма ослабли». Вследствие этого он всеподданнейше просил учредить Комитет под его председательством «из четырех членов генеральских и штаб-офицерских чинов». Император Александр I, в особом рескрипте, данном на имя Денисова 10 марта 1819 г., написал, что он с «удовольствием принял и одобрил» намерение атамана, сказав, что «начальный приступ его к исполнению обязанностей звания войскового атамана делает ему особливую честь». В этом документе означено также, что со стороны военной в Комитете будет присутствовать доверенное лицо государя, — генерал-адъютант Чернышёв, известный донцам по совместным воинским подвигам, которые сблизили его с казаками [2]. В то же время Александр Иванович Чернышёв и появился в Новочеркасске, заняв место пятого члена Комитета, состоявшего из донских генералов: Карпова, Черевкова, Андриянова и подполковника Шамшева. Особым же рескриптом на имя Денисова, 30 марта того же года, в состав Комитета назначен еще и шестой член от министерства юстиции, как специалист по гражданской части. Это место занял действительный статский советник Болгарский в июле месяце того же года. Чернышёв появился в Новочеркасске в апреле месяце 1819 года, и с того же дня начались в Комитете сначала недоразумения, потом несогласия, и в конце — явная вражда. Из письма Чернышёва к графу Аракчееву, от того же апреля месяца, легко усмотреть, что ему далеко не по нутру был весь состав этого учреждения, а особенно атаман-председатель. Несмотря на то, что Чернышёв еще из Калуги написал Денисову «весьма почтительное и ласковое» письмо, а по приезде в Новочеркасск «всемерно старался с ним сблизиться и найти его доверенность и откровенность при всех почестях и угождениях его и лучших из чиновников», однако встретил со стороны всех лиц «щекотливое и осторожное обхождение», причем, прежде всего, упомянул, что известие о назначении в составе Комитета как Болгарского, так и его Чернышёва, «принято» атаманом и чиновниками его «с большим огорчением». Уведомив Аракчеева, что все части управления на Дону находятся в большом беспорядке, допускающем злоупотребления, Чернышёв добавляет, что все члены Комитета, за исключением одного, очень стары (по 70 лет каждому); что атаманом управляют члены Комитета Черевков и сын его — дежурный штаб-офицер, что мнения Денисова по военной части, как человека, «приобыкшего к древнему служению казаков, довольно уклончивы» и проч., а потому он и не ожидает от такого «устарелого собрания скорого и верного содействия в деле военном». Упомянув, что сведения эти он извлек как из собственных наблюдений, так и «из отзывов и рассуждений благомыслящих людей, кои, верно зная положение земли своей, искренно желают добра своим соотчичам», Чернышёв в конце письма добавил о своем предвидении, «что доводить таких людей, т. е. членов Комитета, к желаемой цели будет довольно трудно». Видимо Чернышёв успел уже устроить партию, враждебную атаману, но «искренно желающую добра своим соотчичам», и пошел с нею войной против Денисова, над которым разными путями, как увидит ниже читатель, и одержал полную победу. В другом письме к тому же Аракчееву (3-го мая 1819 г.) Чернышёв еще более в мрачном свете рисует и своих товарищей по Комитету, и положение донских дел вообще. «Не одно благосостояние соотчичей, говорит он, но и собственные виды движут поступками главнейших здешних чиновников, которые, ослабляясь мало помалу в чувствах народной нравственности, вообще стремятся к стеснению простых казаков», в доказательство чего ссылается на то, что «двое лучшие и умнейшие из членов Комитета находятся в числе откупщиков питейной продажи, с нынешнего года отданной войсковой канцелярией в несколько рук с большим ограничением древнего казаков права свободно пользоваться у себя вольною покупкою и продажею вина», а потому просить всесильного графа обратить внимание главнейше на этот предмет. А также и на то, что земли Войска Донского не измерены за неимением достаточного количества землемеров, следовательно в Комитете и нет материалов для суждений о наделе землей станичных юртов и чиновников. При этом Чернышёв просит распоряжения о высылке на Дон потребного количества землемеров и о том, чтобы назначаемый от министерства юстиции член Комитета, по прибытии в Новочеркасск, предъявил ему свои инструкции «для совместных и единодушных действий». Нельзя пройти молчанием дельные и пространные доклады Комитету генерал-адъютанта Чернышёва, касающиеся важнейших предметов жизни донского края: 1) о войсковых доходах и расходах; 2) о числе жителей ― казаков, крестьян, 3) пространстве земли, 4) урожаях хлебов, садовых и огородных плодов, винограда и количестве выделываемого вина, 5) о количестве соли, добываемой из Манычских озер, 6) о числе скота, овец и лошадей, 7) о торговле, 8) о ярмарках, 9) о способах, какими довольствовались в войске до учреждения откупов, при продаже водки, 10) об учебных заведениях, 11) о числе медицинских чиновников, 12) о тюрьмах, госпиталях, богадельнях и проч., 13) о постройках в Новочеркасске и участии в них казачьих рабочих полков, 14) об общественных постройках в казачьих станицах и проч. Требованием этих сведений, без которых Комитету нельзя было приступить к делу, Чернышёв охватил почти все необходимое, что могло служить прочным основанием для составления проекта Положения об управлении Войском Донским. Но срок существования Комитета назначен годичный, вследствие чего не нужно быть особенно проницательным для того чтобы предсказать, что не только для окончания работ, но и для одного собрания такого множества разнообразных материалов потребуется времени втрое, вчетверо более назначенного и притом с необходимым условием спешности и добросовестности этой подготовительной работы. Вскоре после открытия комитета прибыл в Новочеркасск и член от министерства юстиции, Болгарский, с которым атаман Денисов обменялся письмами и который, естественно, сделался сторонником генерала Чернышёва по всем вопросам, в Комитете проходившим.

Рассматривая все документы, относящиеся к данной эпохе, в последовательном их порядке, мы наталкиваемся на донос генерала Кульбакова, посланный на Высочайшее имя от 24 августа 1819 г. Но, прежде чем вкратце сказать об этом интересном документе, в составлении и посылке которого несомненно Чернышёв принимал невидимое участие, скажем несколько слов о причине, вызвавшей появление его на свет. Незадолго до того времени войсковая канцелярия во главе с атаманом Денисовым, «для приумножения войсковых доходов», отдала винную продажу в войске на откуп за 670 тысяч рублей, что, естественно, не понравилось ни станицам, ни тем более помещикам, для которых вольная продажа вина составляла порядочный доход. За эту-то нить и ухватился доносчик Кульбаков и написал обширное на имя государя письмо, в котором всю вину бедствий, претерпеваемых казаками и помещиками, взвалил на атамана Денисова и его сообщников, укоряя их в недобросовестности и преследовании своих личных целей. Велеречивый и пространный документ этот, поименовывая всех сообщников атамана и войскового откупщика полковника Слюсарева, требует подробного со стороны правительства расследования и, будучи наполнен выражениями, взятыми из священного писания, заканчивается тем, что доноситель «повергает пред престолом свою жизнь и честь, если единое слово будет ложно. И хотя и один доноситель, — восклицает он, — а с войсковым атаманом и присутствующими их единомышленниками и деньги», тем не менее он полагает надежду на Бога и на царя, «закон которого есть его щит».

Донос этот, как мы увидим ниже, произвел желаемое действие. Осенью того же года генерал Чернышёв поехал в Петербург, откуда возвратился только зимою. В это же время атаман Денисов получил от государя рескрипт, помеченный 10-м декабря, в котором заметно охлаждение монарха к старику атаману, так как, одобрив все предложения Чернышёва, Александр I предостерегает Денисова от толков неблагонамеренных людей и ставит ему на вид то обстоятельство, что на него поступает много жалоб от крестьян, угнетенных непомерными работами — обстоятельство, как сказано в рескрипте, «затмевающее всю внимательность правительства».

***

Возвратившись из Петербурга, Чернышёв, подкрепленный государем в своих действиях, стал вести себя более высокомерно, чем прежде. Некоторые из членов перешли на его сторону, и в Комитете начались раздоры, среди которых обе партии желали делать дело каждая по своему. Денисов скоро увидел, что почва под его ногами колеблется, и не далек час его окончательного падения. Тогда утопавший атаман ухватился за соломинку. Зная силу графа А. А. Аракчеева, он решил обратиться к нему с письмом и просить его защиты против несправедливости и притеснений генерала Чернышёва, который при самом открытии Комитета «объявил членам, что он ― адъютант императора, и слова его, которые он именем его величества объявит, должно исполнять в точности», а потому, выводит атаман далее, «члены Комитета судили уже с меньшею свободою и даже с некоторым опасением, в особенности же когда увидели что он, генерал-адъютант Чернышёв, нередко судит голосом повелительным и при возражении других ясно показывает неудовольствие». Особенно налегал атаман на то обстоятельство, что Чернышёв уверяет других, будто бы он, атаман, «управляем бывшим при нем дежурным полковником Черевковым». Объясняет атаман такое поведение Чернышёва тем, что, отправляясь на Дон, он думал найти в Денисове начальника слабого и управлять им, но ошибся, а потому и мстит. «Огорченный и сокрушенный до глубины души», Денисов обращается к сильному временщику и просит его защиты и покровительства перед государем. В том же мае 1820 года, последовал убийственный ответ Аракчеева на это письмо. По язвительности своей этот ответ достоин того, чтобы познакомиться с ним подробнее. «До сего времени, ― пишет Аракчеев, ― я был для вас, в полном смысле, человек чуждый, посторонний. Ваше превосходительство не имели со мной никакой переписки. Можете представить, как я был удивлен, видя ныне, что вы не только пишете ко мне, но избираете меня даже судьею дел ваших». В другое время Аракчеев не отказался бы де от такой чести, но теперь он должен это сделать, так как «действия ваши обратили на себя справедливое негодование правительства». А если атаман желает-де знать его мнение, то он послал бы ему совет «стараться исполнить высочайшую волю, объявленную через такого генерал-адъютанта его величества, который заслужил к себе полное доверие не только от вас, но и от всех любящих государство». Добавляя затем о невозможности скрыть удивление свое относительно тех «кои, быв облечены от государя в важное звание начальников, смешивают себя с людьми частными и пользы общей, государственные ― с видами корысти, на которой основаны, например, деяния частных откупщиков», Аракчеев в заключение ответа прибавляет: «надеюсь, что ваше превосходительство, любя, как говорите, правду, конечно, извините и мне те истины, кои с сим ответом связаны, и позволите мне просить уволить меня от такой переписки, которая не может уже, кажется, не быть излишнею». Прочитав такое извещение сильного человека, атаман Денисов не мог не убедиться, что песня его спета, а случившееся в том же 1820 году восстание крестьян против помещиков в больших слободах Миусского округа, усмирение которых особым высочайшим повелением возложено было, минуя атамана, на генерала Чернышёва, и увольнение членов Комитета Карпова и Черевкова, как участников в деле откупа, усугубило принижение атамана и возвышение генерала Чернышёва в глазах всех. Бунт крестьян в слободах Миусского округа имел причиной отчасти излишние требования помещиков, успевших уже войти во вкус крепостного права [3], отчасти же вследствие подстрекательства некоторых лиц, особенно одного писца, принявшего на себя фамилию «Комитетскова», который успел уверить некоторых крестьян, что Комитет желает де наделить их землею, а помещики препятствуют. Чернышёв, совместно с Болгарским, скоро усмирил это восстание увещаниями и угрозами, а главнейше — пушками, из которых сделал несколько залпов в голодаевских крестьян, более чем другие, пребывавших в упорном неповиновении властям.

Что касается Комитета, то в нём, в конце 1820 и начале 1821 г., началась постоянная распря, доходившая даже до мальчишества. Атаман, вероятно, из нежелания быть свидетелем высокомерия Чернышёва, под предлогом множества дел по управлению краем, требовал, чтобы журналы Комитета были присланы к нему на дом для прочтения и подписания, что и исполнялось до тех пор, пока один из журналов этих возвращен был в Комитет помятым и запачканным. Это обстоятельство послужило Комитету основанием составить особое постановление, которым просит атамана более осторожно обращаться с журналами. Кроме того, Комитет, предводительствуемый Чернышёвым, иногда присваивал себе исполнительную власть в таких случаях, которые подлежали действию войскового правительства, во главе которого стоял атаман.

Дело в таком положении шло до февраля следующего 1821 г., когда из Лайбаха, где находился и Чернышёв, последовало высочайшее повеление о смене атамана Денисова. Курьер привез в Новочеркасск такой приказ вечером, а ночью того же дня были сняты от дома атамана часовые и будки. Народ, шедший на базар ранним утром следующего дня, увидев, что у дома атамана нет ни часовых, ни будок, стал останавливаться, чтобы узнать причину такой перемены. Собралась порядочная толпа, громко заговорившая: Старик Денисов, желая избегнуть новых неприятностей, вышел на балкон и подавленным голосом объявил народу, что, заслужив неблаговоление государя, он сменен с должности, при чем попросил толпу разойтись...

Понимающие люди тогда же вслух упрекали Денисова в том, что, создавая Комитет, он думал сделать пользу краю, а между тем сотворил беду, упавшую прежде всего на его, Денисова, голову.

Чернышёв был сделан председателем Комитета и стал распоряжаться на Дону, как полновластный правитель. Он купил это новое положение свое очень дорогой ценой, закрепив за собой содействие графа Аракчеева тем, что воспел его военные поселения, дав о них временщику свой пропитанный непокрытою лестью отзыв. «Все вообще, не исключая даже и тех, кои желали бы, чтобы было иначе, — писал Чернышёв Аракчееву, — в полном восхищении от устройства, порядка, благосостояния и обучения поселённых войск. Все торжественно говорят, что совершенство в них как по части фронтовой, так и экономической превосходит всякое воображение».

Сделавшись полновластным распорядителем Комитета об устройстве Войска Донского, Чернышёв немедленно начал осуществлять свою обширную программу. Ему, прежде всего, потребовалась подробная статистика Донского края. Вместе с тем явилась мысль о необходимости составления военной истории донских казаков. Несколько ранее этого времени появились на Дону первые студенты, донские уроженцы, окончившие курс в харьковском университете. Среди этих лиц особенно выдавался своими талантами и энергией впоследствии известный донской историк Василий Дмитриевич Сухоруков [4], перу которого, между прочим, принадлежит «Историческое описание Донского войска», единственный, строго обоснованный, труд по истории донских казаков, доведенный автором только до начала XVIII столетия. Он обратил на себя внимание генерала Богдановича, управлявшего на Дону землемерной частью, а затем и самого Чернышёва, который поручил ему составление «статистического и исторического описания Войска Донского».

Когда же, по окончании проекта Положения об устройстве Войска Донского, Чернышёв в 1832 г. уехал в С.-Петербург, то взял туда с собою и Сухорукова, на которого, кроме того, возложил исполнение поручений, по своей собственной канцелярии. Вскоре Сухоруков сделался для Чернышёва как бы своим человеком. По свидетельству очевидца, умершего в конце 80-х годов минувшего столетия, Чернышёв приходил к Сухорукову, жившему с ним в одном доме, совершенно запросто и, часто заставая его в халате, просил его не беспокоиться переменой одежды и беседовал с ним о текущих донских делах, как с равным себе. Но времена изменчивы. Неизвестно фактически по какому поводу Сухоруков внезапно переводится из поручиков гвардии в армию тем же чином без повышения; все бумаги от него отбираются с предварением, чтобы он сдал их назначенным лицам без утайки, и затем командируется в один из полков, расположенных на Кавказе; а как только Чернышёву сделалось известно, что главнокомандующий Паскевич приблизил Сухорукова к своей персоне, то его немедленно командируют в донской полк, расположенный в Финляндии. И там он прослужил недолго. Чернышёв скоро проведал, что местный генерал-губернатор (Закревский), обративший внимание на выходящего из ряда донского офицера, начал делать ему поручения по делам, требующим полного доверия, ― он откомандировал Сухорукова на Дон, причем было предложено войсковому атаману наблюдать за ним и допросить о его поведении... Вскоре после того он снова командируется на Кавказ, где прослужил до 1839 г., когда был выпущен в отставку усталый, угнетенный... Преследования эти продолжались до самой смерти Сухорукова, последовавшей в 1841 г. Весь мыслящий мир на Дону удивлялся и недоумевал. Какая причина сделала из Чернышёва, почти друга Сухорукова, непримиримого ему врага [5]. Фактов нет, но догадок много. Одни из современников полагают, что Сухоруков принадлежал к партии декабристов, о чем Чернышёв узнал-де только после произведенного над ними следствия и суда. Но умерший в 80-х годах генерал Шумков, близкий к Сухорукову человек, говорил пишущему эти строки совершенно противное. Он указал на тот факт, что Сухоруков во время бытности своей в С.-Петербурге посоветовал Шумкову, жившему там же, по окончании курса в артиллерийском училище, прекратить посещения вечеров Булгарина (Танты, воспетой Пушкиным), где собиралась вся образованная молодежь того времени, так как многие из этих лиц закидывали-де Сухорукову удочки, желая привлечь его в свою партию, но он, притворясь непонимающим, не пошел на зов, ибо догадывался, что они затевают что-то недоброе. Положение такое, что если бы Сухоруков был декабристом, то он старался бы завлекать в свою партию разных лиц, а не отвлекать их от оной. Другие говорят, что жена тогдашнего новочеркасского почтмейстера, Летуновская, оказывавшая Чернышёву услуги и по другой части, будто бы перехватила и переслала Чернышёву петербургское письмо Сухорукова к атаману Иловайскому, в котором он рекомендовал последнему не соглашаться на какие-то меры, Чернышёвым предложенные. Третьи утверждают, что причиной размолвки послужила встреча Чернышёва и Сухорукова у одной женщины, одинаково благоволившей к обоим. Но все эти причины так неважны, что в состоянии были охладить обоюдные отношения, заставить Чернышёва расстаться со своим любимцем, и только. Но, чтобы изводить человека в продолжение 15-ти лет, не давая ему никакого хода, гонять его, как зайца, из одного угла государства в другой и без всякой видимой причины, ― надо было быть оскорбленным самым жестоким и предательским способом, надо было утвердиться в убеждении, что Сухоруков желал погубить Чернышёва. Так как Сухоруков тайну эту унес с собою в могилу, то на выручку приходит тот же генерал Шумков, рассказывавший, что когда Чернышёв вместе с другими начал делать допрос декабристу Бестужеву (Марлинскому), назвав его «масоном», то последний ответил ему:

— Да. Я состоял членом ложи, в которой числился и покойный император. Да и сами вы — тоже масон...

— Ложь! — воскликнул Чернышёв.

— Нет, правда!, — ответил Бестужев, — Сухоруков показывал мне ваш патент...

— Да. Я забыл, что состоял в числе масонов, но поступил туда единственно для того, чтобы отдать вас, изменников, в руки правосудия.

Такой факт, если он факт действительный, мог поселить в Чернышёве неутолимую жажду мщения, которая съедала его до самой смерти бывшего его любимца. Все представления Паскевича, финляндского генерал-губернатора и войсковых атаманов не вывели Сухорукова из того положения и чина, в котором он вышел из гвардии. И, только совершенная случайность, или, вернее, ошибка старшего адъютанта войскового дежурства, которой не заметил никто из начальников, доставила Сухорукову по вакансии чин есаула в 1837 году во время посещения Новочеркасска императором Николаем I. Мстительность и злоба Чернышёва не ограничились уничтожением Денисова и Сухорукова; он сменил впоследствии (1827 г.) атамана А. В. Иловайского, своего ставленника, с его правителем канцелярии, и отдал их под военный суд при первой армии, расположенный в г. Могилеве.

***

Положение об устройстве Войска Донского, для составления которого первоначально назначен был годовой срок, получило силу закона только в 1835 г., т. е. через шестнадцать лет после открытия Комитета. Чернышёв после того два раза посетил Войско Донское, управляемое по взлелеянному им детищу: в 1837 и 1844 гг., уже будучи графом и всесильным военным министром. В последнее его посещение он был принят атаманом Власовым и представителями донского общества почти с царскими почестями: в честь его давались военные парады, обеды, балы и другие пышные праздненства; местный поэт, молодой студент Леонов, написал и поднес ему стихи, начинающиеся такой строфою:

Ты ли муж, царем избранный,
Муж совета и герой.
Ты ли гость, давно желанный,
Посетил наш край родной...

В 1852 г., когда Чернышёв прощался с военным ведомством, к нему явилась с Дона депутация, к которой пристроился один донской генерал. Когда император, обходя ряды депутаций вместе с Чернышёвым, подошел к донской, то упомянутый генерал нашел удобным сказать Александру Ивановичу напыщенное, чуть ли не в стихотворной форме, приветствие. Пресыщенный лестью, Чернышёв с негодованием и грубо напомнил превосходительному льстецу, что «здесь не время и не место». Устроив Войско Донское по своему вкусу, Чернышёв, как военный министр, вместе с тем, так блистательно приготовил русскую армию для встречи с западными союзниками, последовавшей в 1854 г. на берегах Крыма... В 1853 г. «по желанию жителей Войска Донского», неизвестно, прибавим мы от себя, каким путем выраженному, светлейший князь Чернышёв высочайше осчастливлен наименованием одной из донских станиц, составленной из нескольких казачьих хуторов на реке Чир, Чернышёвскою, в знак признательности Донского войска к долголетнему попечению князя о благоустройстве этого края.

Главнейшим и единственным источником для составления настоящего очерка, кроме рассказов современников, послужило собрание бумаг одного частного лица, долго жившего в Петербурге и имевшего возможность снять копии с подлинных документов, относящихся к описываемой эпохе. Чернышёвская литература весьма обширна: она составила бы большой том, если бы ее напечатать. Но насколько она пространна, настолько же однообразна, потому что в большинстве своем состоит из всеподданнейших донесений Чернышёва и писем его: к Аракчееву, князю Волконскому, к министру Лобанову-Ростовскому и к какому-то Николаю Назарьевичу (фамилия в бумагах не обозначена), ― документов, хотя и говорящих о деле, но пересыпанных самовосхвалением и самыми дурными отзывами как об атамане Денисове, так и о других лицах, Чернышёву неприятных. Восхваляя, например, полковника Шумкова, Чернышёв впоследствии сослал его в один из полков в Грузию, а после того отдал под суд вместе с атаманом Иловайским, к которому прежде питал неограниченное расположение. В этих же документах Чернышёв обращал внимание на самые мелочные вещи, лишь бы они клонились к осуждению его противников. Подробная разработка этой литературы ждет своего автора, и в ней Чернышёв представится беспощадным губителем всех тех, кто хотел остаться независимым в своих убеждениях о пользах донского края.

Жалуясь на атамана Денисова за препоны, будто бы поставляемые им по делам Комитета, Чернышёв, будучи уже неограниченным его председателем, тянул дело около 15 лет по неизвестным причинам. Тем не менее, ему принадлежит слава составителя Положения 1835 г. Во всех своих докладах государю, во всех письмах и мнениях, Чернышёв проповедовал о том, что простой казак находится в загоне, что помещики и чиновники заполнили его в свою пользу. Но в Положении 1835 г., наделившем казака 30-десятинною пропорцией земли, не поставлено твердого и незыблемого правила, чтобы на случай уменьшения такого надела от прироста населения, казаку отводилась недостающая земля из войсковой запасной земли, и получилось, что через 40-50 лет у казака осталось меньше половины этой нормы, а запасные земли поступили в распоряжение войска, получающего с них доход, от которого казаку ни тепло, ни холодно. Также точно, отводя помещикам по 15 и 20 десятин на каждую крестьянскую душу, Положение 1835 г. не обеспечило хотя бы половины этой земли за крестьянином, а отдало ее всю целиком помещику неизвестно за какие услуги. То же самое надо сказать и о чиновниьих участках. Чтобы сделать их неприкосновенными, их следовало отвести в юртах тех станиц, к которым чиновники принадлежали, и где простой казак пользовался 30 десятинами, а чиновники на том же праве пользовались бы: обер и штаб офицеры и генералы ― по 200, 400 и 1,600 десятин. Тогда чиновничья земля, находясь в юртах, не могла бы подвергаться случайностям в будущем и не была бы распродана, как теперь, в разные частные, в большинстве иногородние руки, для которых интересы казака ― прошлогодний снег. Когда Чернышёву нужно было уничтожить своих врагов, он был невообразимо сладкогласен за меньшую братию, а на деле вышло то, чего не сделал бы и самый злой враг низшего слоя донского казачества. Что касается винного откупа, который погубил атамана Денисова, и на который Чернышёв указывал правительству как на главнейшую язву, то он вызван был на Дону пустотою войсковой казны, разумеется, не без задней мысли местных откупщиков и правящих лиц: но учреждение вскоре покрыло собой всю империю, а выгоды от откупа и взятки ― явление обыденное в то время по всей России, где принимали благодарности все служащие, начиная с писца земского суда и кончая сенатором.

Каково было бы Положение об управлении Войском Донским, если бы оно было составлено местными силами, без участия иногороднего элемента, разумеется, определить трудно, но по всем вероятностям «казачье дело», вместе с неприкосновенностью казачьих земель, получило бы под себя более солидные, более «родственные» устои.

Память о пребывании Чернышёва на Дону до сих пор сохраняется в этом краю, и только в конце XIX столетия умерло несколько свидетелей его жизни в Новочеркасске. Из рассказов этих лиц, не раз слышанных нами, необходимо дополнить краткий очерк пребывания на Дону этого замечательного человека, сыгравшего для России вообще и донских казаков в частности такую большую роль. Чернышёв был в полном смысле слова красавец и притом цыганского типа. Гравированный портрет его [6], где он изображен верхом на лошади, во многом доказывает это. Умный, хорошо по тому времени образованный, талантливый и энергичный, смелый до дерзости и, где нужно, податливый до унижения, он был, вместе с тем, большой любитель женского пола, среди которого всегда имел поражающие успехи. Рассказывают, что во время бытности его русским военным агентом во Франции, все выдающиеся женщины большого парижского света были без ума от русского флигель-адъютанта; даже многие, близко стоявшие к императорскому дворцу, дамы находились с ним попеременно в самых близких отношениях; через этих последних он добывал такие тайны политики, которые невозможно было получить каким-либо другим путем. Наполеон, узнав, по одному случаю, такие способности Чернышёва, еще до войны 1812 г., будто бы, приказал ему в 24 часа собраться и оставить Париж.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Источник: Донские областные ведомости. — 1903. — 18 сент. — С. 2-3; 19 сент. — С. 2-3; 20 сент. — С. 2-3.
2. Командуя донскими полками, Чернышев занял в 1813 году Берлин, почти брошенный до того французами. Кто читал записки князя С. Г. Волконского, тот справедливо оценит подобные воинские подвиги Чернышева, обращаемые реляциями последнего в громкие победы над неприятелем ― Авт.
3. Крепостное право учреждено на Дону только в конце XVIII столетия, и как донские помещики, так и крестьяне еще не успели войти вполне в свои права и обязанности в продолжение времени около 25 лет. ― Авт.
4. Этот замечательный человек донской земли был известен тогдашнему литературному миру, как серьезный писатель. Его статьи в «Русской Старине» Корниловича и дружеские письма к нему А. С. Пушкина, просившего его сотрудничества в «Современнике», Строева, Селивановского и других, кроме многого другого, доказывают, что Сухоруков был человек высокого ума и таланта. — Авт.
5. Современную версию взаимоотношений предлагает Н. С. Коршиков. Публикуется впервые в «Донском временник. Год 2005-й». ― С. 31-35.
6. Находится в Донском музее в Новочеркасске ― Авт.